Когда в 2014-м цены на нефть резко пошли вниз, некоторые эксперты предвещали, что следующим сценарием протеста станет «холодильник против телевизора». Но нефть устояла, холодильник опустел лишь немного, а протесты случились все равно. И они произошли по вине смартфона, а не холодильника. Ничего ведь не предвещало выход людей на улицы, кроме событий, происходящих исключительно в медиапространстве.
Соцсети снова сделали с молодежью что-то такое, что вывело ее на улицы. Конечно, называть прошедшие протесты подростковыми будет, наверное, преувеличением, но заметная роль юношества в массовке действительно оказалась неожиданной. На их месте могли бы быть, например, радикальные патриоты (еще, возможно, и будут), а пока Навальный со «школьниками» нарушили естественный ход одного глобального процесса.
Первая волна: «рассерженные»
Чем позже в истории возникает новая медиатехнология, тем быстрее она распространяется по миру. Газетам понадобилось три века, радио с телевидением управились за 40 лет, интернет — примерно за 20 лет. Социальные сети распространились везде мгновенно. И сразу после этого, в конце 2000-х и начале 2010-х, по миру прокатилась волна протестов.
Говоря про твиттер-революции, обычно вспоминают Арабскую весну. Но такие же восстания прогрессивной молодежи против правительств произошли в 2010–2011 годах в Греции, Португалии и Израиле. В Испании протестное движение описывалось теми же характеристиками, что и Болотные протесты в России: indignados — «рассерженные». «Рассерженные» протестовали в Нью-Йорке во время Occupy Wall Street, шли под дубинки и даже пули на киевском Майдане или площади Таксим в Турции.
Конечно, везде была своя политическая специфика. Общими были три фактора.
Во-первых, «булыжником — орудием пролетариата» везде был смартфон.
Во-вторых, демография протеста была везде абсолютно схожей: городская образованная молодежь, никак не связанная с политическим классом, вдруг разогрелась до уличного протеста.
В-третьих, единовременность протеста в таких разных политических системах совпала с первой волной распространения соцсетей.
Все три фактора объясняются тем, что именно городская образованная молодежь стала авангардом оцифровки и, как следствие, агентом новых общественных процессов. Социальные сети в этих странах сделали молодежный протест не только возможным, но и неизбежным.
Анатомия протестов
Самиздат в СССР разрушал партийную монополию на контент всего лишь тиражированием альтернативной картины мира. Социальные сети не просто распространяют альтернативную повестку — они дают возможность участвовать в ее формировании. Они освободили частное авторство масс.
Неизбежен конфликт двух способов формирования повестки — вещательного, вертикального «сверху вниз», контролируемого истеблишментом, в котором за контент отвечает специальная каста, и вовлекающего, горизонтального, с блуждающими сгустками авторитета, где авторствует сама публика и за контент отвечают все. Это столкновение носит не политический, а морфологический характер: пирамида сталкивается с облаком.
Уже «этажом» ниже, на уровне национально-культурных особенностей, на этот морфологический конфликт налипают политические смыслы. Это почти всегда претензия неадекватной репрезентации, предъявленная элитам: «Вы нас даже не представляете!» Люди вдруг не просто осознают, что у истеблишмента свои заботы и своя повестка, — они теперь не по слухам, как раньше, а уже воочию видят, что чуждая их интересам повестка еще и беспардонно навязывается через традиционные медиа. Если репортажи социальной сети расходятся с репортажами телевизора, но не уступают по охвату — жди взрыва.
Непрерывный референдум
Соцсети — это непрерывный референдум по всем вопросам, невозможный в офлайне по причине слишком большого количества участников. Ведь именно рост участников привел агору, круг, вече к замене на представительную демократию. Соцсети повернули процесс вспять — они сделали прямую демократию снова возможной. И на исторически невиданных и физически невозможных для офлайна массивах и скоростях. Социальные сети соотносятся с традиционными СМИ точно так же, как прямая демократия с представительной.
Мало того, что из-за способа формирования альтернативная повестка соцсетей просто обречена отличаться от официальной повестки истеблишмента, — она еще и дополнительно гальванизируется, если мейнстрим ее не замечает, а политические институты подавляют. В конце концов происходит социальный взрыв, зачастую вообще никак не связанный с социально-экономическим состоянием протестующих. Вот почему такие протесты — это всегда «революция достоинства».
Помимо неизбежного политического разогрева, соцсети предлагают социальную когерентность — связность и согласованность, которые, в свою очередь, обеспечивают дополнительный разогрев через солидарные и эпидемические всплески интереса к какой-либо теме, будь то выборные фальсификации или расследование про «Димона». Социальная сеть — не только коллективный агитатор и коллективный пропагандист, но и коллективный организатор.
Но приписывать заслугу в организации протеста одним лишь соцсетям было бы несправедливо. Свой немалый вклад вносят и мейнстрим-медиа, и контролирующий их истеблишмент. Роль последних заключается в формировании «разницы потенциалов», в создании такой официальной повестки, которая максимально резко отличалась бы от повестки, формируемой участниками и активистами в соцсетях.
От Occupy Wall Street — к Трампу. От Болотной — к …?
Начальную волну соцсетевых протестов несла на своих плечах продвинутая молодежь, первой вкусившая сладкий яд освобожденного авторства. Однако с тех пор социальные сети распространились шире и глубже. Новая демография проникновения принесла новый взрыв «рассерженных» и «непредставленных»: неожиданный Brexit, шокирующая победа Трампа.
Феномен Трампа сводится не к его личным характеристикам, как это продолжают мусолить западные мейнстрим-медиа, а к готовности миллионов «непредставленных» проголосовать против истеблишмента и его повестки. Это все тот же морфологический бунт облака против пирамиды, который лежал в основе Арабской весны, Occupy Wall Street или Болотной. Только демография поменялась.
В этой логике социально-демографического расползания соцсетей, глядя на Brexit и Трампа, можно было бы спрогнозировать следующую волну протестов в России. Она могла бы быть связана, например, с теми, кому пообещали, но не обеспечили величия Русского мира. Бунт пассионарных охранителей против вялости и коррупции охраняемых — тоже вполне себе «революция достоинства». Наработанные идеи, недостаточная «представленность» этих людей и, наоборот, «достаточная» демография соцсетей — все это могло бы привести однажды к тому, что Новороссия срикошетила бы в России.
Одним из возможных сценариев мог бы стать «Фергюсон», который тоже отражает логику развития протестного потенциала соцсетей по мере их социально-демографического расползания. Протесты этого типа случаются после какого-нибудь полицейского произвола, вымышленного или реального. Соцсети уже достаточно зашли в малые города и большие пригороды, чтобы тамошняя молодежь конвертировала свою «непредставленность» в протесты, как только представится достаточно энергетический повод («Димона» тут не хватит).
Строго говоря, Blackberry riot, бунт лондонских предместий в 2011-м, уже носил приметы Фергюсона, как и сами события 2014-го в этом американском городке, разнесенные соцсетями далеко за его пределы.
Беспорядки на Манежной площади в 2010 году, связанные с убийством футбольного фаната и непонятным поведением милиции (то самое расхождение между официальной и альтернативной повестками), сейчас, при более плотном накрытии этой категории молодежи социальными сетями, развивались бы куда более радикально.
Не то чтобы подобные радикальные сценарии совсем отменяются: «Россия шансона» еще вполне может пойти по протестному пути «России айфона». Но тут в естественный ход событий вмешался Навальный.
Энергия важнее идей
Навальный удержал протест «рассерженных» фактически в той же социальной нише — пытливая молодежь, «не представленная» в мейнстриме, но получившая в социальных сетях другую картинку и снабженная хорошими вирусными мемами. Но так как «политическая демография» социальных сетей расширяется, то эта молодежь изменилась — она еще больше помолодела. Как результат, протест не радикализовался, а тоже помолодел, что, возможно, уберегло пока страну от многих неприятностей.
«Непредставленность» и бунт юношества против системы — дело обычное и даже полезное, если без излишеств. Но в условиях цифрового общества и соцсетей мы этого еще не проходили. Очевидно, политическая активность сейчас войдет в подростковую моду. Способствовать этому будет не столько Навальный, сколько учителя и родители, которые начнут активно отговаривать и запрещать. Они и донесут туда то, что Навальный еще не донес. У юношества появляется новый смысл и новое испытание, способное вызвать зависть и гордость, порицаемое и запрещаемое. Традиционная подростковая инициация, построенная на потрясании основ, испытании запретов и демонстративном преодолении страха, получит новые символы — стайкой на митинг, фото в объятьях «космонавта», селфи в автозаке. В этом случае мы прямо сейчас наблюдаем зарождение новой подростковой субкультуры — политической активности. Не исключено, что Навальный оттянет часть скучающих подростков у «синих китов» и суицидальной моды, а также от увлечения различными видами экстремизма.
Вряд ли Навальный нацеливался конкретно на подростков. Довольно трудно отсортировать мемы, которые нравились бы, скажем, старшеклассникам отдельно от первокурсников. Школьники подтянулись потому, что возраст их социализации совпал с проникновением в их среду политизирующего влияния соцсетей. Ну, и школа помогла со своим политпросветом. В Сети им предложен подходящий язык бунта, подходящая субкультура протеста, оформленная, видимо, лучше и интересней, чем субкультура радикальных движений.
Учитывая, что это еще и будущий электорат, команда Навального, наверное, начнет вбрасывать больше привлекательных мемов для этой аудитории, чтобы развить неожиданный демографический успех. Однако Навальный вряд ли сможет сохранить тотальный содержательный контроль над этой модой. Подростковый бунт бессодержателен — энергия важнее идей. Методы и идеи Навального могут довольно скоро оказаться «бархатными», особенно если сам Навальный в глазах подростков «институциализируется». И тогда первичная политическая вовлеченность старшеклассников может стать для части из них транзитом к чему-то более радикальному.
Сегодня выигрывает не тот, кто контролирует вертикальную трансляцию, как это было в индустриальную эпоху, а тот, кто создает платформу для массового самовыражения. К этому особенно восприимчива молодежь. Пока власть берет под контроль всё новые каналы вещания в «медиапирамиде», Навальный создает все новые тренды.
В неизбежный морфологический конфликт между пирамидой и облаком втягивается следующий демографический пласт. Это еще юношество, а не уже маргиналы, — но когда-нибудь соцсети доберутся и до них.
