Жанр обращения к потомкам возник, если я правильно понимаю, еще в древности. В Риме таблички или камни с подобными надписями закладывали в основания храмов и других публичных построек, чтобы увековечить имя консула или императора, преподнесшего богам и народу ценный дар. Как правило, эти надписи были короткими, и никто всерьез не рассчитывал, что народы, а тем более боги, когда-либо эти послания буквальным образом прочитают.
Впоследствии жанр таких посланий возродили и серьезно реформировали советские комсомольцы. Их послания были не в пример подробнее, их писали на бумаге, их визировал партком, а затем их помещали в капсулы и замуровывали в стены возводимых фабрик, домов культуры и коровников. Содержание обычно сводилось к тому, что вы уж там, в светлом коммунистическом будущем, помяните и нас, скромных творцов ситца, художественной самодеятельности и плавленых сырков, чьи труды легли в основание вашего счастья. Строили в ту пору не так основательно, как в древнем Риме, и поэтому читать размурованное все чаще выпадает на нашу долю. И ничего, кроме горькой усмешки, эти приветы из прошлого у нас не вызывают.
А дальше уже, увы, никакой иронии, скорее напротив. Примерно в том же жанре выступил, по крайней мере однажды, выдающийся британский политический философ Исайя Берлин, хотя в этом случае, конечно, обошлось без капсул. В 1994 году, выступая в Университете Торонто в связи с присуждением ему почетной степени доктора юриспруденции, Берлин выстроил свою речь как обращение к потомкам, хотя и не очень дальним — к людям XXI столетия, то есть к нам. Ее главная тема — предупреждение о том, что надежды и чаяния людей на протяжении всей человеческой истории больше частью несовместимы друг с другом, и их реализация всегда требует компромисса. Эта тема красной нитью пронизывает все его творческое наследие и содержит, по его мнению, один из главных уроков XX века.
«Главные ценности, которыми руководствовалось большинство людей, почти повсеместно и почти во все времена — эти ценности, практически, если и не совсем, универсальные, не всегда гармонируют друг с другом. Одни да — другие нет. Люди всегда стремились к свободе, благополучию, равенству, счастью, справедливости, знанию и так далее. Но полная свобода несовместима с полным равенством: если бы люди были полностью свободны, у волков была бы свобода есть овец. Абсолютное равенство предполагает, что человеческая свобода должна быть ограничена с тем, чтобы наиболее способным и одаренным не было позволено опережать тех, кто неизбежно потерпит поражение в этом соревновании. Благополучие и сами свободы не могут быть сохранены, если допустить свободу их саботировать».
В данном случае это не абстрактный принцип, а урок, извлеченный автором из бурной истории столетия, с которым его жизнь почти совпала, и в первую очередь из истории страны, откуда он сам был родом. Попытка построения коммунизма на руинах Российской империи потерпела крах, потому что те, кто ее предпринял, были утопистами и экстремистами: их целью было всеобщее равенство любой ценой, и в первую очередь этой ценой оказалась свобода, совместимая с равенством лишь очень частично. Урок этот сегодня вроде бы вполне усвоен, и не только в России, но даже в Китае, до сих пор формально коммунистическом, о всеобщем равенстве предпочитают помалкивать, хотя, конечно, не обязательно в пользу свободы. Можно ли считать, что Исайя Берлин не зря взывал к нашему здравому смыслу, и что мы хоть в какой-то степени учимся на ошибках? Увы, для этого у нас нет времени, потому что мы торопимся делать новые.
Но прежде, чем пояснить эту мысль, я хочу обратить внимание на одно труднопереводимое слово в вышеприведенной цитате, которое дает нам возможность и даже вынуждает нас извлекать из нее не совсем тот, и даже совсем не тот смысл, который в нее вкладывал автор, хотя и вполне созвучный его мысли. Английское слово security совмещает в себе два значения, которые по-русски в одном слове с такой точностью не совпадают: «благополучие» и «безопасность». При переводе, как это нередко случается, приходится выбирать одно из двух, и мой выбор продиктован знанием контекста и даты.
Сперва о контексте. Из двух типов тоталитарных обществ, типичных для XX века, фашизм в пору произнесения речи был уже достоянием сравнительно далекого прошлого, и его рецидивы считались маловероятными. Коммунизм, с другой стороны, потерпел крах совсем недавно, Берлин посвящает ему большую часть своего текста, и благополучие, то есть материальное благосостояние всех граждан, было одним из его центральных обещаний. Автор явно считал коммунизм более опасным соблазном для утопического сознания, потому что посулы коммунизма более универсальны и, по крайней мере в теории, лишены заряда агрессии, неизменно сопутствующего фашизму.
Что касается времени, дата свидетельствует о том, что Берлин формулировал свою мысль еще до терактов 11 сентября 2001 годы, которые проставили жирную запятую в новейшей истории: до этого даже жестокие войны в распадающейся на куски Югославии могли показаться лишь агонией уходящего в прошлое неблагополучия, после которой все начнет приходить в идеальную норму, а чудовищный геноцид в Руанде произошел за окраиной нашего евроцентричного сознания, которому было еще невдомек, что глобализация — это нечто большее, чем международные корпорации и обилие этнической кухни.
Но сегодня мы, открывающие эту фигуральную капсулу с посланием одного из бесспорно умнейших людей недавнего прошлого, читаем его мысль совершенно не так, как она была задумана: слово security мы автоматически переведем как «безопасность». Не так уж много времени прошло после этого предупреждения, но контекст категорическим образом изменился. Рецидив утопического мышления представляется маловероятным, а вот ощущение опасности становится все острее, и причина этому — то, что мы называем международным терроризмом, имея в виду почти исключительно акты насилия считанных одиночек, мотивируемых экстремистским толкованием ислама, против жителей и объектов западных стран, мы воспринимаем их как резкое изменение правил игры, хотя статистика убеждает, что жертв, по крайней мере на «нашей» территории и в пересчете на миновавшие годы, не больше, чем от ударов молнии. Но демократические правительства как правило реагируют не на реальные события, а на реакцию электората на эти события, и меры, которые в результате принимаются, обычно продиктованы этой реакцией, а не событиями.
Исайя Берлин не впал в комсомольскую ошибку и не стал адресоваться к отдаленному будущему, для которого все наши уроки, может быть, опыт первоклассника, а советы кажутся наивными. Но он упустил из виду, что история лишена логики, которую мы склонны встраивать в нее задним числом, и что завтрашний день предсказуем не больше, чем следующее столетие.
И тем не менее, несмотря на эту ошибку, его совет не лишился смысла, и мы в своем новом контексте в состоянии понять его так же правильно, как и непосредственная аудитория в прежнем. Потому что безопасность, отсутствие постоянного опасения за жизнь, как свою, так и близких — такая же ценность цивилизации, как и благополучие и все остальное, перечисленное в списке. И подобно всему перечисленному она неизбежно вступает в конфликт с другими ценностями — прежде всего с личной свободой человека. Но в попытке достижения необходимого компромисса мы резко расходимся в мнениях: одни полагают, что безопасности надо отдать часть поля свободы, другие — наоборот, и последние, как мне кажется, сегодня в меньшинстве. В ответ на парижские теракты правительство Франции, практически родины современной идеи свободы, без особых дебатов ввело на три месяца чрезвычайное положение, допускающее обыски и задержания без судебного ордера, а затем объявило о намерении частично демонтировать конституционные гарантии. Никому почему-то не приходит в голову реагировать подобным образом на удары молнии.
Проблема тут, конечно, не в замурованных капсулах и комсомольцах. Проблема в том, располагаем ли мы вообще достаточной мудростью, чтобы давать советы грядущим поколениям, если даже те, которые мы имплицитно даем собственным правительствам, оставляют желать лучшего? Речь идет именно о мудрости, а не об уме: Платон и Аристотель были уж точно не глупее Берлина, но их политические идеи плохо стыкуются с нашими сегодняшними — хотя бы потому, что они ориентированы на древнегреческий полис, способ государственного устройства, давно вышедший из употребления. Но еще важнее тот факт, что свобода просто не входила в тогдашний комплект ценностей — разве что по контрасту с рабством. И уж точно она не входила в комплект комсомольских ценностей.
Судя по всему, отправлять подобные письма в будущее имеет смысл только тогда, когда есть уверенность, что мы имеем с адресатами если не идентичную, то по крайней мере сходную шкалу ценностей. В этом смысле Исайя Берлин не ошибся в целом, хотя в частности и промахнулся. Гораздо печальнее будет, если он окаменеет на страницах политологических хрестоматий в одном ряду с Платоном и Аристотелем, если свобода, вместе с античным полисом, станет предметом любопытства для историков при полной гарантии их безопасности, часть территории которой придется отхватить от свободы, — в том числе и от свободы слишком пристально интересоваться историей.
