Судьба Светланы Давыдовой, многодетной матери из Вязьмы, которую российские власти арестовали по обвинению в государственной измене, подтвердила подозрения части общества, еще пытающейся сохранить контакт с реальностью, насчет того, что устои этой реальности все энергичнее подтачиваются. Для тех, у кого контакт послабее, вот краткое содержание события: минувшей весной Давыдова заметила, что близлежащая военная база пустеет, и заподозрила, что солдат-срочников направляют на восток Украины. Она позвонила в посольство Украины в Москву, чтобы поделиться этими подозрениями. Это и стало основанием для обвинения. О том, что спектр безумия до конца не пройден, свидетельствует также недавний арест сотрудника московского патриархата, якобы выдававшего американской разведке военные тайны православия.
Неизвестно, какой оборот примет в дальнейшем дело Давыдовой, поскольку тут власти явно загнали себя в угол. По их собственному утверждению, Россия не принимает никакого участия в военных действиях в Украине, — следовательно, секрета, который мог бы быть выдан, не существует. То, что обвиняемую по такой серьезной статье все же отпустили под подписку, вызвал у аудитории вопросы, и в частности такой: а могли бы, скажем, в Америке изменить меру пресечения на самую мягкую, коль скоро речь пошла об измене? Вопрос столь же показателен, сколь и бессодержателен: нет, не могли бы, если бы для подозрений имелись реальные основания, а они всегда прописаны в законе и касаются только тех, кто по роду службы знаком с государственными секретами и дал соответствующую подписку.
Лучшая иллюстрация к этому тезису — тот факт, что журналистов в США, как правило, не привлекают к суду за выдачу вполне реальных тайн, и Светлана Давыдова в данном случае вполне сойдет за журналиста, пусть и с весьма узкой аудиторией. Это не означает, однако, что особо любопытным американским журналистам гарантирована спокойная жизнь.
Джеймс Ризен — один из самых известных сотрудников газеты New York Times, специализирующийся на журналистских расследованиях. Его личные неприятности начались в 2003 году, когда ему удалось получить сведения о тайных попытках ЦРУ подорвать иранскую ядерную программу, о чем он и подготовил материал для публикации. Речь шла о некоем российском специалисте, работавшем на иранцев, которого ЦРУ завербовало с тем, чтобы он предоставил своим номинальным хозяевам неверные разработки по созданию ядерного оружия. Впоследствии выяснилось, что он, напротив, указал им на дефекты в этих разработках.
С этим материалом в руках Ризен и тогдашняя директор вашингтонского бюро NYT Джилл Эйбрамсон обратились к сотрудникам администрации президента Джорджа Буша — стандартная процедура в случаях, когда речь идет о национальной безопасности. Они встретились с директором ЦРУ Джорджем Тенетом и советником по национальной безопасности Кондолизой Райс, которые настаивали на том, что публикация может привести к потере агента и компрометации всей операции. В результате газета решила материал не публиковать, о чем Эйбрамсон впоследствии жалела.
Этот случай — хорошая демонстрация профиля работы Ризена, у которого только что вышла новая книга, в какой-то мере подводящая итоги последним годам его журналистской деятельности. Операция «Мерлин», как назвали в ЦРУ историю с российским агентом, далеко не самый крупный его улов. Таковым он явно считает разоблаченную им, совместно с коллегой Эриком Лихтблау, программу секретного прослушивания телефонных разговоров и чтения электронной переписки на территории США без специально выписываемых для каждого такого случая судебных ордеров. В этом случае он тоже столкнулся с препятствиями как со стороны администрации, так и внутри собственной редакции, но в конечном счете материал был все же опубликован на страницах газеты. И, однако, неприятности, преследовавшие его на протяжении 10 лет, связаны именно с операцией «Мерлин».
Оба эти случая хорошо иллюстрируют методы работы американских СМИ в областях, где они сталкиваются с проблемой секретности. Федеральная администрация не имеет никакой возможности запретить публикацию неугодной для нее информации, поскольку не располагает соответствующими законами, и такие законы в любом случае невозможны ввиду первой поправки к Конституции.
Она может лишь воззвать к гражданскому чувству журналистов (которые временами идут на уступки, если их удается убедить, что публикация сопряжена с реальным риском), либо прибегнуть к суду.
Информацию такого рода, конечно, в общественном транспорте не услышишь, у Ризена явно есть свои источники, которые он совершенно не расположен компрометировать, но суд теоретически может заставить его это сделать.
Источник в деле «Мерлина» был в конечном счете обнаружен, им оказался бывший сотрудник ЦРУ Джеффри Александер Стерлинг, которому в 2011 году были предъявлены обвинения по десяти различным пунктам. И если раньше администрация Джорджа Буша требовала привлечения Ризена к суду с тем, чтобы он выдал свой источник, то теперь администрация Барака Обамы настаивала, что Стерлинг не может быть осужден без свидетельских показаний Ризена — фактически от журналиста требовали, чтобы он признал Стерлинга своим источником.
Подобное признание — пятно на послужном списке журналиста по двум причинам. Во-первых, это грубое нарушение профессиональной этики. Тот, кто сообщил ему конфиденциальную информацию, рассчитывает на анонимность, залогом которой является репутация журналиста. Во-вторых, повреждение этой репутации закрывает ему на будущее доступ к другим таким источникам, снижая его профпригодность, и чем изначально выше эта репутация, тем ощутимее урон.
Есть ли у журналистов в США юридическая защита в подобных случаях? Тут надо принимать во внимание, что в стране параллельно действуют две структуры правопорядка: помимо общей федеральной существуют также отдельные для каждого штата в тех областях, которые Конституция оставила на их усмотрение. Практически все штаты к настоящему времени имеют законы, в той или иной степени охраняющие право СМИ на конфиденциальность источника, но на федеральном уровне такой ясности до сих пор нет. И хотя суд в свое время освободил Джеймса Ризена от обязанности давать свидетельские показания, администрация Обамы подала успешную апелляцию и до недавнего времени продолжала оказывать на Ризена давление. Лишь в январе этого года его официально оставили в покое, но юридическая проблема в целом так и не решена.
А для чего, собственно, нужна такая защита? Ведь речь нередко идет о людях, сознательно предающих гласности тайны, которые они обещали хранить, и в случае государственных тайн они прямо нарушают действующее законодательство, как это сделал вышеупомянутый Стерлинг.
Здесь сталкиваются две ценности либерального общества: охрана социального устройства и свобода слова, обеспечивающая контроль населения над этим устройством.
Видные представители американской юриспруденции неоднократно замечали, что в каждом подобном случае следуют тщательно взвешивать как социальные, так и конституционные интересы. Мотивы источников при этом могут быть разными — иногда это просто личная корысть или служебное соперничество, но нередко также возмущение нарушением законности и невозможность добиться ее восстановления с помощью внутренних механизмов бюрократической машины, чему в книге Ризена достаточно примеров.
Должен ли сам журналист оценивать мотивы своего источника и действовать в дальнейшем в зависимости от этой оценки? Бесспорно — в том случае, если у него есть подозрение, что личные побуждения информатора искажают полученные сведения. Но дальше уже вступает в силу профессиональная этика. Исходная позиция журналиста в свободном обществе по умолчанию противоположна позиции правительства. Правительство сплошь и рядом полагает, что для эффективности его работы максимум информации следует засекретить, защищаясь от вмешательства некомпетентных масс. Журналист полагает, что любая добытая информация должна быть обнародована с тем, чтобы максимальным был контроль электората над действиями правительства.
В случаях, когда речь идет о национальной безопасности, а тем более о жизни и смерти людей, гражданская ответственность может потребовать от журналиста консультаций с администрацией и взвешенного решения, как это иллюстрируют вышеприведенные примеры. Но он не обязан воспринимать правительственную визу секретности как закрытый шлагбаум на железнодорожном переезде: достаточно вспомнить роль газеты Guardian в деле Эдварда Сноудена, чьи разоблачения в конечном счете побудили администрацию и Конгресс пусть к неохотным, но реформам.
И в заключение еще один вопрос — может быть, самый важный: кого считать журналистом со всеми подобными полномочиями, нужны ли для этого специальные удостоверения, аккредитации и авторитет такого дредноута СМИ, как New York Times?
На мой взгляд, весь ход моих рассуждений демонстрирует, что в роли журналиста может оказаться каждый из нас.
Светлана Давыдова, если предположить, что она получила в свое распоряжение эксклюзивную информацию, поступила с ней так, как ей велела совесть. Источником для нее стали просто личная наблюдательность и случайные разговоры в общественном транспорте, — именно тех, кто их вел, следовало бы привлекать к ответственности, будь на то достаточные основания. Но если никакой войны нет, то о составе преступления говорить не приходится. А если она все-таки идет, то российское правительство лжет собственному народу и всему миру. В этом случае поступок Давыдовой может лишь свидетельствовать о ее серьезном отношении к своему гражданскому и человеческому долгу.
