Дом

Частное жилье и частная жизнь в современной России

06.04.2018

Составитель

Максим Трудолюбов

Дом

Частное жилье и частная жизнь в современной России


   

Люди и пространство России пережили в ХХ веке мощный натиск государства. Люди были лишены земли, а пространство вокруг них — обезличено и отравлено. Штурмовая индустриализация и типовое строительство подчинили своей логике семьи и города. Изба, барак, камера, коммуналка, квартира в многоэтажке и садовый домик — вехи действительной истории России. Россия, страна, опережающая весь мир по количеству дачников, не вписывается в обычную схему урбанизации, в которой люди, как песчинки в песочных часах, навсегда перетекают из деревни в город. Россияне живут в пути между квартирой и участком земли, находящимися в разных местах. На воссоздание человеческого пространства, ядром которого является дом, уйдет еще немало времени. В проекте «Земля и люди» InLiberty и Максим Трудолюбов продолжают ранее начатый разговор о том, где мы сегодня находимся на этом пути.

2

Двухэтажная Россия

Все, что практики самостроя рассказывают нам о россиянах


Александр Павлов

Главный редактор информационного агентства «Ульяновск — город новостей», эксперт Фонда поддержки социальных исследований «Хамовники»

Граждане и государство решают разные жилищные проблемы. У государства — квадратные метры, индикаторы обеспеченности и многоэтажки. У граждан — жизнь, работа, дачи и гаражи. Водораздел между двумя реальностями чаще всего проходит по линии третьего этажа: все, что выше, — предмет заботы государства; все, что ниже, — территория свободы.


Сделав после революции жилье в России объектом распределения, государство тем самым создало проблему, за решение которой само назначило себя ответственным. Вечный недостаток расчетных жилых метров, приходящихся на одного расчетного человека, стал Жилищной проблемой в понимании государства.

На протяжении почти ста лет нормы обеспеченности жильем, измеряемые в квадратных метрах, менялись, но, по сути, были не индикаторами качества жилищных условий, а способом их нормирования. Обладание жильем определенного качества и в определенном месте стало сословным признаком. Географ Владимир Каганский отлично выразил это формулой: «Место в пространстве равно статусу в государстве».

Распределение жилья служило в СССР инструментом социальной инженерии. Отраслевое, а позже — территориальное распределение жилья заложило основу до сих пор в целом существующего расселения. То обстоятельство, что основным способом обеспечения жильем — с точки зрения государства — были многоквартирные дома, до сих пор определяет облик российских городов.

Между тем сегодня можно говорить о том, что Жилищной проблемы в тех терминах, в которых государство само себе ее описывало, больше не существует. С точки зрения норм, принятых в последнее время, — количества квартир относительно количества семей и количества комнат относительно численности населения — все уже хорошо. По итогам 2015 года квартир уже больше, чем семей, а комнат больше, чем обитателей. Государство наконец научилось справляться — в том числе и творческим подходом к учету — с задачей, исходя из им самим установленных норм.

Но эта победа абстракции не отменила существования действительных проблем. Есть Жилищная проблема с большой буквы, которую решает государство, и есть частные жилищные проблемы, которые самостоятельно решают граждане. Граждане по-прежнему уверены, что им есть куда стремиться в смысле домашнего обустройства. Современного, просторного и качественного жилья по-прежнему не хватает.

В том, как люди продолжают решать свои жилищные проблемы, все бóльшую роль играет индивидуальное жилище. Постепенное движение от многоквартирных домов к индивидуальным налицо. Но здесь не все прямолинейно. Рост доли индивидуального жилищного строительства в общем объеме вводимых квадратных метров, который видят статистики, часто связан с двойным учетом строений. Есть и масса других тонкостей, которые делают картину сложной. Попробуем разобраться в том, как сейчас выглядит жилищная проблема с маленькой буквы, кто и почему стремится к жизни в собственном доме и как действия граждан скорее, чем действия государства, постепенно размывают основы расселения, существующие с советских времен.

Линия на уровне третьего этажа

Водораздел между Жилищной проблемой, которую решает государство, и жилищной проблемой, которую решают люди, четко проходит по подведомственности стройки Ростехнадзору и по наличию экспертизы проектной документации. В большинстве случаев это различение соответствует демаркационной линии на уровне третьего этажа. Все, что выше нее, государство по-прежнему считает объектом своей заботы. Зато все, что ниже, — это решение частных жилищных проблем, область, в которой люди действуют сами и в которой поэтому видны естественные тенденции и органические изменения.

По моему мнению, очередная реинкарнация подобного разделения в том же сочетании отраслевых мер и территориальной ответственности за их реализацию была бы невозможна без учета ключевых особенностей российского мироустройства, которые нашли свое явное выражение в том числе и в структуре расселения.


Размеры оттока

Население сел с учетом миграции еже­годно уменьшается на 1,5–3%. Сельскими жителями в РФ числятся 37,8 млн человек (26% всего населения), но большинство мигрирующих сохраняют регистрацию, так что точной цифры мы не знаем. Из них только 20% работают в сельском хозяйстве, 26% — в бюджетной сфере; остальные — неработающие, самозанятые и отходники. Подробнее — в исследовании Татьяны Нефедовой (Институт географии РАН) и Никиты Мкртчяна (Институт демографии ВШЭ) «Миграция сельского населения».

Фактически в настоящее время существуют три явно выраженных вектора миграции, которые отражаются на структуре расселения. Первый связан с миграцией населения из сельской местности в региональные центры, второй — с миграцией в столицы с целью работы по найму (промысловые тактики заработка обычно основаны на отходничестве), а третий — с миграцией с северов на юг страны и в Черноземье (Курск, Сочи, Белгород, Анапа, Краснодар, Подмосковье). Первые два вектора миграции отчасти изучены (в первую очередь тут можно отослать к работам Татьяны Нефедовой); третий, несмотря на массовость, в достаточной мере не описан. Только эти три миграционных потока напрямую отражаются на распределении Жилищной проблемы по географии, причем первое направление миграции (из сельской местности в региональные центры) близко к насыщению.

Устойчивость сталинско-хрущевского расселения

При этом у мигрантов в ресурсные центры далеко не всегда есть желание и возможность покупать жилье. Оказывается, что подавляющее большинство частных жилищных проблем решается внутри одного региона. Конкуренция между регионами за мигрантов — в основном благодаря усилиям риэлторов — существует только между двумя столичными городами и перечисленными выше центрами притяжения мигрантов с севера.

Таким образом, расселение до сих пор хранит черты ведомственности, и причина устойчивости этого явления — в привязке людей к ресурсной базе. В типичном для регионов случае работой по найму занято (вне государственных и муниципальных структур) не более 25% трудоспособного населения. Гарантией выживания становятся в таких условиях крепость ближайших социальных связей и сохранение ресурсной базы. А это фактически привязывает людей к месту даже при отсутствии возможностей для заработка. На место локальным промыслам приходит отходничество, но при этом кардинального изменения места жительства не происходит даже в случае появления для этого материальных возможностей. Для сельской местности типичной является миграция младшего поколения внутри региона — чаще всего в региональный центр, а для самих региональных центров — тяга к улучшению жилищных условий в их границах, что и обеспечивает в принципе территориальную локализацию Жилищной проблемы.

«Пожизненные дачники»

В рамках этой локализации возникают собственные локальные миграционные потоки (а не глобальные), которые  по большей части и изменяют наследованную от СССР структуру расселения «на местах». В первую очередь здесь стоит отметить достаточное массовое явление в виде миграции старшего поколения на постоянное жительство на специально отстроенные или купленные «дачи», под которыми подразумеваются самые разные объекты: начиная с домов на участках дачных некоммерческих партнерств и садовых некоммерческих товариществ и домов в деревнях и селах, заканчивая коттеджами в коттеджных поселках. В ряде случаев именно «пожизненные дачники» становятся (часто наравне с «северянами», что мы повсеместно наблюдали в Подмосковье) основным контингентом таких поселений. При этом городское жилье передается детям. Зачастую наблюдается парадокс: поселение прирастает новыми районами частной застройки при фиксируемом статистикой неуклонном спаде количества населения. Причина — в сохранении «пожизненными дачниками» городской прописки.

Дом и промысел

Начиная с 2014 года, согласно данным риэлторов по запросам на сделки, для городов, наследующих развитую с советского времени ведомственную структуру жилищного фонда, можно отметить начало тренда на интеграцию распределенного жилья, структура которого (обычно в формате «квартира, дача, погреб, гараж») была унаследована с советского времени. Эта интеграция достаточно активно происходит в первую очередь в районах «старого» частного сектора внутри городов и визуально легко фиксируется по промысловой активности новых собственников на своих участках в виде вывесок, работных изб и так далее.


Распределенный образ жизни

Чтобы точнее отразить факты, с которыми они сталкиваются в российской повседневности, исследователи фонда «Хамовники» пользуются собственной терминологией. «Распределенным образом жизни» они называют бытование в условиях городской или сельской усадьбы, разнесенной в пространстве: жилой дом, мастерская, огород, сад, гараж, погреб. На обслуживание такого жилья уходит немало времени. Симон Кордонский описавший это понятие в эссе «В „реальности“ и „на самом деле“», замечает, что при распределенном образе жизни различение города и деревни теряет социологический смысл.

Проведенный сплошной обход в одном из районов частной застройки в Ульяновске показал, что не менее трети частных домов с участками, в которых ныне ведется активная промысловая деятельность (магазины, шиномонтажи, перемотка электродвигателей, рихтовка, стоянка собственных грузовиков и так далее), сменили собственника в последние пять лет, причем промыслы были заведены уже новыми собственниками. Аналогичную ситуацию мы наблюдали и в Саратове, на окраинах Самары, практически во всех районных центрах, где существует многоэтажная застройка, в удаленных поселениях Московской области и окрестностей (Талдом, Кимры, Луховицы). При этом для остальной части Подмосковья подобная ситуация не оказалась характерной. Визуальным маркером даже новой «промысловой» застройки выступает четкое следование красной линии фасадов улицы, что вызвано практическими соображениями хозяйственной деятельности.

Качество жизни

Еще одним фактором переселения из «классических» квартир в городах среднего размера оказывается желание улучшить свои жилищные условия, чего типовая застройка, ориентированная до сих пор на «эконом-жилье», не дает. В первую очередь речь идет об объективном недостатке многокомнатных квартир. Эта ниша по большей части (что фиксируется статистикой жилищного фонда, которая для частных домов большой площади более адекватна) занимается строительством индивидуальных частных домов, покупкой отдельных домов или долей в них (дуплексы) у специализированных на этом застройщиков, выкупом квартир в так называемых клубных домах или — реже — покупкой нескольких соседних квартир в многоквартирных домах с целью объединения, что стало возможным в связи с широким распространением монолитно-каркасного домостроения. При этом (кроме последнего случая) подобное жилье в совокупности оказывается чаще всего дешевле, чем стандартное в пересчете на квадратные метры, а его покупка гораздо реже (ввиду ограничений законодательства по покупке долей и ограничений банков на ипотечные ссуды на деревянные дома) сопровождается прибеганием к мерам государственной поддержки в виде льготных ипотечных программ, использования жилищных сертификатов, учета материнского капитала и так далее.

Автономия от государства

Совершенно отдельным и уникальным способом решения частной жилищной проблемы оказывается самостоятельное строительство капитального жилья на дачных участках, которое получило широкое распространение в последние 7–8 лет ввиду наличия в большинстве городов среднего размера больших массивов дачных участков в черте или вблизи границы, наследованных от СССР. При этом зачастую подобные участки не обеспечены в полной мере коммуникациями, что уже не воспринимается как непреодолимое препятствие для их жилищного освоения. Более того, для многих наших собеседников возможность максимальной автономности от государства оказывалась одним из ключевых преимуществ частного дома. Неоднократно нам встречались даже случаи целенаправленного отказа людей от подключения к домам магистрального газа. Высшим же выражением подобного подхода можно считать поселок «Зенит» в Чердаклинском районе Ульяновской области, который оказался застроен и обжит в условиях отсутствия любых коммуникаций, включая электричество.

При этом бытование в частном секторе, строительство жилья на дачных участках и переезд из квартиры в дом перестали массово восприниматься как снижение социального статуса, хотя инерция такого восприятия, наследованного от СССР, отчасти сохранилась среди некоторых горожан среднего и старшего поколений, привыкших к той иерархии статусов, которое давало и дает государственное расквартирование. Впрочем, в разговорах с такими людьми «убойным» аргументом неизменно оказывалось указание на размеры квартирной «коммуналки». В этой связи интересно, что для селян из регионов, покупающих жилье в городе детям, квартира в подавляющем большинстве случаев воспринимается как обязательный атрибут городской жизни.

Дауншифтинг становится шифтингом

В этой связи интересна эволюция понятия «дауншифтинг». В 2004–2005 году мы провели серию интервью с наиболее известными на тот момент дауншифтерами, которые вкладывали в это понятие смысл, близкий к описанию из «Википедии», — осознанное снижение социального статуса ради достижения большей внутренней и внешней свободы, — и ему следовали. С годами понятие обросло иными коннотациями и сейчас фактически по большей части редуцировано до простого изменения места проживания в пользу населенного пункта с меньшим «весом», причем чаще всего без изменения социального статуса. Таким образом, в российских реалиях дауншифтинг стал шифтингом вниз не по формальной иерархии социальных статусов, а по иерархии административного деления территорий, что может быть понято через всю ту же формулу Каганского про соответствие места в пространстве статусу в государстве — впрочем, лишь в приложении к работающим людям, вынужденным самостоятельно добывать себе средства к существованию. Остальных «дауншифтеров» (например, описанных выше пенсионеров — «пожизненных дачников») таковыми обычно не называют, ограничиваясь неизменными «москвичами» и «дачниками».

Введение нового регулирования и прочие изменения фактически не затрагивают строительство ниже водораздела трех этажей, и это позволяет надеяться, что свобода решать частные жилищные проблемы сохранится и люди будут продолжать действовать в соответствии со своими предпочтениями, несмотря на стремление государства продлевать существование своей абстрактной Жилищной проблемы.

   

3

«Многоэтажки так и будут расти вокруг городов»

Татьяна Полиди — о том, как изменить градостроительную политику

Тем, кто мечтал о появлении вокруг российских городов красивых пригородов, нужно сообщить, что субурбанизация в российских городах уже произошла, только не малоэтажная, а многоэтажная. Виноваты градостроительная политика и существующая экономика строительства. Без новой и радикальной жилищной политики современное малоэтажное жилье не будет развиваться, считает Исполнительный директор Фонда «Институт экономики города» Татьяна Полиди.


Почему советский микрорайонный тип застройки оказался таким живучим?

На протяжении всех 2000-х проводилась осознанная политика, направленная на рост ввода жилья. Были, если помните, программы «Доступное жилье гражданам России», а также ФЦП «Жилище». Всюду главным индикатором были объемы ввода, и нигде не было ни градостроительных ограничений, ни структуры. Сельхозугодья без препятствий переводили в земли населенных пунктов, присоединяли к городам и застраивали. Не предлагалось какую-либо часть нового жилья строить на «браунфилдах» — со сносом старой застройки. Не проводилась политика по строительству в непосредственных пригородах только малоэтажных кварталов или поселков. И это понятно: так не покажешь высоких объемов. Любое освоение гринфилдов проще, чем редевелопмент. Власти позволяли девелоперам брать поля и строить там микрорайоны максимальной этажности — быстро, дешево и хорошо для целевых показателей. В результате в каждом городе-миллионнике мы получили транспортную проблему и низкую обеспеченность этих территорий не только социальной, но и коммерческой инфраструктурой.

Те гринфилды, которые еще в середине 2000-х были за МКАДом и вокруг других больших городов и где сейчас понастроены многоэтажные дома, можно было отдать девелоперам под малоэтажную застройку. Тот объем инвестиций, который в тучные годы оказался направлен на зеленые поля, был бы вложен внутри городов. У нас уже сегодня были бы другие города — и по структуре, и по облику, и по пробкам на дорогах.

По сути, в течение 2000-х годов во множестве российских городов прошла ускоренная субурбанизация, но не малоэтажная, как в западных городах, а многоэтажная.

Можно ли при желании помочь развитию индивидуального жилищного строительства?

Наше индивидуальное жилищное строительство (ИЖС) — это эквивалент self-built, то есть самострой. На Западе самостроя очень мало. У нас, наоборот, только около 5–10% малоэтажных домов приходится на профессиональный девелопмент, а все остальное — участки, на которых люди строятся своими силами. ИЖС так развито в России, потому что люди в свое время получили права на земельные участки, которые у них были еще с советских времен.

Самострой есть во многих странах, но он характерен не для крупных городов с развитым рынком недвижимости, а для малых городов и сельских территорий. ИЖС — это форма обеспечения жильем для территорий со слабо развитым рынком недвижимости, которые неинтересны профессиональным инвесторам. В Москве, Санкт-Петербурге и других крупных городах ИЖС быть не должно.

Градостроительная политика должна диктовать приоритеты для разных городов и частей города. Например, решить, что в Новой Москве в Троицком округе не должно появляться многоэтажек. Это типичная субурбия. В районе такого типа желающие могли бы получить современное малоэтажное жилье. По идее, там следовало бы заложить более просторную и, конечно, более дорогую недвижимость, а не строить опять типовые многоквартирные дома.

Разумная градостроительная политика давно позволила бы нам перейти от самостроя к профессиональному девелопменту. Возможно, это придет со временем: застройщики начнут ориентироваться на разные сегменты рынка, и тогда появятся маленькие симпатичные городки со своей улично-дорожной сетью, низкой плотностью населения, простором и воздухом для жизни.

Можно ли считать потребность в массовом жилье насыщенной, и есть ли перспективы у современного малоэтажного жилья?

В разных городах по-разному. Если соотнести количество квартир с количеством семей, то в Москве их все еще не хватает. Доступность жилья все еще низкая: в России только 35% граждан могут купить жилье с помощью сбережений и ипотеки, а в Москве, например, только 18%. В потребительских предпочтениях цена продолжает превалировать над качеством. Да, появляются группы спроса на качество, но это все еще меньшинство.

Тенденция к снижению ввода ИЖС устойчива: от 48% в 2009 году до 40% в 2016-м. Массовой заинтересованности девелоперов в малоэтажных проектах я не вижу. Не думаю, что малоэтажное строительство будет расти. Те, кто уже владеет участками, будут строить, а профессионального девелопмента в этой области вряд ли будет больше. Если на федеральном и муниципальном уровне не будет планомерной политики, то результата не будет. Если градостроительные ограничения будут выставлены, малоэтажная застройка будет развиваться, если не будут выставлены — не будет. В нынешних условиях на гринфилдах по-прежнему будут ставить многоэтажки, а если это будет невыгодно, то ничего не будут строить, а только держать землю.


Доля ИЖС в общем вводе жилья 
РСФСР–Россия, 1941–2015

Самострой был спасением для разрушенной страны в 1940-е годы. После прихода к власти Хрущева индустриализация в СССР возобновилась и коснулась жилья — к середине 1980-х многоэтажки почти полностью вытеснили самострой. Но с исчезновением Советского Союза и его модернизаторских амбиций самострой снова взлетел, и в наше время индивидуальное строительство и девелоперское типовое достигли равновесия, которое держится уже больше 10 лет.


Источник: Росстат

Даже если считать, что мы прошли стадию массового строительства, то вот какой возникает вопрос: я не знаю, сможем ли мы еще когда-нибудь увидеть такой экономический рост, какой был у нас до 2008 года, когда быстро росли доходы и спрос. Кроме того, не исключено, что все потенциальные возможности для стройки уже использованы: физически дальше расползаться — дорого, тянуть инфраструктуру — сложно.

Вот пример города, где сделано как раз то, что вы, наверное, хотели бы, — Белгород. Субурбия здесь малоэтажная. Губернатор Евгений Савченко добился этого не только потому, что был убежден, что каждая семья должна иметь индивидуальный дом, но и потому, что вовремя начал, до середины 2000-х. Программа была продумана так, чтобы люди действительно строили там дома: были штрафы за неосвоение участков за три года. Город, в свою очередь, помогал протягивать инфраструктуру; это было настоящее партнерство людей и области. Сейчас вокруг Белгорода все застроено индивидуальными домами. Но это уникальный опыт, который, на мой взгляд, сложно повторить. Такие же территории вокруг других городов уже застроены многоэтажками.

   

4

Воображаемый город-сад

Отблески городского уюта, в котором могла бы жить вся Москва


Павел Гнилорыбов

Историк, экскурсовод, ведущий Telegram-канала «Архитектурные излишества»

Москва могла бы получить ожерелье из «городов-садов» и благоустроенные малоэтажные пригороды. Все это планировалось и горячо обсуждалось до появления сталинского генерального плана 1935 года. Малоэтажная, частная Москва не состоялась, но сохранила намеки на то, какой она была и какой могла бы быть, если бы те планы были воплощены.


Москвич и досоветских, и советских, и нынешних времен — человек хозяйственный, домовитый, он будет до последнего ворчать и сражаться за свою конуру. «Не революция, не реакция, а особое московское просвещенное охранение», — характеризовал подобное состояние Георгий Федотов. В раннесоветские годы большевики пытались изменить внутреннюю суть Москвы, но потерпели крах. Это обстоятельство не может не греть сердца градозащитникам. «Единственный европеец» в столичных условиях всегда оставался один на один с кучей проблем.

Большевики, разом изменившие социальный и политический портрет России, в 1918 году вернули Москве столичный статус. Им достался город, полный контрастов: муравейники доходных домов возвышались на фоне одноэтажной деревянной застройки окраин, фабричных поселков, огородов, заводов. Автомобили  трамвайные вагоны делили проезжую часть с тысячами извозчиков.

Воображение

Вплоть до 1923 года в комиссии «Новая Москва» шли работы по выяснению того, как должна выглядеть истинно социалистическая столица. Комиссию возглавляли мастера дореволюционной школы Иван Жолтовский и Алексей Щусев. Жолтовский увлекался итальянской архитектурой, Щусев успел возвести комплекс Марфо-Мариинской обители и начал стройку неорусского Казанского вокзала. Авторы концепции «Новая Москва» предлагали сохранить существующую структуру города, но настаивали на том, чтобы разгрузить Кремль и перенести правительственные учреждения в район Ходынского поля и Петровского парка. «День праздничный, яркий, в Кремле толпы народа. Но это не парады войск, это не замкнутая жизнь центра государства. Кремль — музей, один из величайших музеев мира», — мечтает будущий автор Мавзолея в опубликованной в 1924 году статье «Москва будущего». Центральную часть столицы Щусев и Жолтовский предлагали объединить в «Золотой город». Окраины по их плану должны были представлять собой ожерелье «городов-садов».

Алексей Щусев, Иван Жолтовский. «Новая Москва», 1923

Инженер Сергей Шестаков в 1921–1925 годах работал над планом с амбициозным названием «Большая Москва». Он предлагал значительно, до 200 тысяч гектаров, увеличить площадь города, но сохранить радиально-кольцевую систему городской планировки. Шестаков выделил общественно-политический центр, строительный и промышленный кластеры, дополнив план кольцом крупных зеленых насаждений. Инженер предполагал, что к 1960 году численность населения Москвы составит лишь 6 миллионов человек. «Вступая в ряды мировых центров, Москва не должна уступать им по своему благоустройству и жилищному строительству, и потому то и другое должно быть поставлено в ней образцово… „Большая Москва“ будет строиться не вновь, а расширяться из существующего города, имеющего массу недочетов и совершенно неблагоустроенные пригороды», — писал Шестаков.

Сергей Шестаков. Схема планировки Большой Москвы, 1921–1924

Сергей Шестаков. Схема размещения городов-спутников Москвы, 1921–1924

Зодчий-рационалист Николай Ладовский на рубеже 1920–1930-х годов предложил освободить Москву от векового наслоения колец, разорвать их и позволить столице расти в северо-западном направлении. Из-за характерной визуализации план получил название «Парабола Ладовского». Вдоль Ленинградского шоссе велось бы строительство жилья, за ним бы поспевали промышленная и сельскохозяйственная зоны. Проект Ладовского позволил бы Москве в прекрасном будущем сомкнуться с Ленинградом.

Николай Ладовский. Схема динамического города, 1929–1930

Николай Ладовский. Схема Большой Москвы, 1929–1930

Ле Корбюзье, один из самых влиятельных теоретиков архитектуры XX века, внимательно следил за эволюцией градостроительной мысли в Советском Союзе и предлагал обойтись с Москвой предельно радикально. Он советовал снести город подчистую, оставив только Кремль и Китай-город, а на освобожденной территории возвести кварталы с новой прямоугольной планировкой. Ле Корбюзье не предполагал значительного роста площади Москвы, он считал, что стоит практиковать многоэтажное строительство на старой территории. «Нет возможности мечтать о сочетании города прошлого с настоящим или будущим… В Москве, кроме нескольких драгоценных памятников былой архитектуры, еще нет твердых основ; она вся нагромождена в беспорядке и без определенной цели», — писал Ле Корбюзье. Впрочем, одно здание все-таки привлекло его внимание — мастер преклонялся перед домом страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре и намеревался его сохранить. Недаром в двух шагах от внушительного доходного дома появилась единственная работа француза в Москве — дом Центросоюза на Мясницкой улице.

Еще один западный архитектор, немец Эрнст Май, выдвинул план строительства городов-спутников. Старый город задыхается. Его нужно превратить исключительно в административный и деловой центр, а счастливая жизнь человека должна протекать в пригороде, в частном домике с приусадебным участком. Каждый отдельный городок, или «драбант», должен был удовлетворять основные потребности своих обитателей. Май ограничивал численность Москвы цифрой в 3,5 миллиона жителей.

Ле Корбюзье. Прямоугольная сетка Москвы, 1930–1933

Эрнст Май. План денцентрализации Москвы, 1931–1933

Черту свободной дискуссии подвел генеральный план реконструкции Москвы, подписанный Сталиным в июле 1935 года. Ни один радикальный план не прошел, не прошло и кольцо малоэтажных городов-садов. «ЦК ВКП(б) и СНК СССР считают, что при определении плана Москвы необходимо исходить из сохранения основ исторически сложившегося города, но с коренной перепланировкой его путем решительного  упорядочения сети городских улиц и площадей», — гласил документ. Население образцового социалистического города предложили ограничить пятью миллионами жителей. Помпезный центр остался вместилищем государственных учреждений. Кремль не освободили для музеев и прогуливающихся горожан — наоборот, он оказался закрытой территорией и продолжал восприниматься как цитадель власти.

Генеральный план реконструкции Москвы, 1935

Нехватка ресурсов и война отдалили исполнение генплана и дали старой Москве время сохранить себя. В итоге сегодняшний город, как и дореволюционный, сочетает десятки форматов жилья, от тридцатиэтажных «свечек» до сельских домиков с водопроводной колонкой, что позволяет говорить о «нестоличности» целого ряда московских районов.

Московские деревни

В пределах МКАД осталось несколько деревень. Спас-Тушино, связанное с именем Лжедмитрия II, уже практически исчезло под напором Красногорска и Павшинской поймы. Село Матвеевское скоро отправится в утиль — там пройдет дублер Кутузовского проспекта. Всего по паре домов осталось в Царицыне и Дьяковском. Но отлично чувствует себя село Троице-Лыково — здесь целых две улицы, церковь с приличной трапезной, козы и живописные виды на Строгино.

В Москве остались и несколько кооперативных поселков: поселок имени Ларина в Лианозове (там возводит свои футуристические башни Тотан Кузембаев) и поселок Сокол, поставленный на охрану еще в советское время. Участок в десять соток стоит больше ста миллионов рублей, но ведь никто в 1920-е годы не предполагал, что спустя сто лет глухая столичная окраина, село Всехсвятское, станет «центром». Весьма дружелюбными кажутся рабочие поселки поздних двадцатых годов: Усачевка, Дангауэровка, Буденновский поселок. Всего их успели соорудить 26. Небольшие, но функциональные квартиры, максимум — район Третьего транспортного кольца. После Второй мировой массово возводили двухэтажные домики в Щукине, на Хорошевском шоссе, в районе Перово. Это жилье считается удобным до сих пор: фонтаны во дворах, квартальная застройка, зелень.

И уж совсем удивительным выглядит микрорайон Курьяново. Здесь для работников аэрационной станции после войны построили несколько десятков коттеджей на два хозяина. Рядом — приусадебный участок и огород. Двухкомнатная квартира площадью 51 квадратный метр здесь стоит около 5 миллионов. До метро «Печатники» — 20 минут на автобусе, а ощущение дачного поселка не покидает и спустя полтора часа. В микрорайоне есть несколько магазинов, старорежимный дом культуры, советского вида почта, кафе. Пожалуй, лучшая черная дыра для путешествий в пространстве находится именно здесь.

История Москвы позволяет с определенным оптимизмом утверждать, что город никогда не смогут причесать под одну гребенку — слишком наша столица разная и упрямая. Тут не действуют рациональные аргументы, в дело вступает метафизика, а одуванчики прорастают сквозь плитку любой толщины.

   

5

Горожанин на природе

Элитный пригород — не альтернатива городу, а его экспансия


Никита Токарев

Директор архитектурной школы МАРШ, основатель архитектурного бюро Panacom

На протяжении почти всех 2000-х, вплоть до окончания строительного бума, Никита Токарев с коллегами спроектировал и построил десятки загородных домов. С учетом проектов несостоявшихся можно говорить о 50–60 историях загородной жизни эпохи дорогой нефти. Для получения статистически значимых данных этого, конечно, мало: речь идет об узком слое взрослых, семейных, состоятельных людей в Подмосковье. И все-таки опыта достаточно, чтобы поделиться заметками о москвичах, решивших обзавестись загородной недвижимостью.


Мотив 1. Деньги

В 2000-е и начале 2010-х цены стремительно росли, дома успешно продавались и перепродавались. Идея «строим для себя, но при случае охотно продадим» влияла на весь процесс проектирования. Во многих случаях мы старались соответствовать утвердившимся у нас стандартам потребления: усредненная архитектура легче находила покупателей, что усиливало контраст между капитальностью стройки и неукорененностью, временностью быта. Покупателей привлекало и то, что дома продавались с продуманным интерьером, обстановкой, полностью готовые к проживанию: новому хозяину достаточно было принести свой ноутбук, остальное вплоть до посуды и белья было предусмотрено. Таких предложений было немного, и это только увеличивало спрос. Следы менее удачных инвестиционных проектов — недострой в разной степени готовности — до сих пор украшает загородные поселки.

Для американца и в меньшей степени жителя Европы аренда — естественный шаг; покупка, переделка или тем более новое строительство дома — явления редкие. У нас пока все наоборот: системной арендой загородного жилья мало кто занимается, в результате растут цены и крайне бедной остаются жилая среда и инфраструктура в поселках. Сегодня некоторые из построенных по нашим проектам домов все еще продаются, но, насколько мне известно, безуспешно.

Мотив 2. Природа

Если рациональный мотив загородного строительства — это вложение денег, то эмоциональный — «природа». «Хотим жить на природе, в городе грязно, нездорово, напряженно, особенно для детей», — вот ответы заказчиков на вопрос о том, чего они ждут от смены места жительства. То, что расположено на участке, как правило, казалось клиенту гораздо важнее окружения: местность, пейзаж, виды выбирать не приходилось. Главное — земля, поселок, расстояние от города и качество дороги.

Стараясь устроить рай земной на 30 сотках, мы в результате теряли настоящие луга, леса, озера и болота. Сосед одного из наших клиентов упорно высаживал на участке огромные сосны метров 15 в высоту, сосны засыхали, их валил ветер, но каждую осень привозили новые деревья. При этом на вопрос, случалось ли им за лето прогуляться в лес или на речку, зимой пройтись на лыжах, хозяева домов пожимали плечами: купание в Греции, а лыжи в Австрии, дома же два–три часа по пробкам до ближайшего места с относительно нетронутой природой.

Интереса к земле как к занятию, хобби, садоводству например, почти никто не испытывал. Ландшафт придумывался нелегко, сценарий использования участка оставался неясным, приходилось прибегать к испытанному дачному набору: качели, беседка с мангалом, детская площадка, если в доме есть дети. Редко когда удавалось отговорить заказчика от принудительной вентиляции и кондиционирования, хотя, казалось бы, свежий воздух и был одним из мотивов переезда. Энергопотребление домов оставалось очень высоким.

Важным символом загородной жизни является забор. На его проектирование и строительство уходит немало сил и средств. Ограда участка — это еще и визитная карточка дома и хозяина: высота, степень прозрачности, капитальность постройки много говорит о человеке и времени. Не раз мы заводили разговор о знакомой нам и собеседникам по заграничным поездкам легкой ограде из кроличьей сетки, а то и вовсе скромной табличке «частная собственность», но построить забор заметно ниже человеческого роста удалось только один раз.

Мотив 3. Теснота

Где-то между выгодным вложением денег и платонической любовью к природе лежит мотив тесноты городской квартиры и вообще города. Загородный дом дает в три–пять раз больше площади, чем даже самое комфортное городское жилье. При этом, минимум две машины, пространство для помощников по дому и инженерное оборудование требует до 20–25% площади дома. Сверх того, клиенты часто просят сделать загородный дом, как подводную лодку, готовым к любым лишениям: к внезапному отключению электричества (ставим дизель-генератор), к поломке отопительного котла (ставим резервный), к закрытию навсегда всех магазинов (кладовая для продуктов, холодильная камера и т.д.).

В итоге пространственные взаимоотношения с помощниками по дому оказываются достойными сериала «Downton Abbey». Да и оставшиеся после размещения большого хозяйства домашние квадратные метры, воплощение мечты, не так-то просто наполнить смыслом. Для этого надо иметь сильное эго, сложившиеся привычки и вкус к частной, домашней жизни. Иногда главной темой становится искусство, собранная за годы коллекция, иногда — разнообразный и прочный быт большой семьи; при этом бывали в нашей практике и подобранные вместе с мебелью библиотеки, и долгий выбор нового загородного хобби: охота или все же рыбалка.

Унаследуют ли это жилье дети нынешних хозяев, ради которых все часто и затевалось? Вряд ли.

Новые дачи

Полностью сменить городскую жизнь на «сельскую» решаются немногие. Получается либо жизнь на два дома (квартира в Москве или Лондоне и дом за городом), либо ежедневное утомительное путешествие в город и обратно. Приехав однажды в выходной день на переговоры, мы в ожидании заказчика видели, как он в офисном костюме, не отрывая  уха мобильный телефон, полтора часа нарезает круги по садовой дорожке. Смена декораций не изменила образа жизни. Счастливого жителя сельской Аркадии, удаленно работающего в кругу семьи, забыв об ужасах мегаполиса, нам встречать почти не доводилось. Возможно, они не обращаются к архитекторам.

Строительные рабочие, охранники, няни с младенцами и скучающие дети часто составляют большинство населения поселка, даже обжитого. Жизнь теплится в примерно 30% домов, остальные вечно строятся или пустуют. Педагоги говорят о феномене «коттеджных детей», круг общения которых ограничивается няней, водителем и другим домашним персоналом, родители — только по вечерам и в выходные.


Дача

Русское слово «дача» вошло в другие языки, потому что полностью аналогичного явления в других культурах не существует. Когда-то дача (ср. царская «подача») была символом благоволения власти. Ко второй половине XIX века она стала символом принадлежности к новому среднему классу. В довоенном СССР — принадлежности к элите. Со второй половины 1940-х годов поощрение огородничества и индивидуального строительства создало феномен массовой дачи — места отдыха и подсобного хозяйства, еще недавно дававшего половину всего сельскохозяйственного продукта. Сегодня мы переживаем переход дачи в новое состояние.

Новые сельские жители привозят город с собой. Владельцы домов не пользуются социальной инфраструктурой района (школа, медицина, магазин, спорт). Контакты с местными жителями сведены к минимуму, поселок бдительно охраняется: это важный критерий его качества. Даже персонал чаще импортируется из города. Новые дачники уж точно не станут избирателями в своем сельском округе, налоги на недвижимость при нашей системе налогообложения скорее обогатят регион, чем муниципалитет. Для муниципалитета такой поселок вместо потенциального блага — состоятельные жители, дорогая недвижимость, налоги — превращается в головную боль: возрастает нагрузка на ветхую инженерную инфраструктуру и дороги.

Вероятно, мы с задержкой на 30–50 лет проходим через те  же этапы формирования потребительского общества, что и США в 1940–1950-х годах или Европа в 1980-х с их влиянием на систему расселения. Вокруг крупных городов в радиусе двух часов езды от города растет субурбия — более или менее беспорядочная частная застройка, куда перебирается состоятельное население в поисках природы и свободы. Тут мы не оригинальны: так же увеличивается парк автомобилей и количество поездок, потребление энергии, уничтожается природный ландшафт. Уникальная особенность российской субурбанизации — ее «дачный» характер. По сути, все пригороды — это второе жилье, и города и их центры не разгружаются, как это было на Западе. Мы строим загородное жилье не вместо городского, а вместе с ним. С формированием давно ожидаемого «среднего класса» с собственностью и гражданскими добродетелями это имеет мало общего. Единственный положительный фактор, который приходит в голову, — активный рынок строительства, подогревающий экономику регионов.

Массовое пригородное жилье не влияет существенно на распределение населения по территории страны, оно все равно остается в пределах агломераций, только увеличивая потребление ресурсов. Пригород — не альтернатива городу, а его распространение на бóльшую территорию. Существенно изменить картину могло бы жилье, не привязанное к крупным городам, а возможно, и к любым городам — индивидуальное жилье в малых городах, не то «крестьянская утопия», не то «дезурбанизм» 1920-х, но в реалиях XXI века.

   

6

Дача в городе

Частный сектор Калининграда как модель дачной субурбанизации


Павел Грабалов

Городской исследователь, аспирант факультета ландшафта и общества Норвежского университета наук о жизни (NMBU)

Самый распространенный тип индивидуального дома в российских пригородах и небольших городах — перестроенная дача. Где-то их называют садоводствами, где-то — садами, где-то — дачными обществами. В пространстве, плохо для этого приспособленном, они представляют собой российское воплощение мечты о собственном доме. Многие из обществ самостоятельны: вместо горсовета здесь собрание членов, вместо налогов — взносы, а председатель правления — сразу и мэр, и казначей, и шериф.


Я вырос в районе Калининграда, застроенным централизованно в виде бюджетного «города-сада» в 1930-е, уже в самом конце истории немецкого Кенигсберга. Этот район, не пострадавший во время войны, прекрасно иллюстрирует то, как видели индивидуальную жилую застройку немецкие градостроители. В трех кварталах разместились примерно 50 особняков на одну или несколько семей. Бюджетность застройки состояла в использовании типовых проектов (около семи на район), очень простой архитектуры и дешевых материалов. У каждого дома был свой сад, который в разные периоды истории приспосабливали то под курятник, то под альпийскую горку. Оставаясь пространством очень камерным и индивидуальным, эти кварталы были также непосредственной частью понятной и запланированной городской среды с тротуарами, фонарями, брусчаткой на мостовой, понятной сеткой улиц и трамвайной остановкой вблизи.

Был в моем детстве, прошедшем в 1990-е, и другой кусок индивидуальной жизни. Чтобы добраться туда, нужно было сесть у парка Калинина на заполненный пенсионерами автобус номер четыре и проехать через полгорода до садоводческого общества «Весна», где на классических шести сотках бабушка выращивала огурцы, клубнику и груши, а в небольшом домике пылились старые вещи, в том числе игра «Эрудит» без половины букв.

Революция пригородов

Сады и огороды, землю под которые начали массово раздавать после войны, помогали решить проблему одновременно и с продовольствием, и с досугом, а также предоставляли пространство для более персонализированного образа жизни, чем стандартные квартиры в хрущевках. Несмотря на первоначальные строгие правила, с течением времени дачники смогли довольно широко раздвинуть границы своего частного мира, отвоевав у государства еще при СССР возможность построить дом, окружить его забором и организовать отопление.

В 2000-е ландшафт городских дач стал меняться особенно быстро — помогла «дачная амнистия». Вернувшись в «Весну» несколько лет назад, я с трудом мог найти те шесть соток из детства. Дома стали больше, заборы — выше и неприступнее, появилось много машин и собак. Было очевидно, что инфраструктура этих территорий, выделенных изначально под садоводство и огородничество, к таким изменениям была не готова. Городские дачи превратились во что-то, похожее одновременно на латиноамериканские фавелы и на североамериканские пригороды. В 2006 году на экраны вышел первый российский хоррор «Жесть», действие которого неслучайно разворачивается в дачном обществе: сложно найти среду одновременно и хорошо узнаваемую, и пугающую.

Исследователи говорят о «постсоциалистической революции пригородов», имея в виду, что, несмотря на всю разницу между городами Восточной Европы, все их развитие в течение последних 30 лет можно свести к беспредельному росту пригородов. Российские географы, авторы книги «Между домом и … домом», считают дачи агентом такой субурбанизации в стране.


Песочные часы миграции

Когда говорят, что городское население превысило сельское — в той или иной стране и в мире, — то исподволь сравнивают миграционный поток с движением песка в песочных часах. Люди как будто «сыпятся» в одном направлении — из деревни в город. Но Россия с ее дачной, отходнической и поколенческой «маятниковой» миграцией — одна из стран, демонстрирующих условность жесткого противоречия между городским и сельским образом жизни. Часть современных ученых, например географ Андрей Трейвиш, говорят в связи с этим о «сельско-городском континууме».

Калининград — хороший пример того, как дачная субурбанизация выглядит в реальной жизни. Около 11% его территории занимают дачи, в них более-менее постоянно живет 33 000 человек, или 7% всех жителей. Несмотря на официальное определение этих территорий как зоны дачного хозяйства и садоводства, здесь не только выращивают овощи и фрукты. Собственники участков теперь живут здесь постоянно, сдают дома трудовым мигрантам, открывают небольшие мастерские и магазины, а часто и просто забывают про дачи на годы в ожидание очередного роста цен, чтобы выставить их на продажу. Для многих приезжих (а Калининград — популярный город для мигрантов из других регионов России и Средней Азии) городские дачи становятся единственным доступным местом проживания, позволяющим поддерживать определенное качество жизни: цена дома в дачных обществах часто равна стоимости двухкомнатной квартиры.

Привязанность к месту

В современной теории городского планирования пригороды признаны источником чуть ли не всех социальных и экологических проблем. Идеал города будущего — компактный город с многофункциональной застройкой и развитым общественным транспортом. Но, несмотря на все усилия планировщиков и политиков, пригороды продолжают расти. Для многих и многих семей индивидуальный дом остается пределом мечтаний. И калининградские дачи показывают, что даже довольно враждебная среда не всегда этому препятствует. В рамках небольшого исследования весной 2017 года я провел серию интервью с собственниками дачных участков в Калининграде. Мне было важно понять, как формируется их привязанность к месту (place attachment), которую гуманистическая география и психология среды считают одним из важных факторов комфорта и благополучия.

Из интервью с жителями


«У меня есть такая мечта: если бы я разбогатела, у меня появились бы деньги, одно из первых, что бы сделала, я бы закупила щебенки и засыпала дорогу, чтобы хотя бы грязи этой больше не было».


«Не у всех людей, которые переезжают в Калининград, много денег. Иногда они могут только залить фундамент. Многие люди строятся именно так, шаг за шагом. Когда у них появляются деньги, они строят коробку, потом крышу. Шаг за шагом».

Интервью помогли лучше понять феномен городской дачи и его будущее. Во-первых, жизнь в дачных обществах ассоциируется со свободным стилем жизни, в котором есть место семье, детям, праздникам и общению с природой, каким бы иллюзорным оно ни было в городской черте. Говоря о своих участках, их хозяева с гордостью рассказывали о деревьях, которые они посадили в честь рождения своих детей и внуков, о семейных праздниках с баней и шашлыками, о пении птиц и звездах над головой. Часто такое идеалистическое восприятие резко контрастирует с реальностью: звезды так хорошо видно только потому, что на улицах нет фонарей, а вместо свежего воздуха часто можно почувствовать запах септиков, ведь в городских дачах, даже в трех километрах от центра Калининграда, нет канализации.

Во-вторых, собственный дом – это ощущение независимости. «Свой дом — своя крепость» верно и по отношению к дачам. Несмотря на внешнюю враждебность среды, респонденты довольно позитивно оценивают уровень безопасности. Многие строили свои дома сами, и это позволило им почувствовать себя более независимыми в принятии решений, чем жители стандартных городских квартир. Британский архитектор Джон Тернер, который в 1960-х исследовал трущобы в Латинской Америке, обращал внимание на то, что люди больше ценят то, что сделали сами. Это верно и для городских дач в Калининграде, многие из которых застыли в разной степени готовности.

Из интервью с жителями


«У меня нет неприятных чувств, когда я на даче. Может быть, потому что этот участок еще из моего детства. Я чувствую здесь себя в безопасности, на этой даче, на моей земле. Я не боюсь».


«Здесь не было воды; чтобы обогреться, мы использовали электрический нагреватель. Но мы были независимы. И мы планировали, что построим новый дом, чтобы в нем жить. Мы прожили четыре зимы без воды. Но мы были независимы и вместо того, чтобы платить аренду, могли потратить эти деньги на строительство».


«Здесь так красиво ночью. Можно увидеть звезды. В Калининграде звезд не видно».

Процесс построения сообщества — еще один интересный аспект. Дачные общества, по сути, являются административными анклавами в городской среде, где вместо горсовета — собрание членов, вместо налогов — взносы, а председатель правления — сразу и мэр, и казначей, и шериф. Более прямую демократию в современной России сложно представить. Впрочем, необходимость постоянно договариваться обо всем и со всеми скорее препятствует добрососедским отношениям, чем укрепляет их. Недостаток ресурсов и масштабность вопросов (прокладка дороги и подключение к газу) во многих случаях приводят если не к конфликтам, то к желанию людей самоустраниться от самого процесса. Не помогают этому и несовершенство существующих институтов, и постоянно меняющиеся правила игры, которые устанавливает государство. Похожую картину можно было наблюдать в США в середине XX века — в бедных пригородах одноэтажной Америки, которые девелоперы не обеспечили нужной инфраструктурой.

   

7

Валить обратно

Там, где ничего нет, — огромный потенциал для деятельных людей


Борис Акимов

Основатель фермерского кооператива «ЛавкаЛавка» и фонда развития сельских территорий «Большая земля»

Основателю фермерского кооператива «Лавка Лавка» Борису Акимову нравится доказывать, что всеми признанные тенденции обратимы. Обратим даже годами продолжающийся отток людей из деревни в город и из России за границу.


Завтра будет иначе

Вспомним основные идеологии XX века в Европе. И последователи марксизма, и сторонники национал-социализма находили своим идеям вполне естественные объяснения: с одной стороны восставший пролетариат, с другой — обиженные немцы. Марксизм, в глазах его последователей, был научно обоснован: один строй шел за другим очень естественно. Но то, что кажется естественным сейчас, не обязательно будет казаться естественным завтра. Люди воспринимают современную им картину мира как вечную, а потом она на их глазах рушится. Мы пережили это с Советским Союзом. Так же и сейчас — с переселением в города. Я исхожу из того, что миграция в сторону крупных точек на карте — не догматика, которая определяет вечность или даже ближайшие десятилетия развития человечества и его русской части. Я думаю, что это лишь символ современности, и завтра будет иначе.

Почему будет иначе? Во-первых, в мире растет спрос на качество жизни. Да, этот спрос исходит пока от небольшой части населения, но эта доля растет. Речь идет о чистых качественных продуктах, о чистом воздухе, о природе. И отрыва от цивилизации не происходит. Благодаря современным технологиям и интернету интегрироваться в современную жизнь можно, находясь где угодно. Чтобы быть в центре событий, не нужно отправляться в центр мегаполиса. Можно быть в лесу.

Во-вторых, если Россия пойдет по пути переселения всех «лишних людей» в крупные мегаполисы, то вскоре возникнет вопрос, а кто останется на земле. Тут сама судьба России, само ее содержание диктует нам определенный образ жизни. Дело уже не только в том, что я хочу определенного качества жизни и поэтому еду в деревню, а в том, что если туда не ехать, то возникнет вопрос существования огромного неосвоенного пространства, которое не колонизировано. Там ничего нет. Мы живем в мире, в котором такого не бывает: пустой сосуд в конце концов чем-то заполнится. Вопрос, чем и кем. У нас есть соседи, которые вполне в силах заполнить большие территории.

Экономический рост или человек

Если продолжать мерить все эффективностью и шагнуть дальше — в несколько гипертрофированном и футурологическом ключе, — то встает вопрос, насколько вообще нужны территории. Если экономический рост в мире в значительной степени обеспечивается ростом информационных технологий с одной стороны и ростом финансового сектора с другой, то давайте подумаем: кто лучший потребитель этих товаров и услуг? Наравне с человеком это вполне может быть искусственный интеллект. Например, биржевые роботы могут не только продавать, но и покупать ценные бумаги, они уже являются потребителями информации.

Искусственный интеллект может эффективнее человека потреблять финансовые и информационные услуги для достижения экономического роста в той парадигме, которая сейчас распространена. Искусственному интеллекту территория не нужна: он может существовать в виртуальном пространстве. Если мы говорим, что есть 15 миллионов лишних людей, и нужно всех сосредоточить в 20 городах, то сама логика этого рассуждения приводит нас к вопросу о существовании человека в принципе, потому что он, в общем-то, неэффективен.

Вот банальный пример: прошлогодний голливудский фильм «Чужие-7». Гигантский космический корабль летит на другую планету. Среди членов экипажа есть пара, муж и жена, они рассматривают снимки той далекой планеты. Они видят озеро, речку, лес и говорят: «Вот тут мы построим домик, тут у нас будет пристань. Мы тут будем плавать на лодочке. Тут у нас будут бегать дети, купаться». Нужно было построить гигантский космический корабль, создать биороботов, технологии замораживания живой ткани и истратить ресурсы Земли, чтобы просто построить домик около озера и жить в окружении чистой природы, чистого воздуха, чистой воды.

Земля и воля

Наш опыт доказывает, что изменить вектор движения могут неравнодушные люди, у которых есть ресурсы, и не обязательно материальные. Это может быть время, которое человек может посвятить идее развития территории. Я верю, что люди могут очень многое, даже без государства. Нужна воля, энтузиазм и широкое общественное движение в этом направлении. Конечно, было бы эффективнее, если бы и государство принимало в этом участие. На примере Териберки можно сказать, что государство, когда оно видит, что есть неравнодушные люди, затевающие какое-то движение на территории, начинает поддерживать его.

Нужен такой накал общественного запроса, чтобы государство уже не могло его игнорировать. Нужно, чтобы это был мейнстрим, чтобы государство строило бы свою политику и меняло бы показатели эффективности чиновников, исходя из этого запроса. Администрация Мурманской области получила от Агентства стратегических инициатив награду за Териберку как самый лучший пример развития малых городов в России. Так что система координат на данный момент у государства не описывается фразой про 15 миллионов лишних людей. Иначе не было бы Министерства развития Дальнего Востока, не было бы программы «Дальневосточный гектар». Насколько они эффективно работают — это второй вопрос. Может быть, можно было бы и лучше сделать.


Устойчивое развитие

Термин получил распространение после выхода в 1987 году отчета ООН «Наше общее будущее». «Устойчивым» авторы назвали такое развитие, при котором удовлетворение потребностей нынешних поколений осуществляется без ущерба для благополучия будущих. Идея экономического роста, который не приводит к ухудшению окружающей среды и уменьшает неравенство и бедность, лежит в основе программного документа ООН «Повестка дня в области устойчивого развития» (2015). Идеи устойчивого развития формально поддерживаются множеством стран, в том числе и Россией, но входят в противоречие с их реальной политикой.

Для того чтобы парадигма изменилась вообще, нужно осознание того, что в системе координат эффективности и урбанизации много лукавства и недальновидности. Причем это не какое-то мое маргинальное мнение. Организация Объединенных Наций уже не первый десяток лет занимается развитием концепции устойчивого развития. Greenpeace и другие международные общественные организации тоже трубят о том, что путь монополизации, урбанизации, уничтожения био- и социального разнообразия может привести к непоправимым социальным, экологическим и экономическим последствиям. Государство могло бы услышать даже не нас, общественных деятелей и предпринимателей, амеждународную организацию, такую как ООН, и попробовать учесть ее разработки в государственной политике, объявив, что мы будем первым государством, которое попробует целенаправленно претворять принципы ООН в жизнь: полноценно встать на рельсы устойчивого развития.

Нужно четко сформулировать, что такое стратегия устойчивого развития не вообще, а именно по отношению к России. У нас в этом смысле есть гигантский нераскрытый потенциал — наша территория, а мы, получается, хотим от этого потенциала откреститься. Отказываться от того, что отличает нас от других стран, от того, что может многое дать людям, — и опасно, и просто глупо. Странно уходить от того, что нам дано.

Самая красивая деревня

Нужно не только говорить, что развитие территорий важно, но и показывать примеры. Мы на самом деле не единственные. Есть село Вятское в Ярославской области, признанное самой красивой деревней в России [первый член Ассоциации самых красивых деревень России]. У этого села интересная история: там много каменных зданий, две церкви, но это было обычное погибающее поселение. Один человек изменил его судьбу. Сначала купил там дачный дом, а потом так влюбился в это место, что стал копаться в истории, сделал там один музей, другой. В общем, туда поехали другие люди. Он своим примером заразил еще несколько человек, и в итоге всего несколько человек смогли изменить ландшафт этого довольно большого села. Оно стало обитаемым, стало развиваться.

Таких примеров на самом деле довольно много. Просто страна большая, поэтому их должно быть гораздо больше. Еще один пример — Татарстан; это пример того, как на региональном уровне у элиты созрело понимание, что совсем не обязательно все должны жить в Казани и Набережных Челнах. У Муслюмовского района, который был одним из самых бедных в Татарстане, недавно появился новый руководитель. Он не стал сразу требовать денег от региона, а мобилизовал местные сообщества. Люди проголосовали за дополнительное налогообложение самих себя: на каждый рубль регион дает еще 4 рубля, которые они собирают. В итоге один человек, который собрал вокруг себя местную движущую силу, использовал административный и финансовый ресурс, который дал ему регион, добавил местные ресурсы и задал импульс развитию территории.

Личный фактор очень важен. Губернатор, руководитель региона, руководитель района, просто энергичный житель могут изменить ситуацию, изменить реальность и доказать прямо здесь и сейчас, что можно обойтись и без переселения 15 миллионов людей в большие города. Может быть, наоборот, гораздо продуктивнее и интереснее переселение 15 миллионов как раз на эти территории.

Это пример того, как власть может действовать, пример территории, которая развивается совсем другим путем, чем предлагают Собянин, Кудрин и другие. Через 20 лет Татарстан, может быть, избежит тех угроз, с которыми столкнется российское общество, если все переедут в большие города. В Тверской области все хотят уехать в Тверь, в Москву, в Питер. И где Тверская область? Посмотрите на ее положение. А что с Татарстаном, где люди не хотят уехать в Москву, в Питер и даже в Казань, а начинают обживать свои места, свои деревни, районы? Мы видим, что там, где развит местный патриотизм, дело сдвигается с мертвой точки.


Против города

В ХХ веке города всего мира росли небывалыми темпами, но столь же напряженными были и дискуссии об альтернативах урбанизации.

Города-сады

Британский активист Эбенизер Говард начал строить планы «негородских» городов на рубеже XIX–ХХ веков. Его идея была не в новой эстетике и даже не в повышенном озеленении, а в создании возможностей для достойной жизни среднего класса. Его «города будущего», позже названные городами-садами, должны были «привести к социализму без революции», поскольку создавали кооперативные структуры, совместную собственность и давали доступное жилье.


Победа деревни над городом

Русский экономист, исследователь крестьянства Александр Чаянов в 1920-е годы мечтал о новой России, которая возьмет все лучшее от села и от города, объединив сельскую экономику с городским качеством жизни. Вся страна образует, писал Чаянов, сплошное сельскохозяйственное поселение, прерываемое квадратами общественных лесов, полосами кооперативных выгонов и огромными климатическими парками. Город должен был стать узлом социальных связей, центральной площадью уезда, местом празднеств и собраний.


Децентрализация городской жизни

Радикальные советские архитекторы стремились не только подчинить деревню городу, но и сам город сделать другим. Одни предлагали скомпоновать новые социалистические города из «жилищных комбинатов» (экономисты Леонид Сабсович, Станислав Струмилин). Другие вообще призывали к полной децентрализации жизни. Социолог и теоретик градостроительства Михаил Охитович, за которым закрепилась репутация дезурбаниста, выступал с идеей равномерного распределения индивидуальных жилых ячеек по территории вкупе с созданием сети магистралей и тотальной автомобилизацией страны.


Просторный город (Broadacre City)

Идеи преодоления города как отжившего явления витали в воздухе и переносились через океан. В начале 1930-х годов американский архитектор Фрэнк Ллойд Райт опубликовал свое видение будущего города, в котором каждая семья владеет одним акром (чуть больше 40 соток, 0,405 га) земли. Если сделать просторный участок собственной земли основанием города, то он будет служить не арендодателям и домовладельцам, а каждому человеку. Да и сама архитектура, оказавшись в такой роли, перестанет быть рабой коммерции, вернется к органическим формам и даст жителям просторные и удобные жилища.


Новый элемент расселения (НЭР)

В середине 1960-х годов группа старшекурсников Московского архитектурного института выступила с идеями, отголоски которых в той или иной форме актуальны до сих пор. Архитекторы Алексей Гутнов, Илья Лежава и их коллеги вернули в обиход тему кризиса концентрического города и предлагали проложить по всей стране «русла» активной жизни (промышленность, учебные заведения, развлекательные зоны), к которым примыкали бы НЭРы — жилые кластеры, зоны спокойной жизни. Проект предполагал быстрое развитие сверхскоростного транспорта.


Удаленная жизнь, удаленная работа

Если говорить об инфраструктуре (о школах, медицине и так далее), то мы видим, как бурно развиваются телемедицина и удаленное обучение. Все это будет совершенствоваться с каждым годом, поэтому отсутствие школы сейчас не означает, что решить вопрос вообще никак невозможно.

Это просто вопрос отношения к территории, к реальности. В Америке это норма — я жил в Америке в течение года когда-то. Если школа у детей в одном месте, работа у меня в другом, а жить мне нравится в третьем, то почему бы не ездить? Это не проблема. Проблема, скорее, в головах. Преодолейте расстояние, если вам нужно, чтобы ваш ребенок учился в школе, а можно подумать и об удаленном образовании. Понятно, что технологически московские клиники лучше оснащены, потому что больше денег, но с точки зрения квалификации сотрудников все не так плохо. Люди без связей могут не найти работу в Москве, поэтому нередка ситуация, когда хороший профессионал работает в провинции. Плюс, как я уже говорил, новые технологии, телемедицина, удаленный доступ к знаниям, врачам, учителям позволяют эту проблему решать на месте.

Что касается работы: на самом деле мы сейчас почти все работаем, используя интернет. Необязательно для этого быть дизайнером. Большинство людей, даже если сидят рядом в соседних комнатах, пишут друг другу в «Телеграме» или ставят задачу через «Фейсбук». А кто мешает это делать, находясь не в десяти метрах, а в 20 километрах или даже в ста километрах друг от друга? А если уж нужно поговорить, то можно и приехать на личную встречу.


Планетарная урбанизация

Некоторые ученые говорят, что представления о городе как об «огороженном пространстве» и простирающейся вокруг неосвоенной сельской «пустоте» относятся к первой половине — середине ХХ века. Урбанизация носит планетарный характер, утверждают Нил Бреннер из Гарвардской школы дизайна и Кристиан Шмид из Цюрихского технологического института. Они считают, что пространства и образы жизни отличаются только степенью проникновения урбанизации — через каналы транспорта, информации и потребления — и различают концентрированную («города») и разреженную («сельская местность») урбанизацию.

Важно изменить представление о том, что правильно, что неправильно, что возможно, что невозможно. Это можно сделать не с помощью прямой дидактики, а просто показывая успешные примеры того, что это уже реализовано. Есть мой любимый пример. Одна московская семья приехала с детьми в глухую деревню в Тверской области. Они купили там много земли и завели хозяйство. У мужа бизнес, он то ездит, то занят на ферме, а она, ее зовут Елена Шумилова, уже живя в деревне, увлеклась фотографией: начала снимать детей, животных, природу и выкладывать в Сеть. В результате она прославилась на весь мир, потому что придумала свою фотографическую школу, свой фотографический подход. Ее стали приглашать давать мастер-классы, и, живя в деревне в Тверской области, она регулярно выезжает то в Нью-Йорк, то в Париж, то в Сидней. Понятно, что эта история исключительная, но она реальна: даже такое возможно.

Валить обратно

Мы недавно побывали в Еврейской автономной области. Это самый бедный регион России: по социально-экономическому развитию он на последнем месте среди всех регионов. Мы там решили взять гектары [по государственной программе «Дальневосточный гектар»]. Скоро выяснилось, что Еврейская автономная область — это Россия в концентрированном виде. Утверждение, что пора валить, услышишь там от 9 из 10 человек. Только если в Москве доля будет поменьше и скажут, что пора валить в Париж или Нью-Йорк, то там скажут, что пора валить во Владивосток, Хабаровск или в Москву в первую очередь. При этом есть и противоположные примеры. Один человек вернулся из Израиля и стал там очень успешным фермером, просто самым богатым человеком в своей деревне. Приехал человек из Новороссийска, открыл там бар, потому что там баров просто не было, и у него все получилось. Там, где ничего нет, огромный потенциал для деятельных людей, а вы хотите уехать туда, где и так все есть. Что вы будете делать? Мыть посуду? Работать охранником? Получается, что та парадигма развития, о которой говорит Собянин или Кудрин, ведет к умножению количества охранников или торговцев дешевой мебелью. Может быть, они, например, откроют пекарню для своих соседей, или заведут крупнорогатый скот, или откроют какой-нибудь магазинчик, или будут выращивать репу. Может быть, попытаться их мобилизовать, а не продолжать усиливать и без того прочную убежденность в том, что все у них в жизни идет не так. Ведь наверняка они не хотели бы всю жизнь быть охранниками.

Кстати говоря, феномен охранников в России — живая иллюстрация, мне кажется, с одной стороны, комизма, а с другой стороны, трагизма урбанизации и навязывания людям убеждения, что надо жить в большом городе. У нас около 2 миллионов людей работают в охране [считая сторожей, консьержей и контролеров]. В процентном отношении это один из самых больших показателей в мире.

Что делают эти охранники? Они в основном сидят перед телевизором. Понятно, что есть какие-то, которые реально что-то охраняют, может, подвергают свою жизнь опасности, но таких очень мало. У нас сеть магазинов, ресторанов и нигде ни одного охранника. И ни разу не было, чтобы охранник пригодился, поэтому это абсолютный стереотип. Никакие охранники на самом деле в таком количестве не нужны. Это профессия, которая стимулирует социальную деградацию: уезжай из своей провинции, где надо что-то делать, чтобы зарабатывать на жизнь, и сиди в Мытищах перед телевизором, будешь получать там свои 30–35 тысяч рублей.

То, что работы на месте нет, — это тоже стереотип. Если вы приедете в любой маленький город и откроете местную газету, то увидите массу объявлений «Требуются работники». По себе скажу, что найти сотрудника в провинции — очень сложное дело, потому что людей нет. Просто мало людей и те, кто что-то делает, они уже там что-либо сделали, либо они уехали опять-таки охранниками. Человеку, который полгода просидел перед телевизором, сложно сказать: «Давай мы тебе будем здесь платить зарплату». Он скажет: «Но мне же здесь надо работать, что-то делать, а я уже привык сидеть перед телевизором».

Это из личного опыта. Людям проще так зарабатывать, чем физически трудиться. Сейчас даже в лес грибы собирать идти никто не хочет. У нас в Ярославской области ходят бабушки. В общем, вместо того чтобы мотивировать людей, давать им «удочки», чтобы они начали рыбачить у себя в регионах, им дают «рыбу» в Москве в виде работы охранником.

   

8

Разобранный дом

Наш национальный дом — это дорога из квартиры на дачу и обратно


Максим Трудолюбов

Руководитель проекта InLiberty «Земля и люди»

На памяти живущих сегодня в России поколений индивидуальный семейный дом уходил в прошлое, потом возвращался, а сегодня застыл в неизвестности. Каждый уют был лучше предыдущего, но всегда подразумевался следующий этап, самый лучший — собственный дом. Доберемся ли мы до него?


Все семьи, бывшие частью большого крестьянского перетока из деревни в город, прошли через это: изба, барак, коммуналка, отдельная квартира в многоэтажном доме на окраине. Сегодняшние дедушки и бабушки в 1950–1960-е годы были детьми, школьниками, студентами, вместе с родителями переезжавшими из бараков, деревянных домов-ульев и коммуналок в только что собранные панельные конструкции. Нынешнее старшее поколение в большинстве семей — это люди, у которых одно из важных ранних воспоминаний — уже не война, а вселение в первую отдельную квартиру.

Индустриализация жилья

Начатое Никитой Хрущевым массовое строительство должно было не просто дать советским людям крышу над головой. Оно должно было вытеснить разросшееся за вторую половину 1940-х — начало 1950-х индивидуальное строительство. После войны государству было не до граждан: самостоятельные стройки позволялись и поощрялись, огородничество на загородных шести сотках было введено специальным постановлением Совета министров.

Теперь государство занялось гражданами и решило заменить стихийное обустройство плановой модернизацией. Власти не только создали сотни домостроительных комбинатов по всей стране, но и боролись с индивидуальным строительством административными мерами: запретом его в больших городах и ограничением размеров участков и площади домов по стране в целом. Доля индивидуального строительства в общем вводе жилья сократилась с 53% в 1956 году до 14,5% в 1975-м.

Исправно, вплоть до экономического кризиса середины 1980-х, промышленность выпускала многоэтажные дома, но ощущение незавершенности советской жилищной эпопеи не проходило. Да и количественная проблема не исчезала. Вечно оптимистические планы, как правило, не выполнялись, а нормы, измеряемые в метрах на человека, по мере гуманизации советского государства всё повышались и повышались. Государство само превращало решение проблемы в попытку догнать горизонт.

Перемены, вызванные индустриализацией жилья, были не только количественными, но и качественными — и даже по преимуществу качественными. С одной стороны, отдельная квартира была спасением для миллионов людей. Внимание партии к материальной стороне жизни большинства, а не только элиты, стало позволять людям иногда чувствовать себя довольными потребителями. С другой стороны, были качественные изменения и другого рода: установка на минимальные по размерам и оснащенности квартиры; появление вечной очереди на жилье, ставшей особым социальным явлением; установка на типовые проекты и градостроительная политика, сформировавшая характерное, до боли знакомое нам устройство и облик российских городов; неприятие политическим руководством самостоятельности граждан в вопросах обустройства семейного очага.

Маятник самостроя

В 1986 году на съезде КПСС Михаил Горбачев впервые заговорил о поощрении кооперативного и индивидуального жилья. Принятая в середине 1980-х программа «Жилье 2000» выполнялась плохо. Опора на индивидуальные стройки стала выходом из положения.

Государство слабело, граждане начинали решать свои проблемы сами: самостоятельное строительство быстро росло. Помогала и необязательность регулирования, и предоставленность большинства граждан самим себе. Оппозиция «собственный дом — многоквартирное жилье» стала означать «анархия — автократия». Доля индивидуального жилья увеличивалась все 1990-е и 2000-е годы и, по официальной статистике, выросла по отношению к позднему советскому периоду в четыре раза, достигнув пика в 2009 году.

Показанные тогда почти 48% всего ввода жилья в стране были возвращением к уровню 1940-х — начала 1950-х годов, то есть ко времени до эпохи индустриализации жилья. Вообще доля ввода индивидуального жилья все 2000-е колеблется вокруг 40% и в последние годы несколько снижается (в 2016-м — почти 40%). Оговоримся, что официальная статистика не дает нам полной картины, потому что существует и двойной учет, который практикуют муниципалитеты и регионы ради красивых цифр, и недоучет, связанный с той самой анархией самостроя, показало исследование Александра Павлова с коллегами из фонда «Хамовники».

Государства в жизни и экономике становилось больше — больше строилось многоквартирного многоэтажного жилья. Лучший советский показатель по жилым квадратным метрам — уровень 1987 года — был перекрыт в 2014-м. Но цена этой количественной победы — уничтожившая свободные пространства пригородов многоэтажная, а не малоэтажная субурбанизация российских городов (о ее причинах — в интервью Татьяны Полиди).

Но это не значит, что у граждан нет своих домов и домиков, — есть, и очень много. Больше половины опрошенных говорят социологам, что владеют земельными участками. Исследование центра «Демоскоп», проведенное по заказу Минфина, показало, что у более чем 32% российских домохозяйств есть в собственности помимо основного жилья другая недвижимость: квартира, дом или земельный участок. Это вполне европейский показатель. Достигнут он в основном потому, что миллионы россиян получили земельные участки в собственность в результате дачной амнистии середины 2000-х, а собственность в России в налоговом смысле все еще (хотя налоговая нагрузка растет) не так обременительна, как в Европе.


Внутренняя долговременная миграция сельского населения
Россия, 2011–2015

Cреднее изменение численности сельского населения за год, на 10 тысяч человек

 От –410 до –160

 От –160 до –100

 От –100 до –60

 От –60 до 0

 От 0 до +60

 От +60 до +160

В России 2010-х каждый год из села в город внутри региона переезжает от 90 до 174 тысяч человек, еще от 31 до 76 тысяч — в города других регионов. Наиболее интенсивно те­ряют сельское население регионы Дальнего Востока, Восточной Сибири и Европейского Севера.


Источник: Росстат; Нефедова Т., Мкртчян Н. // Вестник Московского университета. Сер. 5: География. 2017. № 5.

Несобранный дом

Итак, собственности у россиян много. Вспомним и том, что доля жилья, находящегося в частной собственности в России, невероятно высока, один из самых высоких показателей в мире (более 85%). Россия заполнена квартирами, объектами и участками, которыми кто-то владеет, но наше пространство не выглядит обихоженным и устроенным. Возможно, причина в том, что собственность большинству досталась, а не были приобретена, а также, конечно, и в том, что обживание пространства с пользой происходит в России совсем недавно.

Многоэтажный дом в микрорайоне и собственный дом на собственной земле — два подхода к созданию рукотворного пространства, а потому и общества. На одном полюсе — многоэтажная застройка, плотная населенность, плотное движение, разрозненность сообществ, городское потребление, культура; на другом полюсе — удаленность от центров, низкая этажность, семейственность, малые сообщества, воздух. Так, в принципе, может быть, но у нас в большинстве случаев не так.

На Западе противовесом выступают цена земли и налоговое регулирование: чем ближе к деловому центру города, тем дороже земля и выше плотность застройки; чем дальше от центра, тем, наоборот, ниже этажность. В России, скорее, так: чем активнее государство, тем больше этажей, чем дальше от государства и его регулирования, тем меньше этажей и меньше благообразия. Городские дачи, просто дачи, садовые участки, гаражи, огороды, земли без межевания, дома без технического плана и паспорта, поселки, которых нет на карте, — это живой мир одно- и двухэтажной России, который плохо поддается учету и даже простому наблюдению.


Доля дачников среди горожан
Начало 2010-х годов

Сравнения между странами и регионами затруднены различиями в терминологии и статистике, но нет сомнений в том, то сравниться с Россией по массовости дачевладения не может никто.


Источник: Трейвиш А. // Между домом и … домом: Возвратная пространственная мобильность населения России. М., 2016. С. 284.

Дом разобран, разбросан по территории, как детали конструктора (ср. понятие «распределенного жилья» в статье Александра Павлова). Есть маленькая ячейка в городе — собственная, но в большом общем доме на муниципальной земле. Есть участок и домик за городом — собственный, но удаленный и не всегда удобный. Национальный дом сегодняшней России – это дорога между квартирой и дачей, между домом в маленьком городе и работой в большом. Само наличие собственности не радует, транспортная доступность становится проблемой, ценность участка как экономического подспорья уходит в прошлое. Жилая площадь, имеющаяся у среднего россиянина, вполне сравнима с европейской в сумме, но она не находится в одном месте, у нее нет облика и красоты. Отвечая на вопрос, какой тип жилья им нравится больше всего, больше половины опрошенных (55%) говорят: отдельный дом, коттедж. Дачные дома у большинства есть, речь идет о чем-то другом, о другом образе жизни. Возможно, имеется в виду как раз подспудное стремление собрать дом в одном месте, сделать его не вторым, не третьим местом обитания, а единственным, единой усадьбой, стоящей к тому же на аккуратном участке в малом, достойном сообществе.

Прийти к такой ситуации совсем без участия государства — на массовом уровне — вряд ли возможно. Государство в своем институциональном мышлении исходит из того, что людям негде жить и их нужно расселять. Отсюда поощрение массового типового строительства, ориентированного на минимальные квартиры даже сегодня, через 30 лет после СССР. Индустриальное строительство не отступило, а цивилизованное малоэтажное — не наступило. Зеленые поля вокруг городов застроены башнями, а не уютными семейными домами, что было бы логично для государства, пропагандирующего «традиционные ценности». Сегодня очевидно разочарование людей в возможности устроить жизнь в собственном доме: спрос на загородную недвижимость падает. Подмосковье заполнено одновременно и непроданными многоквартирными башнями, и заброшенными коттеджными поселками. Противоречие между «анархией самостроя» и «утопией башен» поддерживается и укрепляется.

При огромном количестве частных квартир и домов «дом» российского жителя не собран. Чтобы изменить это, одной только государственной политики — градостроительных предпочтений для малоэтажного жилья и создания инфраструктуры, — конечно, недостаточно. Стремление перестать жить в пробке между квартирой и дачей и «собрать дом» должно стать значимым общественным запросом, но есть ли он — мы наверняка не знаем. В итоге может выясниться, что выходом не обязательно должны быть поля, застроенные коттеджами, — капиталистическая утопия вместо социалистической. Не исключено, что разобранное на части жилье и возможность затеряться где-то между местами пребывания и есть идеальная на сегодня схема жизни, подходящая современным россиянам форма сосуществования с другими гражданами и государством.