Нью-Йорк уже не тот, что был когда-то. В этом городе чуть ли не каждый день открываешь что-нибудь новое, и на среднюю человеческую жизнь вполне хватит. Но меня в данном случае больше волнует исчезающее — судя по всему, безвозвратно. Не так давно лопнул последний крупный магазин, торговавший аудиозаписями, — вернее, он по-прежнему продает электронику, но вот отдел с самой большой в городе коллекцией академической музыки закрылся. Музыка ушла в интернет, и нельзя сказать, чтобы и там она особенно процветала.
А пару недель назад я вдруг обнаружил, что закрылся флагманский книжный магазин фирмы Barnes & Noble на углу 18-й улицы и Пятой авеню, оказывается еще в январе. По нему и прежде было заметно, что он видал лучшие времена, но в середине 70-х, когда я впервые прибыл в город, этот огромный по тем временам лабиринт знаний меня просто потряс, а потом его близнецы и аналоги стали открываться сотнями по всей стране. Сегодня эту книжную сеть смертельно подорвал виртуальный Amazon.
Эти ностальгические вздохи мне самому странно от себя слышать, поскольку я уже давно предпочитаю читать электронные версии книг. Но одно дело заказать, прочитав рецензию, и совсем другое — прийти, взять в руки и открыть. Кроме того, у меня есть особая причина для скорби: закрытый Barnes & Noble в последние годы своего прозябания был ассоциирован с университетом New School, и там был огромный выбор книг по философии, а этот ассортимент пока не очень освоен «киндлом».
Философия может показаться довольно странным родом занятий в эпоху триумфов науки, и тем не менее после десятилетий застоя ее популярность явно на взлете — об этом можно судить хотя бы по обилию общедоступных книг, которые стали выходить целыми сериями; в их числе такие любопытные образцы как, например, изложение взглядов Людвига Витгенштейна в жанре комикса. В то же время многие известные ученые провозглашают философию реликтом, в котором они больше не нуждаются, но тут же выдают собственное невежество с головой, пытаясь самостоятельно выстраивать неуклюжие метафизические аргументы.
Британский философ Артур Норт Уайтхед в свое время назвал всю западную философию «примечаниями к Платону». Как можно всерьез вести речь о дисциплине, главные основы которой были заложены 24 столетия назад и которая собственными силами явно не в состоянии сделать ни одного реального открытия? Ответ на это пытается дать философ и беллетрист Ребекка Ньюбергер Голдстин в книге под названием «Платон в Гугльплексе: почему философия не исчезает». Это как раз один из образцов вышеупомянутой популярной литературы, с помощью которой философы сегодняшнего дня пополняют свои скудные заработки.
Сюжет заключается в том, что Платон попадает в штаб-квартиру корпорации Google и демонстрирует тамошним обитателям несостоятельность их ученой гордыни перед лицом мировых загадок.
Речь, однако, не о бренности всего сущего, то есть не о религии, а просто об умении взглянуть чуть дальше и шире, чем того, казалось бы, требуют насущные задачи, и в этом плане у философии, как и во времена Платона, соперников нет. Вместо того, чтобы сжимать аргумент книги до нескольких абзацев, я лучше приведу иллюстрацию из области, которая интересует меня непосредственно, — философии сознания, которая сегодня стала, судя по всему, самым горячим участком во всей дисциплине и стимулом ее популярности.
В 1993 году Вернор Виндж, известный американский писатель-фантаст и профессор математики, опубликовал ставшее с тех пор знаменитым эссе о том, что в самое ближайшее время (не позднее 2030 года по его расчетам) нас ожидает радикальный поворотный пункт в развитии технологии, создание цифрового разума, чьи способности превысят наши собственные и в дальнейшем будут экспоненциально возрастать — это гипотетическое событие получило название «сингулярности», перехода в принципиально новую фазу реальности. Разум, о котором идет речь, больше не будет привязан к белковым телам и их существованию, его носителем станут машины.
Но когда мы заводим речь о разуме, мы автоматически отождествляем его с сознанием, процессом, который мы непосредственно наблюдаем, выражаясь фигурально, «внутри собственной головы» и который включает в себя также сам факт нашего наблюдения за собой, то есть тождествен нашему мировосприятию во всей его полноте. Для того, чтобы верить, что мы в состоянии моделировать сознание на другом носителе, полезно понять, откуда оно возникло в нас самих и что это, собственно, такое. Судя по всему, со времен Платона мы не сильно сдвинулись с места в достижении такого понимания. Более того, мы, возможно, впали в заблуждение.
Общеизвестен так называемый тест Тьюринга на наличие сознания: если мы в состоянии вслепую вести содержательный разговор с неким собеседником и ничто не подорвет нашей уверенности в том, что мы имеем дело с разумной сущностью, мы вправе объявить эту сущность сознательной. Против этого есть серьезные возражения, в том числе так называемый аргумент китайской комнаты Джона Серла, но излагать его слишком долго, и я приведу другой, тоже широко известный. Допустим, мы оказались в альтернативном мире, жители которого как две капли воды похожи на нас и ведут себя вполне аналогично в аналогичных ситуациях, включая лингвистические, с одной только разницей: «внутри головы» у них при этом ровно ничего не происходит, они, согласно философской терминологии, «зомби» (не путать с настоящими). Это, конечно, всего лишь мысленный эксперимент, но он хорошо демонстрирует шаткость аргументации Тьюринга. Мы даже не можем доказать, что не живем именно в таком мире.
Первым, кто в западной философской традиции всерьез задумался о сущности сознания, был Рене Декарт, которые пришел к заключению, что сознание является нематериальной сущностью и существует отдельно от нашего физического тела, хотя и в состоянии управлять этим телом и через его посредство осуществлять изменения в окружающем мире. Эта теория, дуализм духа и материи, не может объяснить, каким образом нематериальное влияет на материальное, и на протяжении последующих столетий многие философы пытались покончить с «картезианством» с помощью аргументов разной степени изощренности. В противоположность философам некоторые современные ученые-нейрофизиологи игнорируют проблему и изучают мозг в полной уверенности, что таким образом изучают сознание — примерно с тем же успехом и основанием можно изучать для этой цели центральный процессор мощного компьютера. Параллель тем более оправдана, что многие из нас уже привыкли отождествлять разум с компьютером, системой, обрабатывающей информацию (вход) и принимающей решения на ее основании (выход). С этим и связаны прогнозы сингулярности — момента, когда прогресс в технологии обработки информации даст нам возможность загрузить функционирующий разум в изощренный пылесос, который продолжит за нас дело освоения вселенной.
Что может ответить на это философия, какие у нее могут быть возражения? В последнее время некоторые ведущие мыслители все настоятельнее указывают как своим коллегам, так и энтузиастам нейрофизиологии и информационной технологии на то, что они выплескивают из купели ребенка вместе с водой, игнорируя самое уникальное в сознании: перспективу первого лица, которая для любого из нас является стержнем существования, а не просто промежутком между входом и выходом. Наиболее радикальные материалисты объявляют ее чуть ли не иллюзией, хотя иллюзия, конечно же, сама нуждается в перспективе первого лица: должен же быть некто, вводимый в самообман. Австралийский философ Дэвид Чалмерс (поучительно взглянуть на его портрет, чтобы понять, как выглядят некоторые наследники Платона) предложил наиболее радикальное решение, фактически вернувшись к дуализму Декарта, то есть выдвинув гипотезу сознания как автономной сущности и категории психофизических законов, управляющих взаимоотношениями «материи и духа». Сам Декарт полагал, что гарантией этих взаимоотношения является Бог.
А пару лет назад один из ведущих американских философов Томас Нагель произвел настоящий скандал публикацией книги «Разум и космос», в которой он утверждал, что вся современная наука пошла по заведомо неверному пути, фактически игнорируя сознание и обходя его молчанием, и что она нуждается в радикальной коррекции курса.
В какой-то мере и Нагель, и Чалмерс воскрешают давно, казалось бы, похороненную идею «панпсихизма»,
согласно которой сознание не возникает «ниоткуда» на известной стадии эволюции, а изначально заложено в ткани мироздания.
Хотя многие коллеги обвинили заведомого атеиста Нагеля в недопустимых уступках религии, ни он, ни его единомышленники не отрицают того факта, что наука является единственным достоверным методом познания мира. Но наука по самой своей природе продвигается на этом пути шаг за шагом, и многие из этих шагов оказываются неверными — поколение, принимающее тупик за магистраль, сходит со сцены, а прозрение следующего — плохая компенсация ушедшим. И как бы ни возбуждал наше воображение этот прогресс, философия никуда не денется, потому что лишь ей одной присуща опережающая широта взгляда. Даже в сравнении с тем ограниченным прогрессом, на который мы вправе надеяться, человеческая жизнь крайне коротка, а соблазн заглянуть за горизонт непреодолим. У философии нет способа проверки своих догадок, каким гордится наука. Но если предсказанная сингулярность все же не наступит, а я очень подозреваю, что она не наступит, это будет хотя бы косвенным, но все же подтверждением неожиданной правоты Декарта. В поединке с такими гигантами, как Дарвин или Эйнштейн, это немало.
