Воздействует ли культурная среда определенного общества на уровень его развития? В дискуссии на эту тему участвуют экономисты Лоуренс Харрисон, Джеймс Робинсон, Питер Беттке и Грегори Кларк.
С тех пор как я, почти полвека назад, начал работать в сфере международной помощи развивающимся странам, основополагающие парадигмы в этой области менялись неоднократно — достаточно вспомнить теорию поэтапного экономического развития Ростоу (Rostow), акцент на государственном планировании, концепции поддержки «беднейших из бедных», «внедрения технологий», «зависимости», сосредоточение усилий в частном секторе, Вашингтонский консенсус и концепцию институционального развития. За пятьдесят лет мы стали свидетелями успеха нескольких программ помощи — в основном речь идет о странах Южной и Восточной Азии. Но главным итогом этих лет стало чувство разочарования, крушения надежд — «усталость от теорий развития», вызванная неспособностью подавляющего большинства стран Африки, Латинской Америки и исламского мира достичь «качественного скачка» с точки зрения экономического роста.
Ни на одном из этапов этой «одиссеи» вопрос о культурных ценностях и стереотипах не удостоился внимания теоретиков. Правда, с 1970-х годов в разработке проектов участвуют специалисты по культурной антропологии. Однако это участие как правило ограничивалось лишь адекватным отражением в программах существующих культурных реалий и редко было связано с попытками способствовать их изменению. Многие антропологи, да и многие социологи отдают предпочтение теории «культурного релятивизма», согласно которой каждое общество, каждая культура должны выработать собственные ценности, а культуры не бывают «хуже» или «лучше» — они просто различны. Можно представить, какую гневную реакцию должно было вызвать утверждение Дэвида Лэндеса (Landes), автора книги «Богатство и бедность народов» («The Wealth and Poverty of Nations»), сделанное им на конференции, организованной Всемирным банком в 2000 г.: «Существуют культуры, которые я называю “токсичным”… они калечат тех, кто держится за них» [1].
Теория культурного релятивизма полностью соответствует склонности многих экономистов считать, что все люди в мире одинаковы, и даже укрепляет их в этом убеждении. Как заметил бывший сотрудник Всемирного банка Уильям Истерли (Easterly), автор книги «Бремя белого человека» («The White Man’s Burden»), в рецензии на мою книгу «Кто процветает?» («Who Prospers?»), «на мой взгляд, многое говорит в пользу “старомодной” концепции о том, что люди повсюду одинаковы, и они непременно воспользуются соответствующими экономическими возможностями и стимулами» [2]. Но как тогда Истерли объяснит следующий факт: в мультикультурных обществах, где для всех существуют одинаковые экономические возможности и стимулы, некоторые этнические и религиозные меньшинства добиваются гораздо большего, чем основное население — как, например, китайцы в Индонезии, Таиланде и на Филиппинах, да и вообще везде, где существует китайская диаспора, включая и США? И почему методики Вашингтонского консенсуса неплохо сработали в Индии, но провалились в Латинской Америке (за исключением Чили), где по-прежнему силен социализм, а на Кубе и в Венесуэле — даже его авторитарный вариант? Вряд ли это объясняется только культурными факторами, но они, несомненно, играют здесь свою роль.
Алан Гринспэн (Greenspan) был прав, заметив в связи с экономическим кризисом в России в конце 1990-х: «Я думал, что в основе капитализма лежит человеческая природа. Но это не так. Все дело в культуре».
Экономисты, учитывающие культурные факторы
Некоторые экономисты уделяют должное внимание культурным факторам, и считают их необходимыми для понимания механизмов экономического развития. В наиболее радикальной форме эту мысль выразил, пожалуй, Дэвид Лэндес: «Макс Вебер был прав. Если мы и можем извлечь какой-то урок из истории экономического развития, то он звучит так: практически все здесь зависит от культуры» [3]. Развивая тезис Лэндеса, японский экономист Иосихара Кунио (Yoshihara Kunio) отмечает: «Одна из причин успешного развития Японии связана с тем, что этому способствовала ее культура.
Японцы придавали большое значение: 1) материальным соображениям, 2) трудолюбию, 3) накоплениям на будущее, 4) образованию и 5) коллективизму» [4].
Даже Джеффри Сакс (Sachs), в целом скептически относящийся к роли культурных факторов в экономике, не может не признать их влияния. Главная мысль его раздела в сборнике «Культура имеет значение» («Culture Matters») по сути сводится к тому, что значения она как раз не имеет. Этот же тезис присутствует и в его недавно вышедшей книге «Конец бедности» («The End of Poverty»), однако в одном месте он отмечает: «Даже если правительство всерьез пытается модернизировать страну, препятствием развитию может стать культурная среда. Так, культурные или религиозные нормы способны помешать женщинам сыграть свою роль в этом процессе, в результате чего половина населения лишается экономических и политических прав…» [5].
Недавно итальянский экономист Гвидо Табеллини (Tabellini) провел сравнительный анализ экономических показателей для различных регионов Европы, используя данные социологического исследования «Ценности в мире» («World Values Survey») о доверии, способности определять собственную судьбу и уважении к другим (все это способствует экономическому развитию), а также готовности подчиняться (которая ему препятствует). Вот его вывод: «С указанными культурными особенностями непосредственно связан не только характер экономического развития регионов Европы, но и экономическое и институциональное развитие отдельных стран (на основе широкой выборки)… Таким образом, результат нашего анализа состоит в том, что формальные институты не играют преобладающей роли по отношению к культуре. Напротив, между ними скорее всего происходит взаимодействие, определяющее реальное функционирование институтов, влияющее на стимулы и поведение экономических и политических субъектов» [6].
Исследовательский проект «Культура имеет значение» и формула Мойнихена
С 2002 по 2005 год я возглавлял в Институте имени Флетчера (Fletcher School) при Университете Тафтс исследовательский проект «Культура имеет значение», ставший продолжением работы, начатой одноименным сборником (Culture Matters. Basic Books, 2000), где мы с Сэмюэлем Хантингтоном (Huntington) выступили в роли редакторов. В проекте приняли участие 65 специалистов из 25 стран; в 2003 и 2004 годах в Институте были организованы крупные конференции. В 2006 году по результатам проекта вышли три книги: общая работа «Главная истина либерализма» (The Central Liberal Truth. Oxford, 2006), которую написал я; сборник «Развивающиеся культуры: исследование культурных перемен» (Developing Cultures: Essays on Cultural Change. Routledge, 2006), где редакторами были мы с Джеромом Каганом (Kagan); и еще один сборник — «Развивающиеся культуры: конкретные примеры» (Developing Cultures: Case Studies. Routledge, 2006), — который редактировали мы с Питером Бергером (Berger).
Целью проекта была выработка ориентиров для прогрессивных культурных перемен; об этих ориентирах идет речь в последней главе «Главной истины либерализма». Для выполнения этой задачи мы сосредоточились на трех основных вопросах:
1. Какие элементы культуры влияют на поведение людей, воздействующее на политическое, социальное и экономическое развитие?
2. Каковы институты и методы, с помощью которых осуществляется «передача» и изменение культуры?
3. Что ты можем узнать о культуре и ее изменениях на основе конкретных примеров успеха и неудачи отдельных стран?
Результаты проекта подтверждают правильность постоянно цитируемого афоризма Патрика Мойнихена (Moynihan): «Главная истина консерватизма заключается в том, что успешное развитие общества предопределяет культура, а не политика. А главная истина либерализма гласит: политика может изменить культуру, спасая ее от ее самой». Именно отсюда я и заимствовал название моей последней книги. А сборник «Культура имеет значение» с таким же успехом можно было бы назвать «Главная истина консерватизма».
Детализация понятия «культура»
Ответ на первый вопрос связан с выявленными в ходе исследования 25 факторами, которые в рамках различных — способствующих прогрессу и «сопротивляющихся» ему — культур воспринимаются по-разному. В основном этот список составил аргентинский ученый и журналист Мариано Грондона (Grondona): он взял США за образец культуры, способствующей прогрессу, а Аргентину, и Латинскую Америку в целом, как образец культуры, «сопротивляющейся» прогрессу. Эти 25 факторов группируются по 4 категориям: «Мировоззрение», «Ценности и позитивные качества», «Поведение в экономике» и «Социальное поведение». Здесь, конечно, нельзя все четко «разложить по полочкам»: факторы, влияющие на экономическое развитие, можно найти во всех категориях. К примеру, в категории «Мировоззрение» есть фактор «судьба», содержащий два противоположных подхода: «хозяин своей судьбы» (способствующий прогрессу) и «фаталист» («сопротивляющийся»). От него во многом зависит фактор «предприимчивость» — один из важнейших в категории «Поведение в экономике». Кроме него в данную категорию входят:
Вопрос об институтах и инструментах «передачи» культуры затрагивает методы воспитания детей, ряд аспектов системы образования, религию, деятельность СМИ, политического руководства и программу развития. Из всего перечисленного особое значение с точки зрения экономического развития имеет религия. Мы сгруппировали 117 стран по принципу преобладающих в них конфессий и проанализировали их достижения на основе 10 показателей, или «индексов прогресса»; два из них непосредственно отражают уровень благосостояния (речь идет об ооновском Индексе человеческого развития [Human Development Index], включающего такие элементы, как объем ВВП на душу населения и три фактора социального порядка, а также данные об объеме ВВП на душу населения, подсчитанных Всемирным банком с учетом паритета покупательной способности). К проблеме благосостояния имеют отношение и несколько других индексов из нашей десятки — например, уровень доверия к институтам, уровень коррупции и характер распределения доходов.
Эти данные в целом подтверждают тезис, сформулированный Максом Вебером (Weber) в книге «Протестантская этика и дух капитализма»: протестантские страны с точки зрения благосостояния добились большего, чем католические. Конечно, средние показатели для католических стран снижаются из-за медленного развития Латинской Америки, но даже если ограничиться изучением ситуации в демократических капиталистических государствах «первого мира», протестантские страны существенно опережают католические с точки зрения материального благосостояния, уровня доверия и свободы от коррупции.
В общем же плане анализ религиозного фактора позволяет сделать вывод, что протестантские, иудаистские и конфуцианские общества добиваются большего, чем католические, мусульманские и православные, поскольку для первых в целом характерны одни и те же способствующие прогрессу ценности из нашей категории «Поведение в экономике», а последние тяготеют к «сопротивляющимся» прогрессу ценностям. Символом этого водораздела может служить неоднозначное отношение католической церкви к рыночной экономике, на которое обращает внимание Майкл Новак (Novak) в своей книге «Католическая этика и дух капитализма» (The Catholic Ethic and the Spirit of Capitalism). Однако религия — не единственный фактор, определяющий экономическое поведение, способствующее прогрессу: баски, к примеру, отличаются развитым предпринимательским духом и в то же время являются ревностными католиками, а Чили — страна, добившаяся наибольшего результата с точки зрения устойчивого роста во всей Латинской Америке, — отличается как приверженностью католицизму, так и наиболее многочисленным населением баскского происхождения из всех государств континента.
В любом случае все вышесказанное позволяет говорить о наличии «всеобщей культуры прогресса»: одни и те же ценности в сфере экономического поведения, независимо от происхождения, обеспечивают благосостояние в странах с весьма различными географическими, климатическими, политическими, институциональными, да и собственно культурными условиями. Насколько мы можем судить, культура отнюдь не заложена у людей в генах. И хотя культурные перемены — процесс сложный, они постоянно происходят по всему миру, и нет никаких убедительных оснований утверждать, что «всеобщие ценности прогресса» могут не подходить для любого из существующих обществ.
Конкретные примеры и «формула Мойнихена»
Из 27 стран, ставших объектами нашего исследования, десять добились экономического успеха: речь идет о четырех конфуцианских странах (Китае, Японии, Сингапуре и Южной Корее), Индии, Чили и четырех обществах «западного типа» (Ирландии, канадской провинции Квебек, Испании и Швеции). Все они сочетают в себе элементы мойнихеновской «главной истины консерватизма» (о преобладании культурных факторов) и «главной истины либерализма» (о преобладании политической составляющей), однако в четырех конфуцианских странах, Чили и Швеции прогресс, на мой взгляд, в основном обусловила уже сложившаяся культура, а в Ирландии, Испании и Квебеке он стал результатом прежде всего политических шагов, способствовавших культурным переменам. Индия представляет собой отдельную, промежуточную категорию, и ее опыт требует дальнейшего изучения.
Восточная Азия
Все «конфуцианские» страны (точнее, страны, испытавшие сильное влияние китайской культуры, включающей, помимо конфуцианства, также даосизм, буддизм и культ предков) отличает приверженность принципам «всеобщей культуры прогресса»: в восточноазиатских обществах высоко ценятся образование, успех, трудовая этика, личные заслуги и склонность к накоплению. Их экономические достижения опровергают вывод, сделанный Вебером в «Китайской религии» (The Religion of China): он утверждал, что динамичное развитие капитализма в Китае маловероятно — прежде всего потому, что там отсутствует свойственное кальвинизму «напряжение», вызванное неуверенностью в принадлежности к «избранным».
Многие наблюдатели связывали стагнацию, наблюдавшуюся в восточноазиатских странах (за исключением Японии) в середине XX века, с конфуцианством, в особенности с ролью китайской «интеллигенции» (символом в этом отношении считался Мао), и «непрестижностью» экономической деятельности в рамках конфуцианского мировоззрения. Однако для того, чтобы мощное подспудное влияние таких ценностей как образование/амбиции/заслуги/накопительство вырвалось наружу и сотворило экономическое чудо, достаточно было их поощрения со стороны политического руководства, в случае с Южной Кореей и Тайванем обусловленного еще и соображениями безопасности. В Китае катализатором «чуда» стал лозунг «Обогащение — дело славное», выдвинутый Дэн Сяопином в 1978 году: по сути он знаменовал собой конец марксистской революции Мао.
После соответствующего поощрения и при наличии нужных стимулов всеобщие ценности прогресса сделали свое дело, подобно тому, как это произошло в Японии в результате «революции Мейдзи» 1868 года, когда руководство страны решило «догнать» Запад.
Чили
Тот факт, что Чили — нетипичная латиноамериканская страна, очевиден хотя бы потому, что она стала единственным государством Латинской Америки, где «рецепты» Вашингтонского консенсуса привели к чрезвычайно эффективному результату. Другое свидетельство ее уникальности — индекс отношения к коррупции, составленный Transparency International в 2001 году: с точки зрения свободы от коррупции Чили делит с Японией 21-е место, намного опережая по этому показателю другие латиноамериканские страны (Уругвай занял 32-е место, Коста-Рика и Сальвадор — 51-е, остальные отстали еще больше). Кроме того, в отличие от других стран Латинской Америки, где в правоохранительных органах распространена криминальная деятельность, чилийская полиция — сarabineros — пользуется высокой репутацией благодаря профессионализму и честности.
Кроме того, в Чили — что опять же нетипично для континента в целом — существуют развитые традиции предпринимательства. Еще в последние десятилетия XIX века чилийцы выделялись среди других жителей южной части континента своей предприимчивостью; это сыграло большую роль в развитии экономики не только в их собственной стране, но и в соседней Аргентине. Хотя выработке этих качеств способствовал целый ряд факторов, в том числе географических и климатических (в этом отношении Чили напоминает Калифорнию), одной из важных причин, несомненно, стало влияние баскского происхождения многих ее граждан.
Конечно, существенную роль в развитии чилийской экономики, особенно добычи меди, сыграли иностранные инвестиции. Однако именно сами чилийцы нужным образом среагировали на либеральную экономическую политику, проводившуюся в годы пиночетовской диктатуры, а затем в 1990-х годах, и при законно избранных левоцентристских правительствах.
Швеция
С точки зрения 10 показателей политического, экономического и социального развития, включая ооновский Индекс человеческого развития и данные социологического исследования «Ценности в мире» о доверии, страны Северной Европы — настоящие «чемпионы» в области прогресса
[7].
Все пять североевропейских стран — Финляндия, Швеция, Дания, Норвегия и Исландия — относятся к категории лютеранских, хотя сегодня мало кто из их граждан посещает церковь. Лютеранская религия — один из главных источников североевропейской системы ценностей, обеспечившей высокий уровень образования, масштабные социальные программы и эффективную предпринимательскую деятельность — достаточно вспомнить финскую Nokia, а также шведские Volvo, Saab и Ikea. А рейтинг Всемирного экономического форума 2006 года неопровержимо свидетельствует о том, что странам Северной Европы удается успешно сочетать эффективность экономики с высоким уровнем социальных расходов. Как отмечалось в одной из недавних статей в Economist, «высокие налоги и щедрые социальные выплаты не всегда подрывают конкурентоспособность экономики… Об этом говорят высокие показатели скандинавских стран…» [8] (по уровню конкурентоспособности Швеция занимает 2-е место в мире).
Экономические успехи Северной Европы и протестантских стран в целом дают основания предполагать, что веберовский тезис о кальвинистском «напряжении» носит чересчур узкий характер и реальной движущей силой капиталистического духа следует считать протестантские ценности — образование, стремление много добиться в жизни, трудовую этику, личные заслуги, бережливость, честность (т.е. элементы «всеобщей культуры прогресса»).
Ирландия и Испания
Механизмы «экономического чуда» в Ирландии и Испании имеют много общего. В обеих странах катализатором послужила либерализация прежде «интровертной» экономической политики. Иностранные инвестиции и туризм (особенно для Испании) также сыграли большую роль, компенсируя на начальном этапе недостаток собственных капиталов и предпринимательских навыков. В обоих случаях большую пользу принесли им и программы помощи в рамках ЕС. Обе страны делали явный акцент на образовании: Ирландия, отстававшая по уровню образованности населения от большинства стран Европы, через 40 лет заняла по этому показателю одно из первых мест. Кроме того, Ирландия и Испания пережили резкое ослабление влияния католической церкви — до такой степени, что сегодня их часто называют «посткатолическими» странами. В ходе этого процесса произошла общая трансформация их культур.
Квебек
До «тихой революции» 1960–1975 годов Квебек по сравнению с другими канадскими провинциями был развит слабо: он отставал по уровню жизни, индустриализации, образования, здравоохранения, развития демократических институтов. Сегодня по показателям прогресса Квебек мало отличается от других регионов страны, а в некоторых случаях — например, в области среднего образования, и превосходит их. Чем обусловлены эти преобразования? Они стали возможны благодаря:
Индия
Многих, как и меня в свое время, наверняка удивит такой факт: в начале XVIII века, в эпоху Великих Моголов, на долю Индии приходилось до 20% общемирового ВВП — в основном благодаря развитому текстильному и сельскохозяйственному производству
[9]. В сочетании с успехами, достигнутыми представителями индийской диаспоры в других странах, включая США, это позволяет предположить наличие в индийской культуре «всеобщих ценностей прогресса». Более того, параллели между «экономическим чудом» в Индии и странах Восточной Азии просто поразительны: либерализация индийской экономики в начале 1990-х годов вызвала в обществе такую же реакцию, как и лозунг «Обогащайтесь!» в Китае.
Конечно, экономическому подъему в Индии отчасти способствовали наличие среди населения большого количества англоговорящих людей (это стало одним из ценных преимуществ и для Ирландии) и иностранные инвестиции, привлеченные благодаря этому лингвистическому фактору. Однако важнейшую роль в индийском «взлете» сыграли и отечественные предприниматели.
Культурный контекст индийского «экономического чуда» требует более глубокого изучения. В Индии существует много этнических и религиозных групп — к примеру, по численности мусульманского населения она занимает 2-е место в мире (после Индонезии). Какие группы активнее всего участвуют в экономическом «взлете» и извлекают из него наибольшие преимущества? Как он воздействует на тех представителей преобладающих этнических групп, кто не вовлечен напрямую в деятельность наиболее передовых секторов экономики? Как он воздействует на женщин, чье подчиненное положение в обществе усугубляется тем, что более половины из них неграмотны? Таковы некоторые из множества вопросов, возникающих в связи с индийским «чудом», разворачивающимся у нас на глазах.
Выводы
Итак, культура оказывает важное воздействие на развитие экономики; правительствам, организациям, специализирующимся на предоставлении помощи в целях развития, аналитическим центрам и высшим учебным заведениям необходимо учитывать в своей деятельности культурные факторы и проблему культурных перемен. Включение анализа культуры и вопросов ее изменения в число факторов, определяющих разработку политических решений и проектов международной помощи, может способствовать существенному ускорению процессов экономического развития в мире.
