«Митинг без политики» — важнейший мем недели. Мы не будем ерничать по поводу конфликта между организаторами недавнего митинга и Навальным — этого и так хватает в соцсетях. Зато теперь многие пишут, что «митинг без политики — это оксюморон». Напоминает сказку про голого короля. В роли «голого» выступает какое-то популярное понятие, которое десятилетиями умудряется быть вне контекста, скрываться от «прямого использования».
В России такое сплошь и рядом. Тут понятие «безопасность», например, существует вне людей, без людей, или «патриотизм» — как самоценность, как абсолют. Ну, или вот — «политика». И только благодаря случайности, которая кажется организаторам «досадной» (в истории изгнания Навального, заметим, тоже, как в сказке, присутствует мальчик — его сын, Захар), главным событием митинга стало понимание, что, собственно, не бывает митингов «без политики». Казалось бы, так просто. Но иногда общество с трудом приходит к пониманию простых вещей.
Эта история с политическим/неполитическим — она вскрывает на самом деле глубокую ментальную травму. Советских людей долго пугали политикой («По анекдоту? — По анекдоту! — По политическому? — По политическому!.. — Гражданин, пройдемте! — А может, не надо?..» — анекдот 1960-х или 1970-х годов про двух сексотов, которые не распознали друг друга). Одновременно в те же годы миллионы людей приучали к тому, что можно (и нужно) жить «вне политики». Непонятно, что абсурднее.
Уже процесс над Синявским и Даниэлем в 1966 году (вспомним знаменитое «У меня эстетические разногласия с советской властью») показал, что любое неподконтрольное, свободное, а по сути — человеческое высказывание неизбежно расценивается властью как политический акт, даже если ничего такого художник «не имел в виду». Один из негласных общественных договоров между андеграундом и властью, уже в 1970-е (когда стало понятно, что совсем задушить андеграунд нельзя) был такой: «Вы не лезете в политику, а мы не лезем к вам в душу». Но этот миф «о чистом искусстве», которое «вне политики», — он был рожден не на кухнях, как может показаться. Это уже, так сказать, поздняя рационализация властного концепта. Просто формула так хороша, так ловко снимает все моральные противоречия, что неофициальное искусство поверило в ее естественность. «Искусство ради искусства, главное — не лезть в политику!» — чего проще; политика — скучное, грязное дело, да и какая у нас может быть политика! Теперь, чай, заживем!.. Это в то время, когда во всем мире искусство уже стало частью политики — вспомним хотя бы венский акционизм, Францию 1968 года или антивоенные выступления «Битлз»; а у нас художник долгое время был уверен, что возможно такое вот «искусство вне политики». Он и до сих пор так считает — что можно вот как-то творить «вне политики».
Советская история ничему не научила — ни художника, ни общество, ни власть. Поскольку та же саморазоблачающая формула «жизнь без политики» перенесена сегодня на всю общественную деятельность. И людям опять кажется, что это гениальная находка — можно, оказывается, протестовать, выдвигать требования и даже делать митинг «без политики» (практически это означает сегодня «критиковать, не подвергая сомнению существование самой системы»: это вариация опять же советского искусства «критики отдельных недостатков»). Но и эту иллюзию очередного общественного договора разрушает любая «случайность». «Пришел Навальный и все испортил».
Самое, вероятно, парадоксальное, что из этого воскресного происшествия следует подтверждение обратного: политизация российского общества неизбежна. Это также и ответ на дискуссию между Григорием Голосовым и Екатериной Шульман о «гибридном режиме»: вероятно, главное отличие гибридного режима от авторитарного, как теперь подсказывает сама жизнь, — в наличии неизбежных прорех, лакун и трещин, которые оставляют возможность для «политического».
«Политика» в гибридном обществе не существует в чистом виде, на «блюде», в традиционных формах — в виде парламента, политических партий, выборов; но она существует в виде лакун, трещин и вот тех самых случайностей. Но это тоже «политика», и она возникает в силу самой природы «гибрида». Советский человек не мог по определению совершать политические действия — только акты неповиновения, несогласия. А постсоветский — может, даже если не осознает этого. Гибридный режим не может контролировать всё, не может задраить все щели. Нынешняя власть понимает это и поэтому работает на дальних подступах, в предполье. Она пытается закрыть щели и лакуны за счет символических запретов — на понятия, на сами слова (как в случае с табуированием слов «политический, политика, политик»). И сохранить собственную монополию на эти понятия.
Но — парадокс, и, видимо, родовая черта гибридного режима — власть сама провоцирует своими запретами и оговорками собственно политизацию. Например, энергично политизирует общество в 2014 году — используя невиданную по меркам XXI века пропаганду, но при этом запрещая даже лоялистам назвать свои действия политикой. Это типичное табу: нельзя произносить слово вслух, нужно подыскивать эвфемизмы. Политика сегодня — это как секс в советские годы. Один из вариантов эвфемизации — представить дело так, что поддержка власти — нечто иррациональное, движение души, естественное. Именно на этом строится пропаганда. Певица Валерия, которой запрещают въезд в Евросоюз, в свое оправдание говорит: «Я политикой никогда не занималась, я просто поддерживаю свою страну и президента». Она не понимает — или делает вид, что не понимает, — что «просто поддерживать» — это и есть политический акт, это и есть политика. Это напоминает историю с господином Журденом (комедия Мольера «Мещанин во дворянстве»), который не знал, что всю жизнь «разговаривал прозой». Но другие-то понимают, и этот запрет порождает в обществе сильнейший невроз. Чем тщательнее люди пытаются «запретить» себе политику, тем она настойчивее лезет изо всех щелей.
Люди, которые вышли на воскресный митинг, участвовали в обыкновенном политическом мероприятии. Что может быть проще, чем снять с этого слова табу, запрет?.. Ну, пришел Навальный. Ну, политические требования. Он занимается политикой?.. Все занимаются политикой. Ну и что?.. Что ужасного в самой этой констатации? В самом слове? Но именно фиксация на политическом, именно внутренний запрет, табуирование политического, «изгнание политического» и превращает тем самым акцию в политическую. Потому что подтекст становится важнее контекста. И именно болезненная реакция власти (и следом всех остальных, включая организаторов митинга) наделяет Навального политическим статусом. Если бы власть так не зацикливалась на этом, если бы она чисто символически «разрешила» бы политику — она сама избавилась бы от массы поводов дуть на воду. Но власть предпочитает вести борьбу за символическое, как уже было сказано. За монополию на символическое — на слова, на понятия. Она запрещает называться политикой даже самой себе. И с треском эту борьбу проигрывает.
Но проблема даже не в этом. Сегодня искусственная деполитизация означает в первую очередь дечеловечизацию, или попросту дегуманизацию. Архаизацию и регресс. Технический и человеческий. Политика и человек в XXI веке, впервые за всю историю, так сильно связаны, переплетены между собой, что их уже невозможно отделить, нельзя между ними провести линию: вот здесь начинается политика, а здесь заканчивается. Политика сегодня везде, она и есть синоним самой жизни. Екатерина Шульман связывает это с распространением соцсетей; благодаря им любой политик и рядовой пользователь уравнены в праве на высказывание; условно, Трамп написал в «Твиттере», и ты написал. Во-вторых, благодаря этому политика становится прямым действием: не нужно ждать пресс-службу, не нужно ждать завтрашнюю газету и даже телекамеры… Политика совершается мгновенно. И попытки насильно «деполитизировать» общество сегодня приводят попросту к его деградации. Жить «без политики» означает сегодня запрет жить полноценной жизнью; это означает запрет на человеческое.
За всем этим стоит непонимание самой сути, структуры современного мира. Вчитаемся, например, в государственную «стратегию развития информационного общества на 2017–2030 годы». Интернет должен стать, согласно документу, источником достоверных знаний (общество знаний). Эти знания, по логике, противопоставляются «мнениям». Но высказывание мнений сегодня — неотъемлемая составляющая виртуального мира, черта современного общества. На двадцати страницах документа речь идет только о защите, эффективности, удобстве интернета. И ни слова о том, что интернет — это прежде всего средство коммуникации. Ни слова о главном преимуществе интернета — о свободе общения и доступа к информации.
Это все напоминает проект управления воздухом. Попытку узаконить морской прибой или сертифицировать весенний ветер. При чем тут вообще государство, хочется спросить. Интернет был придуман вовсе не ради безопасности или знаний. Собственно, даже нельзя сказать, что интернет — в том виде, в котором он существует теперь, — «придуман» кем-то и для чего-то. Интернет уже давно «придумывает себя сам», и никакого плана у него нет. Об этом же писал и Хайек применительно к экономике: никакого «плана», цели у нее быть не может, потому что ее цели складываются из миллиардов желаний самих участников рынка.
Ровно по тем же принципам существуют и интернет, и экономика, и политика. Все это даже не средства, а зеркало ежесекундного саморазвития общества. Отражение глобальной коммуникации, отражение человеческого. Насильственная деполитизация означает игнорирование человека, непонимание сути современного мира. Человек в понимании российской власти является даже не средством, не винтиком, а деталью узора в пейзаже, написанном ею самой. И никакой роли, кроме пазла, человеку в этой системе не отведено. Но так не бывает — как не бывает «неполитических митингов». Это все равно что митинг без людей, жизнь без людей. Любой митинг — политический просто уже потому, что туда пришли люди. А не потому, что туда пришел Навальный.
