Проверим наше знание истории. В 1940 году Великобритания и Франция, уже объявившие войну нацистской Германии в связи с ее вторжением в Польшу, обдумывали возможность превентивного совместного нападения еще на одну страну. Вопрос: что это за страна? Подсказка: в скором времени ее лидер сердечно поздравил Адольфа Гитлера с блестящими победами на западном фронте.
Догадаться задним числом не очень трудно, хотя об этом факте практически никто сегодня не помнит, я узнал о нем из только что опубликованной книги Роджера Мурхауса «Дьявольский союз: пакт Гитлера со Сталиным, 1939–1941 гг.» После провала переговоров союзников с СССР о едином антинацистском фронте, заключения пакта Молотова-Риббентропа и практически совместного — с расхождением чуть больше двух недель — нападения Германии и СССР на Польшу у западных стран были все основания видеть в Сталине единомышленника Гитлера и одного из зачинщиков войны. Планы совместной акции в любом случае далеко не зашли и стали мертвой буквой после победы Германии над Францией.
Сегодня история пресловутого пакта в общих чертах известна, включая и вопрос секретных протоколов — Москва долгое время пыталась отрицать их существование, но они сохранились в нацистских архивах, со всеми надлежащими подписями.
И однако, предметом ожесточенных дискуссий этот сюжет стал лишь в Восточной Европе и России, после того, как такие дискуссии вообще сделались возможными. На Западе ему, странным образом, особого внимания не уделяли: Мурхаус отмечает, что, пока он работал над книгой — фактически первым специальным исследованием темы, — коллеги реагировали на сферу его интересов с некоторым недоумением. Не то чтобы они чего-то принципиально важного в этой сфере не знали, но мало кто задумывался над тем, какое влияние оказал этот сговор на весь ход войны и, главное, на ее последствия. Отмечая как раз эти последствия, Мурхаус пишет:
Хотя его разорвали нацисты, а советская сторона оправдывала как стратегическую необходимость, последствия этого [пакта] не изгладились и спустя долгое время после его скоропостижного истечения. Карта восточной и центральной Европы, предстающая нам сегодня, в немалой степени его продукт: границы, наспех проложенные немецким и советским министрами иностранных дел, …, оказались на удивление устойчивыми. А если ближе к самому событию, то двум поколениям литовцев, латышей и эстонцев пришлось жить в ненавистном СССР, и горькие воспоминания о советской аннексии и оккупации 1940 и 1941 гг. легли в основу послевоенного движения сопротивления. ...Протесты в балтийских государствах в пятидесятую годовщину подписания пакта в 1989 году положили начало процессу распада СССР.
Оправдания советской стороны в основном сводились к тому, что Сталин изо всех сил пытался выиграть время. Но этому полностью противоречит, с одной стороны, катастрофическая неподготовленность Советского Союза к отражению последующей немецкой агрессии, а с другой — молниеносность, с которой советские войска заняли все территории, предусмотренные секретными протоколами. Зато мы хорошо понимаем планы Гитлера — желание обезопасить тыл на время «блицкрига». Успехи этой операции на западе даже навели Сталина на мысль, что он продешевил, и одно время Кремль пытался добиться от Берлина дополнительного включения в «сферу своих интересов» Югославии и Болгарии, однако этому помешало вхождение второй в гитлеровскую коалицию и нападение Германии на первую. В любом случае Гитлер, конечно же, не собирался предоставлять противнику дополнительную буферную территорию в канун планируемой агрессии.
Договор заключался авральными темпами, явно свидетельствовавшими о том, что все ходы были продуманы заранее, в том числе увольнение с должности наркома иностранных дел еврея Литвинова и назначение Молотова. Насколько поспешным был процесс, можно понять из того, что нацистские флаги для триумфальной встречи Риббентропа на Ходынском аэродроме в Москве не было времени изготовить, и их реквизировали на киностудии, где до этого они использовались в антинацистских фильмах.
Практически тотчас же из советских газет исчезли обязательные упоминания о «кровавом фашизме», а дальнейшие сообщения о действиях нового союзника были выдержаны в нейтральном тоне или даже с оттенком благожелательности.
Ключевым моментом приведения пакта в исполнение стала встреча контингентов «союзных» войск в Бресте по завершении совместной оккупации Польши, в своем роде симметричная последующей «встрече на Эльбе», однако разрекламированная, по понятным причинам, куда меньше. Со стороны нацистов процедурой руководил известный теоретик и практик танкового боя Гейнц Гудериан, с советской стороны — командир 29-й легкотанковой бригады С. М. Кривошеин. Как утверждает Мурхаус, эти двое были уже неплохо знакомы: оба обучались в секретной советско-немецкой танковой школе «Кама» в Казани, открытой там в 20-е годы в нарушение Версальского договора. Как видно из сохранившейся фотографии, эта личная встреча была вполне теплой[1]. Кривошеин дал гитлеровскому офицеру свой московский адрес и даже пригласил его в гости «после победы над капиталистическим Альбионом». Ко всему прочему Кривошеин был еврей.
Жители Бреста, поляки и белорусы, евреи и украинцы, пребывали в полном недоумении по поводу смысла происходящего — неудивительно, так как советским солдатам было строго приказано не вступать в контакты с населением, и они отвечали достаточно грубо даже на доброжелательные реплики, хотя братание с нацистами было вполне очевидным. Состоялся совместный немецко-советский парад, зрители отметили выправку нацистов не в пользу небритого и запыленного советского контингента, а затем оркестр сыграл немецкий гимн и «Интернационал» (фальшиво, по свидетельству очевидцев). Был спущен алый нацистский военный флаг, на смену ему взвился еще более алый советский, удостоверяя передачу города новым оккупантам. Церемония была подробно освещена в немецкой прессе — советская о ней предсказуемо умолчала.
Тут, наверное, уместно привести небольшой эпизод из собственной биографии. Зимой 1973–1974 года я жил и работал в городе Аркалыке, в Казахстане, и у меня там случился скоротечный и бурный роман с девушкой по имени Зося, не очень типичный для меня даже в те мои легкомысленные годы: эта Зося имела репутацию грозы тамошних танцплощадок и вступала в конфликты с органами правоохранения, хотя до серьезного правоприменения еще не доходило. Я, видимо, был экзотическим экспонатом в ее коллекции: приезжий из Москвы, сотрудник редакции областной газеты. Из разговоров с ней я узнал немало для себя неожиданного. Она родилась в польской семье и даже говорила по-русски с некоторым акцентом, ее родители были уроженцы Польши, сосланные в Казахстан, и таких, по ее словам, были тысячи — Тургайская область, административным центром которой был Аркалык, была далеко не самым крупным местом их расселения. Она смутно припоминала, что ее предки у себя на родине были какими-то важными и авторитетными людьми, но точно назвать их профессию не могла — может, и привирала.
О пакте Молотова-Риббентропа я в ту пору знал очень мало, в основном сквозь шум глушилок. Эта девушка, уже во втором поколении, была его живым свидетельством и обличением. Только с восточных территорий Польши советские оккупационные власти выслали, по приводимым Мурхаусом оценкам, до полутора миллионов человек. И это не считая балтийских республик, Бессарабии и Финляндии.
Надо ли удивляться, что для целого ряда стран нарастающая истерия ликования в России по поводу дня победы отдает двусмысленностью — это ведь победа и над ними, победа инициатора войны и агрессора над жертвой, и печальные следы не изгладились и по сей день.
Это праздник на чужих костях, теперь уже юбилей умолчания.
Предательский договор с нацистами вовсе не был для Сталина паузой, необходимой для перевооружения: он занял территории сопредельных стран не для того, чтобы оттуда уйти, он не для того учинил там массовые чистки, расстрелы и депортации. Сегодня кое-кто вспоминает о том, что часть евреев с оккупированных территорий бежала на запад, навстречу неминуемой гибели, тогда как многие из тех, кому повезло быть сосланным, выжили. Но такое рассуждение — анахронизм, в то время еще никто не догадывался о предстоящем «окончательном решении», а репутация Сталина, по опыту первых вооруженных контактов, кое в чем уступала гитлеровской.
Сталин, надо сказать, даже в самые мрачные годы не терял надежды на хотя бы частичную реставрацию былого сотрудничества, предложив в 1942 году направить бывшего посла в Германии В. Г. Деканозова в Берлин для переговоров, и Риббентроп был вполне расположен к такой встрече, но ее не допустил Гитлер. Самого Деканозова в 1953 году приговорили к смертной казни и в тот же день расстреляли, попутно прикрыв возможный источник нежелательной информации.
Советский Союз одержал победу во Второй мировой войне бок о бок с теми, кто, в отличие от него, с самого начала знал, против кого и за что он сражается. Похваляться жертвами в этой войне, видеть в них преимущество перед союзниками, чьи потери были гораздо ниже, — верх цинизма: большинство жертв было следствием катастрофической неподготовленности советской стороны, чью бдительность усыпила мнимая дипломатическая уловка, предпринятая за счет чужой свободы, чужого благополучия и миллионов жизней. Советские войска одержали победу над Гитлером чудовищной ценой, вопреки предательству собственного режима, который присвоил ее себе, а в конечном счете полностью экспроприировал в пользу русских.
Годовщины победы во Второй мировой войне в большинстве стран-участниц, с обеих сторон, уже давно стали траурной церемонией, поводом вспомнить об общей трагедии с тем, чтобы она уже никогда не повторилась. И только в одной стране они остаются апофеозом милитаристского угара. Спасибо деду за победу? Над Польшей? Над Чехословакией и странами Балтии? Лучшее, чем можно отметить эту дату — минутой молчания, как в Израиле в честь Холокоста, памятью не только о доблести дедов, но и о собственной вине. Впрочем, на фоне сегодняшнего Крыма и Донбасса это выглядело бы вопиющим лицемерием.
