«Скажите, как бы вы отнеслись к тому, чтобы вас включили в школьную программу по литературе?» — спросила меня однажды барышня-интервьюер.
«Плохо бы отнесся», — ответил я довольно лапидарно и, возможно, даже несколько мрачновато.
«Вы, наверное, очень скромный человек», — в соответствии с жанровым этикетом предположила барышня.
«Я, конечно, скромный человек, — скромно ответил я, — но дело тут не в моей скромности или нескромности. Дело в том, что живой (во всех смыслах этого слова, включая буквальный) автор с трудом и, как правило, без особого удовольствия представляет себе свой собственный пыльный и не слишком жизнеподобный портрет в школьном кабинете литературы. А уж если не дай бог представить себе свой же портрет в школьном учебнике с неизбежно пририсованными к нему гвардейскими усами, рожками или смешной шляпой с пером, то и вообще…»
Это я, собственно, к чему. К тому, что в наши дни многие люди негодуют по поводу того, что из школьной программы все время хотят изъять того или иного автора и его произведения.
У меня-то к этому вполне двойственное отношение.
С одной стороны, понятно стремление нынешних казенных культуртрегеров подмять все под себя и под свои нехитрые представления о том, какие авторы прошлого и настоящего пригодны в качестве пресловутых «скреп», а какие только воду мутят и сбивают с толку неокрепшее нежное юношество, обдумывающее житье и мучительно размышляющее о том, чтение каких именно книжек способно наполнить его истинно патриотическим чувством, так необходимым в наши дни для успешной государственной карьеры или эффективного решения бизнес-задач различного уровня.
Это одна лишь сторона дела, хотя и довольно противная, чего уж тут говорить.
Суть другой состоит в том, что в самом факте исключения из школьной программы (или невключения в нее) некоторого числа приличных авторов и их произведений парадоксальным образом спасает их от всего того, о чем я написал в самом начале.
Зачем, действительно, посредством школьного образования делать из хороших, ни в чем не повинных людей и их произведений источник граничащей с ненавистью сонной мучительной тоски. И это еще в лучшем случае.
Вот, например, одна милая девушка как-то призналась мне: «А знаете ли вы, что меня однажды лишили стипендии из-за вас?» — «Ничего себе! Это как?» — «А вы мне достались в экзаменационном билете. А я — ни бум-бум. И я долго, кстати, вас за это ненавидела. Ну не то чтобы ненавидела, но в общем …»
Скажите мне, коллеги-литераторы, каково это вам? И как после подобных признаний вообще смотреть людям в глаза?
Я, честно говоря, очень рад тому, что в годы моей школьной учебы в программе не было ни Платонова, ни Булгакова, ни Зощенко, ни Пастернака, ни Хлебникова, ни Заболоцкого. Ведь если бы, не дай бог, они там были, так многие из нас и пребывали бы в течение неопределенного времени в тягостной убежденности, что кто-то из них, допустим, «изобличал мещанство», а другой «в ярких сатирических образах показывал нам…»
Ой, вот пишу я это и сам чувствую, как из душевных глубин медленно поднимается мучительная изжога — пожизненное последствие многочисленных детских травм.
Слава богу, этого не было. Но зато там были «Поднятая целина», «Молодая гвардия» или какой-нибудь, допустим, «Железный поток», если и оставившие свой след в памяти, то лишь в виде размашистых двоек в школьном журнале и не самых восторженных записей в дневнике.
В прессе и социальных сетях жалуются и негодуют, что из программы то ли хотят изъять, то ли уже изъяли некоторых хороших писателей. Ну и что? И что бы им там делать, в этой программе? В советские годы многих из них и близко не подпускали к пропахшим вечной хлоркой кабинетам литературы, но зато их знали, слушали, пели, читали, цитировали. В отличие от многих из тех, кто как раз в этой самой программе был и был там даже на самых почетных местах.
И это ведь касается не только словесности прошедшего века. С классикой XIX века, оказывается, тоже не все так гладко. И все чаще звучат охранительные голоса на предмет того, что и Чехов, вообще-то говоря, немножко того… Да и Гоголь, посмотрите, что пишет, даром что гений. Про Щедрина вообще лучше не напоминать. Да и так ли безупречен Лермонтов в смысле державного патриотизма? Совсем, мягко говоря, не безупречен. Вот зачем нам вот это вот про «страну рабов»? Вот зачем?
Я их понимаю. И понимаю, что в пределах собственной аксиоматики они, в общем-то, правы и по-своему даже честны.
Большевики, придя к власти с утопическими лозунгами и риторической устремленностью в «светлое будущее», решили, что они — «после». Поэтому всю предшествующую культуру и общественную мысль изо всех сил старались адаптировать к своему «проекту» по созданию «нового человека».
Они присвоили и оседлали классическую литературу, несущую в том числе и мощный критический заряд по отношению к «старому миру», с неофитской наивностью полагая, что она, эта литература, — «за них». Ну, хотя бы потому, что так же, как и они, она была против самодержавного гнета и так же, как они, ставила во главу угла «простого человека» и вообще «народ».
Постепенно, когда новые поколения стали чуть более внимательно вчитываться, всматриваться и вслушиваться в «наше наследие», стало все более отчетливо выясняться, что все это, мягко говоря, не за, а уж скорее — против.
У советской власти взаимоотношения с русской классикой и ее школьным преподаванием были непростыми. С одной стороны, она, власть, всеми силами пыталась приватизировать классику с целью повышения собственной легитимности, хотя бы в своих собственных глазах. С другой — вся русская литература, прочтенная непредвзятыми глазами, отчетливо была «против них». И некоторые из них это уже хорошо понимали или хотя бы об этом догадывались, но тупая и неповоротливая инерция, которая, к слову сказать, их, в общем-то, и погубила, была куда сильнее их понимания.
Так постепенно стало проясняться, что отечественная и мировая культура были чем-то вроде троянского коня, подрывающего те самые устои, подпирать которые им вроде как полагалось по навязанной им должности.
Нынешние, резво отряхнувшись от постылых идеологических догм, этот коварный опыт учли и стали выстраивать свой невнятный «русский мир» не «после», а «до». До всего вообще. Голый человек на голой земле подбирает обгорелые черепки былого «величия», складывает их в бесформенные кучки и украшает все это дело полосатыми ленточками.
Все понятно. Но все равно не надо так уж сокрушаться по поводу того, что будет в школьной программе, а чего там не будет. Школьную программу не следует путать с гамбургским счетом, это разные «счета», хотя в частных случаях они иногда могут и совпадать.
Со школьной программой можно производить различные манипуляции в угоду той или иной конъюнктуре. С гамбургским же счетом такие номера никогда не проходили, никогда не пройдут и впредь.
И может быть, оно даже и хорошо, что из школьной программы уберут что-нибудь хорошее. Хотя бы потому, что дети и молодые люди усилиями всякого начальства по привитию в них, как выразился однажды один высокий культур-чиновник, «через литературные образы глубокого и спокойного патриотизма» приобретут не менее глубокую и не менее спокойную и осознанную аллергию на любые начальственные телодвижения и начнут, наконец, читать классическую и современную литературу. Особенно, конечно, самую «опасную». И начнут ясно понимать, что то, что опасно для спокойствия начальства, совсем не обязательно опасно для каждого из них и для страны вообще. А уж скорее наоборот.
