В конце 60-х — начале 70-х прошлого века профессор психологии Стэнфордского университета Уолтер Мишел провел эксперимент с детьми, с тех пор приобретший статус классического, — так называемый Стэнфордский эксперимент с пастилой (Stanford Marshmallow Experiment). Детям предлагались сладости с условием, что если они согласятся не съесть их немедленно, а потерпеть, скажем, минут 15, они получат дополнительное угощение. Экспериментаторы проследили дальнейшие судьбы этих детей, и оказалось, что те, кому удавалось на время подавить искушение, гораздо больше преуспели в жизни — лучше сдавали экзамены, успешно выстраивали свою карьеру и т.д. Такую способность к отложенному удовлетворению довольно просто проанализировать с позиций этики и продемонстрировать, что добродетель вознаграждается — по крайней мере статистически.
Последующий прогресс науки внес в эти результаты существенные уточнения. Когда в 2011 году уже зрелых участников опыта подвергли обследованию с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии (fMRI), оказалось, что у тех, кто успешнее контролировал искушение, и у тех, кто немедленно ему уступал, заметно различается реакция некоторых участков головного мозга. И, конечно же, возникает вопрос — обусловлена ли эта разница вышеупомянутым отношением к сладостям или же, напротив, отношение к сладостям частично или полностью мотивировано физиологической разницей? Обычный здравый смысл подсказывает, что такой выбор неравноценен: скорее всего второе.
Современная нейробиология во всеоружии fMRI все определеннее склоняется к мысли, что наш выбор мотивируется совершенно иными факторами, чем нам самим кажется, меньше всего тем, что мы наивно полагаем свободой воли. Эти идеи все чаще мелькают на страницах популярной прессы, но вот цитата из твердого источника, статьи сотрудников психологического факультета Принстонского университета Джошуа Грина и Джонатана Коэна. Рассуждая о принципах уголовной ответственности и прямо адресуясь к теоретикам юриспруденции, авторы пишут: «...Новая нейробиология подорвет человеческий здравый смысл, либертарианскую концепцию свободы воли и основанный на ней ретрибутивистский образ мысли, тогда как до сих пор оба эти подхода были защищены отсутствием изощренного мышления относительно сознания и его подоплеки — нервной системы». Не будучи никоим образом специалистом в области нейробиологии, я хотел бы вступиться как раз за ту дисциплину, которую авторы обвиняют в отсутствии изощренного мышления, то есть за философию. Как мне кажется, это обвинение следует адресовать в первую очередь им самим.
С некоторыми упрощениями можно сказать, что существуют три основных подхода к проблеме свободы воли. Так называемый детерминизм считает, что человеческое поведение подчиняется общим законам природы, согласно которым следствия без причины не существует, и все сущее является непрерывной цепью причин и следствий. Хотя мы задним числом полагаем, что могли бы прогулять лекцию и пойти в кино, факт нашего присутствия на лекции есть свидетельство того, что на самом деле иначе быть не могло, он обусловлен этой цепью, простирающейся в неопределенное прошлое, а наши предположения о том, что у нас был реальный выбор — попросту иллюзия. Легко увидеть, что это именно та точка зрения, которой придерживаются Грин с Коэном, а также их нейробиологические единомышленники и некоторые философы, сторонники материализма напролом, без лишней рефлексии.
Если это правда, то рушатся все вековые устои цивилизации, понятия о праве, морали и ответственности, поскольку никто не имеет оснований судить нас за поступки, полностью детерминированные ходом мировых событий.
Странным образом, детерминисты не дают нам никакого альтернативного способа существования (а поди его придумай!) и предлагают жить как жили, судить друг друга, выносить приговоры, определять наказания и поощрения, понимая бессмысленность этих действий. Тут очевидна нелепость даже с материалистической точки зрения: если наше нынешнее состояние обусловлено эволюцией, то каков эволюционный смысл механизма сознательного принятия решений, без которого, судя по всему, прекрасно обходятся гидры и медузы?
Существует также традиционный либертарианский подход, о котором как раз упоминают Грин с Коэном, — термин «либертарианство» здесь не имеет политического содержания. Либертарианцы полагают, что человек, пусть и с учетом некоторых непреодолимых обстоятельств, свободен в своем выборе. То есть в вышеприведенном примере он не мог, допустим, мгновенно перенестись в Австралию или достать из кармана астероид, но сходить в кино вместо лекции — вполне. При этом существуют варианты: либо мы считаем вместе с большинством, что это происходит в обычном причинно-следственном мире, и тогда непонятно, каким образом наша воля является в нем исключением и не подчиняется общему закону, либо любой детерминизм — иллюзия, и тогда даже астероид из кармана возможен. Эти парадоксы легко устраняются богословием, но, с моей точки зрения, это запрещенный прием, попытка вскрыть часовой механизм с помощью лома и кувалды.
Есть также третий способ объяснения, который позволил бы нам сохранить и здравый смысл, и ответственность за свои поступки, он именуется «компатибилизмом» и полагает, что свобода воли в известных пределах совместима с детерминистской вселенной, и кажущиеся противоречия можно объяснить. Беда в том, что объяснения эти у разных философов разные, все легко находят друг у друга ошибки, и ни одного убедительного пока нет — есть подозрения, что его может и не быть, потому что нет никакой гарантии, что мир изначально устроен так, чтобы мы могли его полностью понимать.
Поскольку версия нейробиологов, если принять ее без оговорок и подмигиваний, чревата для нас крушением всего корпуса моральных ценностей, я хочу попытаться, во-первых, показать, в чем заключается их серьезная методологическая ошибка, а во-вторых, дать вариант апологии компатибилизма, который хотя и не может пока его обосновать, но описывает условия, при которых такое объяснение стало бы возможным.
Все мы знакомы с принципом работы двигателя внутреннего сгорания, по крайней мере нас пытались с ним ознакомить в курсе школьной физики. Предположим, что существует некая высокоразвитая технологическая цивилизация, которая в ходе своего развития миновала эту фазу (у них, допустим, не было ископаемого топлива), и вот внезапно в ее руки впервые попал такой ДВС, и ученые ломают голову над тем, как он работает. Рано или поздно, разобрав его и поковырявшись в деталях, они все поймут.
Это примерно тот же метод, с помощью которого нейробиологи разгадывают секреты нашей психики, анализ, а кое-где и демонтаж. Но между нами и ДВС есть одна существенная разница — у каждого из нас есть внутренний мир, субъективный взгляд на бытие, сильно отличающийся от абстрактного объективного, который не является ничьим личным достоянием, и в этом внутреннем мире нам сопутствует уверенность, что по крайней мере некоторые из наших поступков — произвольны в диапазоне предоставленного обстоятельствами выбора, что мы могли бы поступить иначе, не нарушая законов мироздания, и что мы отвечаем за этот выбор по моральному закону. Простым наблюдением извне в этот мир проникнуть невозможно, а демонтаж организма его уничтожает.
Наука в том виде, в каком она существует сейчас, пользуется методом редукции, игнорируя множество факторов, которые представляются ей второстепенными, по возможности упрощая свою задачу, и результаты, которых ей удалось добиться, у всех на виду — в физике или химии метод работает довольно безупречно.
Но когда наука берется за свободу воли, она игнорирует то, что каждому из нас представляется самым важным, субъективный взгляд на мир.
У нее просто нет никаких орудий для проникновения в этот мир — хотя бы таких, например, какие есть у философии.
Философия как минимум со времен Фомы Аквинского бьется над загадкой свободы воли, и хотя добилась немалых успехов в уточнении своих вопросов, вразумительных ответов у нее по-прежнему нет. Претензии нейробиологов не могут не вызывать реакции в этом лагере. В частности, британский философ Джонатан Гловер предлагает прибегнуть к методу, который он метафорически именует «бинокулярным видением», то есть изучать такого рода проблемы одновременно в двух аспектах, внешнем и внутреннем. Но, даже оставляя в стороне трудности согласования таких аспектов (о юриспруденции у Гловера ни слова), это всего лишь метафора — метафоры обычно ничего не доказывают и не проясняют. На поверку это просто откат к непродуктивному картезианскому дуализму.
Куда радикальнее точка зрения американского философа Томаса Нагеля. Он считает, что объективная позиция в отрыве от субъективной — коренной изъян современной науки, и что редукция за счет внутреннего мира, фактически уравнивающая живое существо с лифтом (или с тем же ДВС), — совершенно непродуктивный подход как минумум в областях права, этики и свободы воли, но в конечном счете он слепое пятно и в естественных науках. У современной науки просто нет способа учитывать нашу личную перспективу, но сложность в том, что проблема свободы воли имеет смысл только внутри этой перспективы, при абсолютно удаленном в абстрактную объективность взгляде она исчезает. Для правильного понимания проблемы необходимо изыскать способ включения личной перспективы в цепь причин и следствий. В своей последней книге «Сознание и космос» Нагель прямо высказывает убежденность, что сознание с его персональным взглядом, в том числе на «низших» в сравнении с человеком стадиях развития, является неотъемлемым атрибутом существующей вселенной, и до тех пор, пока наука не найдет способа объединить объективное и субъективное в общую картину мира, эта картина будет представать нам все более искаженной. Судя по всему, претензии современных нейробиологов на упразднение свободы воли — очевидный путь в сторону такого искажения и заблуждения.
