Я благодарен за возможность выступить здесь сегодня – для меня это большая честь. Признаюсь, передо мной стоит непростая задача, ведь прошло всего четыре дня после ужасного и жестокого массового убийства ни в чем не повинных людей в Париже, напомнившего нам о хрупкости человеческой жизни, об уязвимости нашего открытого демократического строя перед лицом варварства, беззакония и насилия.
Почти 75 лет мы повторяли как заклинание: цель «европейского проекта» – укрепление мира. В течение первой части этого периода Европа, а точнее ее половина, процветала и развивалась под защитой нашего партнера с другого берега Атлантики – Соединенных Штатов, пусть даже агрессивный тоталитаризм Советского Союза и отбрасывал на нее свою тень. Последнюю же четверть века мы, в отсутствие внешних угроз существованию Европы, проводили ее реинтеграцию, возвращали в наши ряды те народы, что вынуждены были жить под властью коммунистической диктатуры.
Сегодня мы столкнулись с новыми угрозами нашему существованию – угрозами извне и, как напомнили нам парижские события четыре дня назад, угрозами изнутри.
Признаем реалии, что окружают нас и ждут впереди. Европу поразил эволюционный кризис. Этот кризис подвергает испытанию все, чего мы шаг за шагом добивались после прозвучавшего здесь 69 лет назад призыва Уинстона Черчилля к созданию Соединенных Штатов Европы.
Этот эволюционный кризис был вполне предсказуем. Мы, однако, откладывали его анализ на потом, занимаясь внутриевропейским кризисом, возникшим из-за безответственной, мошеннической расточительности некоторых членов Евросоюза. Именно это мы до недавних пор считали главной угрозой европейскому проекту. Но мы ошибались.
Серьезные диспропорции по уровню доходов и развитию демократии между Европой и ее ближайшими соседями с Юга и Востока представляли собой бомбу с часовым механизмом, неумолимо отсчитывавшим время, – и проблема лишь усугублялась сдерживающим влиянием авторитарных режимов на Юге, на другом берегу Средиземного моря и Ближнем Востоке. В этом контексте стоит вспомнить угрозу Михаила Горбачева в конце 1980-х: если Советский Союз распадется, тогдашнюю Западную Европу наводнят 25 миллионов беженцев. Сегодня эта угроза обрела реальность – но не со стороны рухнувшего коммунистического мастодонта, а со стороны «несостоятельных государств» на дуге нестабильности, протянувшейся через Северную Африку и Ближний Восток.
Миграция, массовая миграция людей, бегущих от ужасов гражданских войн и систематических зверств ДАИШ или нищеты и отсутствия экономических возможностей, по мнению многих, грозит сейчас затопить Европу. Звучат призывы к восстановлению границ внутри Шенгенской зоны – единого пространства, создание которого стало выдающимся шагом исторического значения. Одни страны отказываются принимать беженцев, другие тревожатся из-за большого числа людей, оказавшихся на их территории. Политики-популисты нагнетают антииммигрантские настроения, зачастую прибегая к риторике образца 1930-х с явными расистскими обертонами. В их речах мы сегодня встречаем те выражения, которые еще несколько лет назад можно было увидеть лишь на анонимных форумах в интернете. Демократически настроенным политикам-центристам, призывающим реагировать на ситуацию спокойно и ответственно, становится все труднее противостоять этим настроениям.
Дамы и господа, мы с ужасом воспринимаем статистику – миллион беженцев и мигрантов окажутся в Европе к концу этого года, а в течение ближайших двух лет их число, по прогнозам, увеличится еще на два миллиона.
Да, это много. Да, приток мигрантов ляжет тяжким бременем на социальную структуру нашего общества и наши бюджеты. И все же, и все же. Вернемся в Европу 1946 года – в тот момент, когда Уинстон Черчилль выступал здесь со своей речью.
После Второй мировой войны только на территории Германии находились 12 миллионов внутренних беженцев и еще 12 миллионов человек, угнанных нацистами для рабского труда, военнопленных и перемещенных лиц двадцати национальностей, говоривших на 35 языках. Беженцы составляли 15% населения в британской зоне оккупации, 18% – в американской и 24% – в советской. Земля Гессен с четырьмя миллионами жителей приняла миллион беженцев. А в Бранденбурге даже в 1949 году беженцы – почти 700 тысяч человек – составляли четверть населения. Добавлю, что семья моего дяди провела четыре года в лагере для перемещенных лиц в Гейслингене, а мои собственные родители были среди тех 30 тысяч европейцев, что бежали по морю в Швецию, стараясь избежать встречи как с нацистскими, так и советскими кораблями, которые расстреливали беженцев.
В создавшейся экстренной ситуации 44 страны создали для решения этих проблем Администрацию помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА). С 1945 до 1947 года, когда эти функции во многом взял на себя План Маршалла, в Администрации работали 12 тысяч гражданских служащих.
А теперь, чтобы иметь адекватное представление о наших сегодняшних вызовах, вспомним, во что все это обошлось. За три года ЮНРРА потратила почти 4 миллиарда американских долларов. По нынешнему курсу эта сумма будет эквивалентна 50 миллиардам евро. Больше половины бюджета Администрации – 2,7 миллиарда долларов, или 33 миллиарда сегодняшних евро – предоставили Соединенные Штаты; другими крупнейшими донорами были Великобритания (8 миллиардов евро) и Канада (миллиард евро).
Наибольшую по объему помощь получили Польша (примерно 6 миллиардов евро по курсу 2015 года), Италия (5 миллиардов евро), Греция (4 миллиарда) и Австрия (миллиард).
Я привожу эти цифры в качестве иллюстрации – чтобы поставить нынешнюю ситуацию в нужный контекст и дать представление о том, с какой сложнейшей задачей столкнулись наши деды в странах Европы, не имевших тогда не только общих институтов, но в некоторых случаях даже суверенных правительств.
И еще не забудем: описанные мною события первых послевоенных лет стали демонстрацией солидарности с Европой со стороны тех стран, которые, за исключением Британии, не входят в нынешний Евросоюз. И кризис, с которым сталкивается сегодня Европа, надо оценивать в исторической перспективе, с позиции Уинстона Черчилля, выраженной в его цюрихской речи 1946 года.
Так соберемся же с силами и мыслями, отбросим нерешительность, взаимные упреки и нежелание брать на себя ответственность. Мы в состоянии справиться с миграционным кризисом.
Мы должны проявлять солидарность с теми странами ЕС, что приняли на себя главный удар этого кризиса, должны подставить им плечо. Нам необходима общая действенная политика в плане предоставления убежища, особенно в том, что касается разоблачения ложных данных и возвращения домой нелегальных иммигрантов. Нужен единый подход к охране наших внешних границ. Неужели это так трудно в свете того, с чем столкнулась Европа после окончания Второй мировой войны? По-моему, нет.
Дамы и господа, приведенные выше цифры и факты показывают, что Европе приходилось решать куда более серьезные, куда более масштабные, чем сейчас, проблемы с миграцией и беженцами, но вспомним и о причинах, по которым были приняты эти меры, в том числе План Маршалла.
Это делалось для того, чтобы снова не возникли условия, приведшие к бедствиям Второй мировой. Сегодня же в риторике очень многих крайне правых и даже крайне левых партий в Европе мы слышим пугающие отголоски 1930-х – призывы к изоляционизму, попытки впервые за послевоенные годы узаконить ненависть, расизм и нетерпимость. Некоторые из этих партий финансируются из сомнительных источников, получают средства от авторитарной России, другие почти неприкрыто выступают под нацистской символикой.
Эти партии и деятели спекулируют на нынешнем кризисе с беженцами, на экономическом кризисе, на недовольстве избирателей благодушием, робостью и нерешительностью многих европейских политиков. Избиратели требуют решительных мер по преодолению кризисов и, когда традиционные партии не могут им этого дать, обращают взгляд на тех, чья риторика звучит решительно, но это реакционная «решительность», это упрощенные решения – порой отнюдь не в европейском духе.
Это также требует от Европы мер, принимаемых демократически избранными политиками и существующими институтами в рамках верховенства права и с уважением к заключенным нами соглашениям.
Дамы и господа, боюсь, после ужасных терактов в Париже 13 ноября кризис с беженцами будет еще больше подпитывать популистскую и экстремистскую политику. Мы услышим – да что там, уже слышим – доводы о том, что не следует принимать беженцев, поскольку они – террористы или несут с собой угрозу терроризма. При этом их авторы умалчивают о том, что беженцы, устремившиеся сегодня в Европу, спасаются от того же режима, от тех зверств и убийств, что мы видели в Париже. Они обо всем этом знают отнюдь не понаслышке, а на личном опыте.
Но нам следует подумать еще об одном – о задачах Общей внешней политики и политики безопасности ЕС (ОВПБ). Тройной кризис, связанный с массовым притоком беженцев в Европу, действиями ДАИШ и «Аль-Каиды», а также аншлюсом Крыма и войной «ополченцев» против Украины на Донбассе, стал для ОВПБ более серьезным вызовом, чем любые другие события в Европе с момента принятия этой политики.
Примерно 25 лет назад, в разгар Югославского кризиса, министр иностранных дел одной европейской страны заявил: «Пробил час Европы. Американцам здесь делать нечего». Вот только сама Европа ничего не сделала, и именно на американцев легла задача по прекращению бойни в Югославии. Сейчас, однако, бездействие для нас – непозволительная роскошь.
Сегодня мы смотрим на часы и гадаем: пробил ли наш час – час Европы? Ведь теперь мы куда больше предоставлены сами себе, чем четверть века назад. Россия нарушила все основные договоренности по европейской безопасности, начиная с Устава ООН, Хельсинкского Заключительного акта 1975 года и Парижской хартии 1990 года. Она нарушила и положения Будапештского меморандума 1994 года, гарантировавшего Украине территориальную целостность в обмен на отказ от третьего по величине в мире ядерного арсенала.
Европа ввела против России санкции, которые должны остаться в силе до полного выполнения Минского соглашения и восстановления территориальной целостности Украины, включая и Крым. Или мы сочтем, что конфликт между цивилизацией и варварством имеет настолько важное значение для жизни наших граждан, что нам следует отказаться от правил, лежавших в основе европейской безопасности все послевоенные годы, примиримся с агрессией, оккупацией и аннексией, которые, как мы знаем, стали непосредственными причинами Второй мировой войны? Может быть, авторитаризм и нарушение международного права «второстепенны», представляют собой меньшее зло, чем угроза терроризма? Забудем ли мы «украинский прецедент» – первый после окончания Второй мировой – и начнем сотрудничать с Россией «по прагматическим соображениям»? И насколько мы готовы терпеть авторитаризм, даже ограничение гражданских свобод в самой Европе как «неизбежное зло», необходимое, чтобы остановить террор?
Помимо действий России, необходимо отметить, что нам надо покончить с нерешительностью в отношении еще одной страны – Турции. Это – ключ к очень многим вопросам: без последовательной политики ЕС в отношении Турции будет трудно, а то и невозможно решить целый ряд проблем, с которыми мы сталкиваемся, в том числе в Ливане и Иордании, да и в самой Сирии.
Все эти вопросы – о миграции, совместном несении бремени по размещению беженцев, едином подходе к России, Турции, террору, международному праву и нашим собственным гражданским свободам – по сути сводятся к одному: готовы ли мы защищать наши общие ценности, только если это отвечает узким интересам той или иной страны ЕС? Или мы способны на большее?
Рано или поздно нам придется отвечать на эти вопросы. И если мы не найдем в себе лидерских качеств, без которых не обеспечить единство Европы, если не выступим с открытым забралом против всего, что нарушает европейские принципы, нам спустя три четверти столетия после цюрихской речи Черчилля придется признать: мы потерпели неудачу.
С другой стороны, если мы проявим ту же смелость и решимость, что и отцы-основатели ЕС, те, кто после Второй мировой войны объединились для преодоления куда более сложных проблем, чем сегодняшние, у нас есть шанс. Признаем, что мы переживаем эволюционный кризис. Признаем, что история требует от нас, тех, кому поручено нести в будущее идею неделимой, свободной и мирной Европы, решимости и единения в этой решимости.
Мы не должны забывать, что единая Европа остается образцом – для тех стран, что за последнюю четверть века мечтали войти в ее состав и преуспели в этом, для тех, кто борется за свободу именем Европы, если воспользоваться выражением Тимоти Гартона Эша о всечеловеческом стремлении к свободе, равенству и братству. Для всех тех, кому возрождение Европы из пепла войн и массовых убийств дает надежду, что это возможно и у них.
У нас все получится... Европа преодолевала и куда большие трудности, чем выпали на ее долю сегодня.
Но если мы окажемся не на высоте этих задач, будущие поколения, оглядываясь назад, скажут: мы провалились, мы промотали наше европейское наследство, и спросят, почему, когда столь многое было поставлено на карту, мы смогли сделать столь немного.
Спасибо за внимание.
(Перевод – Максим Коробочкин)
