Многие образовательные технологии (в том числе технологии управления коллективами) очень любят разного рода «карточки» — фрагментированное знание, разрезанное и уложенное на кусочек бумаги с двух сторон: вопрос на одной, ответ на другой.
Почти так же устроена и обычная жизнь: сегодня она задает тебе вопрос, а завтра, возможно, показывает ответ, который ты угадал или нет. В последние несколько месяцев жизнь выставила перед нами такое количество карточек с вопросами в самых разных дисциплинах: от истории до экономики, от теории конфликтов до антропологии, — что мы и ответы-то не успеваем заметить, а она уже заменяет бумажку с вопросом, и — на, майся снова.
История — это наука о фактах прошлого, но она также и наука об интерпретации этих фактов. Историк-документалист собирает информацию, историк-мыслитель пытается сложить из нее картину происходившего. Некоторое время назад было модно играться с парадоксом «история современности»: дескать, применим рациональные модели к непосредственно происходящему вокруг нас, и все сразу станет понятно.
Рациональные модели объяснения прошлого, в основном, являются наследством позитивистской школы или теоретического марксизма. Конечно, остаются метафизики и сторонники божественного вмешательства в человеческую историю, однако их мнение, в целом, сводится к непознаваемости исторического процесса.
Разбирая «историю современности», разворачивающуюся сейчас в Москве и в отношениях Москвы с остальным миром, исследователь с историческим подходом видит массу странностей. Например, вполне современное государство и общество с высоким уровнем грамотности, образования, урбанизации и технологического развития, в котором — на уровне массового сознания, а иногда и государственного управления — вдруг откровенно проступают элементы средневековых отношений и взглядов.
Например, он видит авторитарного лидера, который одновременно ставит свечку в храме и настаивает на высокотехнологичном перевооружении.
Видит предстоятеля Русской православной церкви, посещающего завод по производству реактивных истребителей Су-35 и благославляющего это дело со словами: «Россия никогда не будет ничьим вассалом». Министерство по чрезвычайным ситуациям в этой стране всерьез утверждает, что икона «Неопалимая купина» обладает противопожарной эффективностью. Пресс-релиз распространяется по всем современным каналам коммуникаций, включая особым образом, видимо, освященный аккаунт в твиттере.
Например, он наблюдает, этот постиндустриальный историк-аналитик, удивительные особенности бюджетного процесса в современной, в целом, стране: любое бюджетное решение так или иначе связывается с решением одного человека «дать» или «не дать» денег тому или иному получателю. Его окружение, между тем, в основном трактует высочайшие решения; ну, спорит иногда за экономическое благоволение первого лица или доносит ему на своих конкурентов: дескать, неправильно распорядились.
Углубляясь в изучение этого общества, обнаружит историк интересную особенность, тоже напоминающую о Средневековье, но каком-то другом, не европейском: вместо принципа «вассал моего вассала — не мой вассал» действует принцип «коли все с моей руки едите, все должны и подчиняться».
Отвернувшись на минуту, а потом взглянув снова, увидит пытливый и наивный историк явные признаки позднефеодального государства, которое уже почти завершило переход от раздробленности к абсолютизму; однако есть еще полунезависимые князья с давней, уходящей в темное прошлое родословной, которые «всякое себе позволяют», и потому их следует по подземельям рассаживать или в изгнание гнать…
Эти рудименты давно пройденной эпохи наверняка можно найти и в других обществах, в других странах — но там они, как бы это поточнее сказать, либо носят подчеркнуто ритуальный характер (как речь британской королевы на открытии сессии парламента), либо выглядят как милая средневековая деталь, притороченная к дизайнерской демократии — например, скандинавской. Даже в модернизированных монархиях Аравии и Персидского залива, где, казалось бы, феодализм просто обязан сосуществовать с обществом модерна, где сохраняется почти абсолютная власть сакрального семейства шейхов, покоривших других шейхов, — древние обычаи и практики воспринимаются именно как древние; фактическое управление давно ведется по рациональным лекалам американского консалтинга, хоть и оформляется как божественная воля правителя (если не самого Аллаха).
Обнаруживая феодальные рудименты в обществе, которое, с точки зрения эволюции общественных систем, побывало в социальном будущем в ходе большевистского эксперимента, трудно отказаться от тревожной мысли: «Может быть, мы чего-то не знаем про законы истории?»
Какие такие глубины исторического подсознания открывает власть, что общество вместе с ней возвращается к, казалось бы, давно пройденному и пережитому? Или, может быть, как раз к непройденному уроку?
Да, известно, что история ходит кругами, накапливая энергию перемен. Общества, усложняясь экономически и развиваясь технологически, несколько раз в течение определенного исторического периода осуществляют попытки «прорыва» к новым горизонтам, а, проваливая эти попытки, впадают в период реакции, напускного или реального консерватизма и возврата к прошлому.
Исторические «качели» вполне объективны. Любое движение вперед, особенно принудительное, спустя некоторое время вызывает реакцию отторжения, и общество сваливается в период контрреформ. Даже самые решительные реформаторы не могут жить вечно и не могут в течение всей жизни быть последовательны. Никакая «технология» управления — репрессии или масс-медиа — не способна справляться с объективно присущей большинству инерцией. Любой «рывок» — вперед, вбок, назад — обязательно заканчивается, потому что обществу нужен, необходим период «социального научения», освоения новых правил, условий, новых институтов или инфраструктуры. Социальное научение — особенность когнитивного процесса в обществе, своего рода система сдержек и противовесов, заложенная в каждом из нас и во всех одновременно — описано великим психологом Альбертом Бандурой еще в середине 1950-х.
Однако история знает и более сложные траектории, спирали, например, или вообще нестандартные «загогулины». Похоже, в современном российском обществе и государстве мы как раз и наблюдаем загогулину, вполне серьезно обращенную в феодальную эпоху.
Средневековье — это очень общий термин, которым мы стараемся описать длиннейший — в 12 веков продолжительностью — период истории, преимущественно европейской. Он простирается на огромном историческом пространстве: от чехарды поздних римских императоров, набегов готов и франков — до восходящего солнца Ренессанса, периода формирования абсолютных монархий и вестфальской системы международных отношений, понятия суверенитета и современной культуры.
Для народов России, для сложившегося на этой земле государства и для получившегося общества Средневековье это период зарождения и раннего развития; даже если пытаться в туманах болот Полесья разглядеть славянские родоплеменные образования, все равно речь идет о том, что между падением Рима и первыми документированными государствами на нашей территории — четыре столетия. «Никогда сюда тропа не завела пэра Франции иль Круглого Стола»,какписал Николай Гумилев. К моменту начала формирования раннефеодального, переходного от рабовладельческого, общества на землях восточных славян в Европе уже завершилась первая попытка объединения континента после Рима (Карл Великий), уже состоялись «фронтирные ренессансы» в покоренных маврами Испании и Португалии.
Феодальные отношения возникали и развивались на территории будущего российского государства и естественным путем, и путем заимствования. Заимствование шло прежде всего у западных славянских и балтийских соседей, однако был еще и путь «образования», которое принес в Киев и русские города ветер Византии (которая была крайне специфическим и к тому моменту уже очень архаичным — в сравнении с остальной Европой — обществом). Безусловно, в чем-то развитие российского феодализма (и как политической, и как экономической системы) шло путем собственных проб и ошибок. К началу XIII века, казалось, феодальная раздробленность послекиевской Руси вывела ее на ту же дорогу, что и остальные государства Европы. Владимирские князья пошли по пути постепенной «абсолютизации» своей власти; Великий Новгород и Псков отрабатывали республиканские концепции в духе городов Ганзейского союза. На более плодородном юге, пусть с некоторым опозданием, реализовывались русские Конкисты и Реконкисты, только в качестве арабоввыступали половцы, печенеги и другие степняки.
Догоняющее феодальное развитие неизбежно привело бы к правильным ответам на те же вопросы, которые решались в варварских обществах Европы все постримское тысячелетие.
В 1215 году на лугу Раннимед мятежные бароны Англии заставили Иоанна Безземельного подписать Великую хартию вольностей, основу конституционной организации англо-саксонского общества. Хартия решала как раз те самые вопросы ограничения насилия со стороны «центральной власти», которые так беспокоили баронов и портили им жизнь. Magna Carta возвращала элементы римского и саксонского права, прежде всего, в части habeas corpus, права на справедливый суд.
В 1230-м на земли русских феодалов пришла первая волна того, что в наших учебниках называется «татаро-монгольским нашествием». Разведчики орд Чингисхана появились как грозное предвестие — чтобы, вернувшись через несколько лет, пройтись по незаконченному русскому феодализму и изменить ход истории.
Не нужно обращаться к сослагательному наклонению — никак по-другому уже не случилось; из периода симбиоза с Ордой вышло принципиально другое государство, в котором на место славянских, германских и византийских идеологем встали иные — результат правотворчества московских князей, заимствовавших все и отовсюду, лишь бы укрепить свою власть и распространить свои земли во все четыре стороны света.
Это «лоскутное одеяло» архаичных правовых, социальных, организационных принципов недоделанного «феодального урока», пережившее и Смутное время, и реформы Петра, и эпоху Просвещения, и империю, и советские эксперименты — именно оно, как мне кажется, просвечивает сегодня через внешние формы государства модерна. Русский «луг Раннимед» случился только в 1613-м, когда произошли выборы царя, но никакой Magna Carta к ним не прилагалось. Московское княжение — это абсолютная, ничем не ограниченная самодержавная монархия. Предельно понятно положение в ней «всех остальных» — народа, поведение которого Пушкин кратко описал ремаркой «народ безмолвствует».
Ветры мощнейших социальных и экономических революций прошлись по России в ХХ веке — меняя многое, практически все: от ландшафта до состава народов — однако, похоже, они не смогли выдуть из Кремля дух этого «лоскутного одеяла», который так претил Петру Великому, что он аж столицу новую построил. Коммунистическая идеология и социалистическое строительство могли до поры до времени сдерживать это «одеяло»; правда не в части методов и принципов власти как таковой. Но стоило великой иллюзии бесклассового общества пасть, как «недоделанный феодализм» снова полез наружу — через ту же раздробленность и вотчины («берите независимости, сколько захотите»), через фронды и «заговоры принцев», через феодальные расправы с непокорными «баронами»…
Привлекательность Средневековья не только в рыцарях, прекрасных дамах и замках на вершине горы. Феодальные общества возникли, как многократно объяснили историки цивилизации, в результате освоения античного наследия теми, кто уничтожил носителей этого самого наследия. Захватчики римских провинций, пока могли, эксплуатировали достижения величайшей из античных империй. Увы, в славянских землях не было «наследия Рима», не было и материала для освоения. «Классикой» оказывалось наследие Византии — консервативное, обращенное внутрь, а не вовне; отчасти этим можно объяснить и «пропущенный Ренессанс», который привиделся только Игорю Грабарю, — да, московские князья могли интересоваться великими архитектурными достижениями итальянцев и завозить их для осуществления своих проектов, но суть Возрождения они совершенно не собирались импортировать.
В общем, «особый путь» не мог не привести к формированию «особого» общества, которое вновь и вновь проступает через любые революционные перемены и модернизации.
Общество, которое, не всегда по своей вине, пропустило несколько классов в школе, одновременно тянется к образу жизни «образованных» соседей и отвергает его как излишне либеральный. Конечно, это не причина всех упомянутых выше странностей российской картины; причиной как раз является специфический популизм Путина, по знанию или по наитию собравшего все возможные предрассудки и замешавшего получившееся рассолом шовинизма. Видимо, в надежде на Ренессанс, который, безусловно, был результатом возникновения наций под спудом феодальной организации.
История знает такой эксперимент, и не один. Успеха такая модель не приносит. Ни в случае с испанской империей Габсбургов (которую этот эксперимент не просто лишил колоний и власти над половиной мира, но и отбросил назад в соревновании сверхдержав Европы, причем отбросил так, что до конца ХХ века испанское общество не смогло полностью оправиться), ни в случае с опричниной Ивана Грозного (закончившейся концом династии и Смутным временем, стоившей России полуторавекового технологического отставания), ни в случае с цинской династией в Китае (которая благодаря своему националистическому консерватизму растеряла все экономические преимущества Поднебесной, созданные династиями Тан и Мин).
Медленно, конечно, но неизбежно история вернет российское общество за свою парту. Ну чтобы хоть на «троечку», но знать давно всем известное: свободный человек лучше злобного и зависимого раба, какую бы технологию удержания в ярме не придумал властитель.
