05.10.2016

Михаил Комин Слабеющий Левиафан

Когда в России происходят случаи, подобные недавнему противостоянию на фотовыставке в Сахаровском центре, на ум приходит веберианская формула о монополии государства на насилие. Считается, что любая государственная власть обладает исключительным правом не только решать, что дозволено, а что нет, но и применять к нарушителям легитимное (т.е. поддерживаемое большинством) наказание. 

И когда общественные организации, вроде «Офицеров России», пытаются самостоятельно запретить не соответствующее их жизненным представлениям искусство — считается, что они размывают это исключительное право, а это, в свою очередь, должно свидетельствовать о о глубоком кризисе государства как института.

Ошибка толкования

Веберианская формула «государство обладает монопольным правом на легитимное физическое насилие» — не совсем точная трактовка одного из текстов немецкого социолога. В оригинале Вебер говорит о том, что вездесущий Левиафан становится таковым тогда, когда добивается всего лишь «определенного успеха» в деле монополизации, то есть в оригинальном тексте нет отсылки к абсолютности. Власть, именующая себя государством, выигрывает конкуренцию у других игроков на этом поле, стремясь до минимума сократить существующий правовой плюрализм. Но 100 % в этом деле достигнуть невозможно.

Поэтому, когда те или иные общественные группы, впрямую не уполномоченные государством, вершат насилие над меньшинством, это говорит только лишь о том, что государство по каким-то причинам либо не может, либо не хочет устанавливать здесь свою монополию. Наиболее очевидные зоны — там, где государственная власть сталкивается с низовыми организациями (мафия) или с теневой экономикой (наркоторговля, проституция, торговля оружием, тюремная иерархия). В первом случае государство не до конца демонстрирует свою эффективность в обеспечении порядка, поэтому население ищет справедливости вовсе не в государственном суде. Во втором случае государство позволяет существовать теневому сектору и контролирующим его группировкам, поскольку это отчасти снижает издержки управления сложившимся рынком, воспринимаемым как «неизбежное зло» (стабильные структуры проще контролировать, чем перманентный хаос), а отчасти позволяет чиновникам изымать дополнительную ренту с нелегальных доходов. В первом случае государство не может выиграть конкуренцию, во втором — не видит смысла это делать. Поскольку и там, и там существуют группы, которые пользуются услугами альтернативных государству сил, «легитимность» насилия также оказывается неабсолютной. 

Право на восстание

Вебер, помимо допущения о «неабсолютности» монополии государства на насилие, несколько ошибочно основывает свою концепцию на вере в глобальную эффективность рационально-легального класса бюрократии, сбалансированного и подкрепленного фигурой харизматического лидера. Как считал Вебер, идеальный бюрократ умеет максимально эффективно реализовать законность, а харизматический лидер четко аккумулирует общественный запрос и превращает его в единый для всех закон. Их связка позволяет поставить право государства на насилие выше естественных прав человека. Но именно естественные права и должны выступать ограничителем монополии власти. Например, право на восстание всегда вступает в противоречие c исключительным правом государства на насилие.

Необходимость подобного баланса либеральные философы пытались доказать еще со времен монархомахов и Джона Локка. Поэтому, если мы сегодня, вслед за большинством конституций современных стран, признаем первенство естественных прав, насилие хоть и может оставаться легитимным, т.е. «устраивающим» большинство, но должно сдерживаться путем гражданского сопротивления или хотя бы угрозы это сопротивление осуществить. Конечно, российский кейс, описанный в начале этого текста, затруднительно трактовать как гражданское сопротивление госмонополии. Скорее, здесь может идти речь об угрозе применить насилие против других общественных групп как о средстве привлечь внимание государства к эпизодам, нарушающим (или якобы нарушающим) общественный порядок.

Таким образом, государственная монополия на легитимное насилие никогда по факту не существовала и никогда не была абсолютной: ни в момент войны всех против всех (что естественно), ни во времена первых государств, ни в Средние века, ни даже в момент формулирования веберианского принципа. Более того, процесс сокращения этой монополии — естественный вектор развития современных государств, да и мира в целом.

Война за свободу

Направлений подобного «выдавливания» государства может быть несколько. Например, право на ношение оружие в США, гарантирующее, кстати, американским гражданам уже упомянутое право на восстание, является делегированной каждому американцу федеральным правительством возможностью осуществлять легитимное насилие при соблюдении определенных правил. Кажется, что в целом эта схема укладывается в веберианскую логику — когда государство само дает каким-то структурам право вершить дела в установленных пределах. Эти пределы и есть границы легитимности. Но проблема в том, что подобное делегирование позволяет группам вооруженных американцев претендовать на изменение изначально установленных пределов.

Один из последних подобных эпизодов — противостояние группы «Граждане за конституционную свободу» в штате Орегон с федеральным правительством. Называющие себя ополченцами американцы под предводительством харизматика Аммана Банди около двух недель удерживали здание администрации с оружием в руках, и власть опасалась применить к ним силу. Причинами замешательства были не только угрозы потерь среди полицейских, но и ограничения, записанные в американской Конституции, т.е. право этих американцев на восстание против федерального правительства.

Еще один пример из жизни Соединенных Штатов, основанный на этом же парадоксе, — столкновения афроамериканцев с полицией после очередного инцидента, связанного с возможным превышением правоохранителями полномочий. Путем длительной борьбы за свои права чернокожее население США добилось у правительства, может быть, формально не закрепленного, но интуитивно ощущаемого преимущества для своей этнической группы, особенно в спорных случаях с полицией. Вот почему становятся возможными крупные несогласованные митинги и демонстрации, заканчивающихся для их участников меньшими последствиями, чем если бы манифестантами были представители других этнических групп США.

Оборотная сторона

Все большее проникновение интернета и нарастающая информатизация современного мира размывают монопольное право государства и на насилие символическое. Ни одно правительство и ни одно государственное медиа ни в состоянии контролировать потоки информации, способные создавать серьезные репутационные риски. Социальные сети и интернет-коммьюнити значительно подорвали монополию государства на символическое насилие над неугодным ему человеком или социальными группами, завершая начатый международными СМИ процесс. Государственный остракизм или запрет чего-либо Сеть извращает, сопровождая это так называемым эффектом Стрейзанд, который приводит к прямо противоположному результату. Наиболее известные «подзащитные» — Джулиан Ассанж и Эдвард Сноуден — люди, которым благодаря демонополизации символического насилия государства пока что удалось избежать и насилия физического.

Но у подобного процесса есть и оборотная сторона. Несмотря на широкую дифференциацию, в Сети иногда удается сосредоточить близкую к монополии власть и применить этот репутационный инструмент во вред обществу. Ситуация с авиакомпанией «Когалымавиа», когда после крушения самолета над Синаем на нее с критикой и проверками обрушились и медиа, и правительство, — явное доказательство необратимости подобного вреда. Навешивание ярлыков и распространение не слишком проверенной, но «горячей» информации в Сети сродни тому, как достигшие максимальной монополии на символическое насилие государства объявляли «культурную революцию» или «войну с безродным космополитизмом». Сопротивляться лавинообразному потоку негатива практически невозможно, а минимизация эффектов таких воздействий, даже признанных потом ошибочными, очень сильно отложена во времени.

В итоге в современном мире государство находится в постоянной борьбе за удержание своей весьма ограниченной «монополии» на насилие, но под влиянием глобализации и упрощения горизонтальной коммуникации делать это оказывается все труднее. И если право на легитимное насилие до сих пор являлось ключевым признаком и причиной существования государственной власти, то сейчас самое время задуматься о поиске какого-то нового обоснования для доминирования над обществом.