Сегодня мы публикуем первую часть книги Адама Тирера, старшего научного сотрудника программы «Политика в области технологий» университета Джорджа Мейсона, колумниста Wall Street Journal, Economist, Washington Post и Forbes. Автор выступает за применение принципа «инновации без разрешения» и утверждает, что в случае, если возобладает противоположный ему «принцип предосторожности», нас ожидает замедление экономического роста, уменьшение предложения качественных товаров и услуг, повышение цен и общее снижение уровня жизни. Вторая часть книги будет опубликована в ближайшее время. Следите за обновлениями!
Что действительно важно, так это приводящее к успеху стремление каждый раз добиваться того, что в эту минуту кажется недостижимым. Человеческий разум подтверждает свою силу не плодами прошлых успехов, но жизнью в будущем и ради будущего.
Ф. А. Хайек, «Конституция свободы» (1960)
Предисловие
Главным предметом разногласий в сегодняшних спорах о технологической политике можно считать «вопрос о разрешении». Звучит он так: Должны ли создатели новых технологий заручаться санкцией официальных инстанций перед разработкой и внедрением своих инноваций? Ответ на этот вопрос зависит от отношения к новым изобретениям. Здесь сложились две противоположные точки зрения.
Одна из этих позиций известна как «принцип перестраховки». В общем и целом этот принцип подразумевает, что инновации должны быть запрещены или ограничены, пока разработчики не докажут, что их изобретения не нанесут ущерба людям, организациям, социальным группам, культурным нормам, существующим законам, правилам и традициям.
Другой взгляд на вещи коротко выражается формулой: «инновации не требуют разрешения». Согласно этому взгляду, эксперименты с новыми технологиями и моделями ведения бизнеса принципиально, по определению позволительны. Пока не будет убедительно доказано, что новое изобретение нанесет серьезный вред обществу, инновационный процесс должен проходить беспрепятственно, а проблемы, если они возникнут, можно решить позже.
В этой книге я намерен показать, как перестраховочный образ мысли все сильнее проникает в текущие дискуссии об информационных технологиях, объяснить, почему это опасно, и доказать, что политики, напротив, должны безусловно поддерживать и защищать инновации без разрешения – не только в сфере интернета, но и по отношению ко всем новым типам сетевых технологий и площадок.
Мои доводы в пользу инноваций без разрешения вкратце таковы:
- если государственной политикой на каждом шагу движет страх перед гипотетическими «наихудшими сценариями» и настрой на предосторожность, инновационный процесс тормозится. Обучаемость общества и появление новых экономических возможностей в условиях политики, основанной на перестраховочном регулировании, резко снижаются. На практике это означает, что спектр услуг сужается, качество товаров падает, цены растут, темпы экономического роста сокращаются и, в целом, происходит падение уровня жизни. Проще говоря, жизнь в постоянном страхе перед наихудшими сценариями — и их превращение в ориентиры для политики государства – исключает реализацию наилучших сценариев. Когда государственная политика определяется доводами в духе принципа перестраховки, возникает серьезная угроза техническому прогрессу, предприимчивости в экономике, социальной адаптации, а в долгосрочной перспективе – и благосостоянию общества;
- мудрость рождается из опыта, в том числе связанного с риском, со случающимися иногда ошибками и провалами. Терпение и принципиальная открытость инновациям без разрешения — разумный подход к технологическому прогрессу не только потому, что он открывает свободное пространство для изобретений и предпринимательства, но и потому, что позволяет увидеть, как меняется отношение общества к новым технологиям. В большинстве случаев граждане благополучно приспосабливаются к технологическим революциям, используя различные механизмы социально-психологической адаптации, вырабатывая новые нормы и творчески решая возникающие проблемы;
- не всякий разумный этический принцип, социальная норма или успешный хозяйственный опыт автоматически порождает разумную политическую практику. Если мы надеемся сохранить свободное и открытое общество, нам не следует превращать каждый этический императив или общественную норму – какими бы мудрыми они ни были – в законодательное требование. Попытки такого рода резко сокращают пространство свободы личности и возможность инноваций;
- наилучшие решения сложных социальных проблем почти всегда органичны и возникают как «инициатива снизу». Просвещение, расширение прав и свобод, социальное давление, вырабатываемые обществом «правила игры», добровольное саморегулирование и адресное применение уже действующих правовых норм (особенно через обычное право) почти всегда эффективнее административно-командного управления и бюрократических схем по принципу «сперва спроси у мамы»;
- по перечисленным соображениям в сфере технологической политики принцип инноваций без разрешения должен, в виде общего правила, превалировать над перестраховочным мышлением. В максимально возможной степени априорный подход должен состоять в том, что любые технологические инновации допустимы. Бремя доказательства ложится на тех, кто выступает за перестраховочное регулирование: это им придется объяснить, почему данный новаторский эксперимент необходимо пресечь в упреждающем порядке. Сегодня столкновение этих противоположных мировоззрений со всей наглядностью проявляется в ряде дискуссий, затрагивающих не только политику в отношении интернета и информационных технологий, но и другие нарождающиеся технологические идеи и разработки.
Так, за последний год комиссии по делам такси по всей стране пытались помешать Uber, Lyft и Hailo предоставлять потребителям возможности более качественных транспортных услуг[1]. Точно так же власти штата Нью-Йорк угрожали компании по аренде жилья Airbnb, требуя данные о всех пользователях, сдававших свои квартиры или дома в Нью-Йорке[2]. Кроме того, Администрация по пищевым продуктам и лекарствам недавно потребовала от компании 23andMe остановить продажи наборов для генетического анализа на дому стоимостью всего по 99 долларов за штуку[3].
Но и многие другие недавние инновации находятся в зоне риска. Федеральные власти и власти отдельных штатов уже изучают возможность регулировать применение «интернета вещей», «умных» автомобилей, коммерческих беспилотников, 3D-копирования и многих других новых технологий, едва выбравшихся из колыбели. В данном тексте я не раз буду коротко описывать конкретные примеры тех «инновационных возможностей», которым напрямую угрожает перестраховочное мышление, и прежде всего — попытки регулирования, связанные с опасениями относительно безопасности и неприкосновенности частной жизни.
Нахваливая эти инновационные возможности, я стремлюсь показать, насколько необходимо, чтобы они могли развиваться без особых препятствий. Сразу оговорюсь: речь не идет о защите корпоративных прибылей или поддержке какой-то конкретной технологии, сектора экономики или группы изобретателей. Речь идет лишь о том, чтобы люди — как граждане и как потребители — могли и дальше пользоваться множеством выгод, присущих открытой и инновативной информационной экосистеме. Более того, эта принципиальная свобода инноваций — важнейшее условие для появления следующей большой волны новшеств уже в промышленной сфере, для вливания свежих сил в нашу динамичную, быстро растущую экономику. А в конечном итоге речь идет о сохранении социально-экономической свободы в целом — и об отказе от административно-планового сознания, от методов, которые всегда тормозили прогресс и рост благосостояния.
Примечание: Значительная часть книги основана на моих недавних обзорных публикациях по правовым вопросам, на обращениях в федеральные органы, редакционных статьях и записях из блогов. Большинство из этих материалов будут перечислены в приложении, чтобы читатели с их помощью могли подробнее ознакомиться с обсуждаемыми в книге вопросами.
I. Введение: В чем важность инноваций без разрешения
A: От скудости к изобилию
До недавних пор человечество жило в состоянии крайней информационной нищеты. Нашим предкам остро не хватало источников информации: они по большей части находились во власти горстки производителей и распространителей информации, действовавших в ту или иную эпоху.
Все изменилось с появлением Интернета и цифровой экономики. Теперь мы наслаждаемся небывалым изобилием и разнообразием в информационной сфере. Мы живем в мире вездесущих и в любое мгновение доступных информационных ресурсов, позволяющих добраться до какого угодно контента и потреблять его где угодно, когда угодно и какими угодно способами. Мало того, у нас есть доступ к коммуникационным сетям и площадкам, дающим каждому — мужчине, женщине, ребенку — возможность высказаться и выразить себя, обращаясь хоть ко всей планете. Но и это еще цветочки. Мир находится на пороге новой великой промышленной революции — разработок, способных в огромной степени повысить благосостояние всего человечества.
Однако это случится лишь в том случае, если мы сохраним главную движущую силу информационной революции: «инновации без разрешения» — свободу непрерывно экспериментировать и добывать знания методом проб и ошибок.
Именно инновации без разрешения дали импульс цифровой революции и появлению Интернета. Таким же образом не менее решительных и динамичных сдвигов можно добиться сегодня в других секторах экономики. Нет никаких оснований ограничивать приложимость этого подхода пределами нынешнего информационного сектора.
К сожалению, многие эксперты в области Интернета и его горячие сторонники, превознося роль инноваций без разрешения в информационном секторе, пренебрегают возможностями применить этот принцип к другим областям. Это очень досадно, поскольку мы можем и должны расширять горизонты инноваций без разрешения и в «материальном» мире. Тот же революционный подход необходим для всех новых технологий и секторов, лежат ли в их основе биты (информационная экономика) или атомы (экономика производства).
Разнообразные примеры, которые приводятся в данной работе, показывают, что необходимость получать разрешения может повредить инновациям не только в виртуальном, но и в материальном мире. Потери от этих упущенных инноваций весьма высоки. Тем, кто ответственен за политические решения в этой области, следует воздержаться от профилактических ограничений на использование новых технологий при отсутствии доказанного, а не только гипотетического вреда. Чаще всего люди приспосабливаются к новым технологиям и, подходя творчески и с фантазией, успешно встраивают в свою жизнь даже самые «подрывные» новинки.
Несомненно, как это всегда бывает с новыми изобретениями, здесь существуют сложные проблемы приватности, безопасности и так далее. Но у нас есть все основания с оптимизмом смотреть в будущее и считать, что со временем мы с этим сложностями справимся. Мир инноваций без разрешения готов сделать нас здоровее, счастливее, богаче — если только мы позволим ему состояться.
Б: Инновации без разрешения — что это значит?
Хотя многочисленные преимущества, связанные с распространением коммерческого интернета и современных цифровых технологий, существуют лишь два десятка лет, мы уже воспринимаем их как нечто само собой разумеющееся. Мы ожидаем, что каждый год будут появляться новые, более совершенные модели компьютеров, планшетов и смартфонов. Мы рассчитываем на повышение качества и скорости широкополосного Интернета. Мы хотим больше контента, больше онлайновых услуг, больше сетевых площадок. И так далее.
Причем, как ни удивительно, каждый год мы действительно получаем все это — и многое другое, о чем еще недавно даже не помышляли. Но, наслаждаясь плодами технологического рога изобилия, мы порой забываем, что еще недавно нормой были дефицит информации и ограниченность выбора для потребителей. Поэтому стоит задаться вопросом: как получилось, что всего за пару десятилетий мы стали свидетелями величайшего в истории рывка в области доступа к информации и развития коммуникационных систем? Ответ сводится к трем словам: инновации без разрешения.
Один из «отцов» Интернета, Винт Серф, напрямую связывает с инновациями без разрешения экономические выгоды от появления Сети[4]. В качестве открытой площадки Интернет позволяет предпринимателям обкатывать новые модели бизнеса и предлагать новые услуги без предварительной санкции регулирующих органов.
Но, разумеется, воздействие инноваций без разрешения гораздо шире. В это понятие входит постоянный поиск на самых разных уровнях, от мелких усовершенствований до масштабных изысканий, — профессиональные дизайнеры и программисты-любители, крупные производители контента и студенты-блоггеры, общенациональные провайдеры широкополосной инфраструктуры и создатели сетей в локальных сообществах. Инновации без разрешения — это способность человеческого разума, по самой природе своей пытливого и изобретательного, к безудержному творчеству. А если уж совсем кратко, то инновации без разрешения — это свобода.
Хотя именно инновации без разрешения стали секретом успеха для Интернета и многих других продуктов высокотехнологичной экономики последних лет, так было не всегда. Большинство нынешних пользователей Всемирной паутины даже не подозревают, что до 1989 года коммерческое применение Интернета было запрещено. Так, изданная в 1982 году инструкция Массачусетского технологического института по использованию ARPAnet — предтечи нынешнего Интернета — предупреждала студентов: «Применение ARPAnet в любых целях, не связанных напрямую с делами государства, считается незаконным... Рассылка электронных сообщений по ARPAnet для получения коммерческой прибыли или в политических целях — действие антиобщественное и противоправное. Рассылая такие сообщения, вы можете задеть многих людей, а у МТИ могут возникнуть серьезные неприятности с государственными ведомствами, управляющими ARPAnet»[5].
Таким образом, до начала 1990-х Интернет оставался некоммерческой площадкой — по сути закрытым клубом для ученых, горстки технологов и инженеров и избранных государственных чиновников.
Конечно, запрет на коммерческое использование Интернета был вызван самыми благими намерениями. Те, кто его вводил, скорее всего, просто не могли представить себе, какую огромную пользу принесло бы его превращение в открытую площадку для социальных и коммерческих инноваций.
Как бы то ни было, издержки от неиспользованных возможностей в связи с этим запретом были очень велики. «Издержки от неиспользованных возможностей» — это упущенная выгода из-за выбранного образа действий[6]. Когда дело касается технологических инноваций, всегда нужно иметь это понятие в виду. Любое действие — особенно политическое или связанное с регулированием — имеет свои последствия. Фредерик Бастиа, французский философ и экономист XIX века, показал, насколько важно учитывать множество непредвиденных, вторичных эффектов экономических изменений и политических шагов[7]. Многие эксперты и политические аналитики обращают внимание лишь на первичные эффекты — те, которые Бастиа называл «видимыми», — не замечая более далекоидущие и зачастую «невидимые».
Когда коммерческое использование важного ресурса или технологии произвольно запрещается либо ограничивается, издержки от неиспользованных возможностей не всегда становятся очевидны сразу же. Тем не менее эти «невидимые» эффекты вполне реальны и оборачиваются серьезными последствиями для людей, экономики и общества.
В случае с Интернетом первоначальные ограничения на его коммерческое использование и развитие обернулись высокими издержками от неиспользованных возможностей. Их подлинный масштаб стал очевиден только в начале 1990-х, когда эта ошибка была исправлена — Сеть открылась для коммерческого использования. Как только это произошло, социальная и экономическая активность в Сети расцвела пышным цветом. Инновации вроде электронной почты и веб-браузеров быстро приобрели широкое распространение. Начался бум интернет-сайтов — персональных, корпоративных и всяких прочих. Взлетели показатели онлайновых продаж. Появились сложные поисковые системы. Затем возникли блоги, соцсети, смартфоны, планшеты, мобильные приложения, ряд других цифровых устройств и услуг — они развиваются так быстро, что просто не уследишь[8]. Все это стало возможным потому, что мы априорно подходили к цифровой экономике с позиции допустимости любых инноваций — то есть работал принцип «инновации без разрешения». Никому не приходилось просить о праве на разработку этих новых технологий и площадок.
Инновационные возможности: Интернет вещей
Появление так называемого Интернета вещей обещает перемены, по масштабу не уступающие первой волне связанных с Интернетом инноваций[9]. Интернет вещей (ИВ) порой рассматривают как синоним «умных» систем: «умных квартир», «умных зданий», «умного здравоохранения», «умных энергосетей», «умной мобильности» и так далее[10]. По мере того, как почти все «умные устройства», которыми мы владеем и с которыми контактируем, постепенно снабжаются микрочипами и сенсорами, создается то, что в конечном итоге станет абсолютно целостной коммуникационной паутиной[11].
ИВ, как отмечает репортер New York Times Стив Лор, предполагает, что «миллиарды цифровых устройств, от смартфонов до сенсоров в домах, автомобилях и разнообразных механизмах, будут связываться друг с другом, чтобы автоматизировать свою работу и сделать нашу жизнь лучше»[12].
По оценке Cisco, к 2020 году количество «умных вещей», включенных в ИВ и способных связаться друг с другом, достигнет 37 миллиардов[13]. Таким образом, мы быстро приближаемся к тому моменту, когда «буквально все люди и вещи будут подключены к Сети»[14]. По данным аналитической компании ABI Research, уже сегодня на рынке имеется более 10 миллиардов устройств с беспроводным интернет-соединением, а к 2020 году их будет более 30 миллиардов[15].
Польза от этих перспектив ожидается поистине огромная. Специалисты из Глобального института Маккинзи полагают, что потенциальная экономическая выгода от ИВ к 2025 году достигнет 2,7 — 6,2 триллионов долларов в год[16], а консалтинговая фирма IDC прогнозирует среднегодовой рост этого рынка на 7,9% вплоть до 2020 года будет с выходом к объему в 8,9 триллионов долларов[17]. Наибольший эффект придется на сферы здравоохранения, энергетики, транспорта и розничных продаж.
Конечно, как это всегда бывает при любой научно-технической революции, прогресс обернется потрясением основ, как в экономике, так и в области социальных норм. Уже высказывается озабоченность в связи с влиянием ИВ на сферу безопасности и неприкосновенности частной жизни: Федеральная комиссия США по торговле даже начала заниматься этим вопросом и в ноябре 2013 года провела соответствующие слушания. Некоторые критики уже предсказывают, что новые технологии обернутся настоящим апокалипсисом для защиты частной жизни граждан, и призывают к превентивным контрольно-ограничительным мерам[18].
В: Грядущие плоды новой великой промышленной революции
Впрочем, история инноваций без разрешения отнюдь не закончена, а Интернет — не единственная и не последняя мощная площадка для коммерческих и социальных сдвигов.
Мы стоим на пороге новой великой промышленной революции[19]. Многие из подспудных движущих сил цифровой революции — резкое увеличение вычислительной мощности и объема памяти, неуклонная миниатюризация компьютеров, повсеместное распространение коммуникационных и сетевых систем, оцифровка всех данных и так далее — начинают оказывать глубокое воздействие и за пределами киберпространства.
Это означает, что «пространство плоти» — мир атомов и материальных объектов — готово к тому же перевороту, какой информационная экономика — мир битов — пережила за последние двадцать лет. Мир динамичных, всеохватывающих, автоматизированных вычислительных и сетевых технологий, благодаря которому наши цифровые продукты и виртуальные услуги стали эффективнее, быстрее и распространеннее, готов соединиться с материальным миром. «В последние десять лет происходило открытие новых способов творить, изобретать и совместно работать в Сети, — отмечает известный популяризатор технических знаний Крис Андерсон в своей недавней книге «Делатели» (Makers). — А в следующие десять лет мы научимся применять полученный опыт в реальной жизни»[20] .
Когда микрочипы, датчики и антенны будут внедрены во все промышленные технологии, «постоянно включенный» (always-on), полностью настраиваемый под пользователя мир вокруг нас из перспективы превратится в повседневность. Почему Интернет вещей и «общение машин» кое-кого пугает, понять нетрудно. Я уже отмечал, что наша первоначальная реакция на новшества такого рода сплошь и рядом сводится к страху и трепету. Мы и вообще находим самые разные причины для того, чтобы опасаться наихудшего. Вот и в дискуссиях о новых технологиях и новых методах ведения бизнеса зачастую преобладают самые пессимистические прогнозы.
Пока ограничимся замечанием о том, что, когда мы представляем себе компьютеризованный мир с вездесущими сенсорами и роботами, разумными устройствами и принадлежащими частным лицам беспилотниками, — наше воображение услужливо подсовывает нам научно-фантастические антиутопии, в которых машины захватывают власть над жизнью человечества и его экономической деятельностью. На таких страхах основано множество публикуемых сегодня книг и статей. Подробнее на этих вопросах мы остановимся в третьем разделе данного текста.
И вот в связи со всеми этими новыми технологиями вновь возникает проблема разрешений. «Сохраняет актуальность вопрос о том, — отмечает мой коллега по центру Mercatus Эли Дурадо, — следует ли нам их приветствовать или душить нормами регулирования и спорами о трансформационных выгодах. Наилучший способ обеспечить нам благосостояние в будущем — с готовностью одобрить и поддержать новые технологии... Впрочем, они появятся независимо от нашего желания, так что пора задуматься о том, как мы будем встраивать их в нашу жизнь»[21].
Мы не можем точно предсказать, как все эти инструменты и площадки будут использоваться; не знаем мы и того, станет ли что-то из этого новой «золотой жилой». Однако наш опыт с Интернетом и новыми информационными технологиями позволяет надеяться: если инновациям и предпринимательству дать развиваться спокойно, без превентивных барьеров, которые ставят на их пути регуляторы, — эти новые технологии могут принести с собой удивительные, обогащающие нашу жизнь перемены.
Инновационные возможности: нательные технологии
Нательные технологии — это сетевые устройства, способные собирать данные, отслеживать действия и подбирать индивидуальные параметры взаимодействия с внешним миром в соответствии с потребностями и желаниями пользователя. В основе этих устройств, как правило, лежат сенсорные датчики, а также существующие беспроводные системы и протоколы (Wi-Fi, Bluetooth, ближняя бесконтактная связь и GPS)[22]. Это, собственно, одна из разновидностей Интернета вещей, но она заслуживает особого внимания из-за далекоидущего потенциального воздействия на общество[23].
Многие нательные технологии уже выпускаются серийно и используются, прежде всего, в медицинских целях, а также для поддержания физической формы. Люди употребляют цифровые регистрационные приборы для постоянного мониторинга своей повседневной деятельности и состояния — об этом уже говорят как о своего рода движении, иногда называемом «Подсчитай себя» (Quantified Self movement). В дальнейшем нательные приборы и «умную ткань», начиненную сенсорами[24], можно будет использовать для обеспечения личной безопасности и удобства, как дома, так и в любой точке планеты. К примеру, многие пожилые люди уже применяют нательные технологии, позволяющие в любой момент сообщить об остром заболевании или иной экстренной ситуации родственникам или социальным службам. В медицинских учреждениях также внедряются датчики MBAN (Medical Body Area Network): они «обеспечат автоматический сбор мониторинговой информации о пациентах — например, показания температуры, — с нательного сенсора-термометра»[25].
За пределами медицинской сферы нательные устройства можно использовать как дома, так и на рабочем месте в целях обеспечения персонального комфорта, то есть для изменения условий среды: например, параметры освещения, температуры, включенных развлекательных программ можно корректировать при перемещении пользователей из одного помещения в другое. Кроме того, фирмы будут использовать нательные устройства для адаптации услуг к индивидуальным потребностям клиентов. Так, компания Disney создала «Волшебную ленту», помогающую посетителям Диснейлендов персонализировать свои запросы еще до входа на территорию[26].
Конечно, в связи с этими технологиями возникает немало поводов для беспокойства в отношении безопасности и особенно неприкосновенности частной жизни[27]. Наиболее заметная нательная технология из имеющихся на рынке — система для очков Google Glass, но она же вызывает и больше всего нареканий[28]. Возможности Google Glass и других нательных устройств вроде миникамеры «Нарратив» по наблюдению людей друг за другом уже заставили всерьез волноваться защитников приватности[29]. Какой объем данных о нас будут собирать эти устройства? С какими целями их могут использовать? Это пока неясно, но и сколько способов полезного применения могут дать подобные технологии — пока столь же неясно[30].
Что же касается проблем этикета и защиты частной жизни, то определяющую роль в успехе нательных технологий может сыграть сила социальных норм. Как уже отмечалось, порой культурные требования, давление общественности и спонтанные «социальные санкции» оказываются куда более эффективными регуляторами инноваций и использования новых устройств, чем законы и постановления государства.
II. Как уберечь прогресс от технократов
А: Те, кто страшится будущего
Принцип «инновации без разрешения» поддерживают не все. Многие его критики исходят из того, что будущего следует опасаться — и потому тщательно его планировать. Этот образ мыслей известен как «статичное сознание».
В своей книге «Будущее и его враги» (The Future and Its Enemies), вышедшей в 1998 году, Вирджиния Пострел противопоставляет друг другу два мировоззрения — «динамичное» и «статичное» — и показывает, как расхождение между ними может повлиять на будущий путь прогресса[31]. Пострел считает необходимым поддерживать динамизм — «мир непрерывного творчества, открытий и конкуренции» — в противовес «отрегулированному, сконструированному миру» статичного сознания. Она утверждает: нам следует «рассматривать технологии как проявление творческой сущности человека, а будущее — как манящую перспективу», отвергая мысль о том, «что прогресс требует генерального плана». В соответствии с динамичным мировоззрением прогресс — это «децентрализованный, эволюционный процесс», в рамках которого ошибки воспринимаются не как непоправимая катастрофа, а как «поддающиеся исправлению побочные следствия эксперимента»[32]. Одним словом, ошибки — это опыт, из которого извлекаются уроки.
Пострел отмечает, что динамичность современного мира, движимого невероятными технологическими прорывами, сплотила самые разнообразные силы противников непрерывной и беспрепятственной эволюции: «Объединились два лагеря поборников статики, прежде бывшие друг для друга заклятыми врагами: реакционеры, превыше всего ценящие стабильность, и технократы, для которых самое главное — контроль. Реакционеры стремятся обратить перемены вспять, вернуться к реальному или воображаемому прошлому и сохранить его навечно... Технократы же обещают “управляемые перемены”, централизованное руководство прогрессом в соответствии с предсказуемым планом... Они не отстаивают примитивизм или традиции, а беспокоятся, что государство не сможет контролировать динамичное развитие»[33].
Несмотря на второстепенные разногласия, реакционеров (тяготеющих к социально-политическому «консерватизму») и технократов (считающих себя в политическом плане «прогрессистами») объединяет стремление тверже управлять темпами и характером технологических инноваций. И те, и другие надеются, что просвещенные и мудрые государственные мужи наставят нас на путь истинный или вернут на прежнюю дорогу, от которой мы отклонились.
Роберт Д. Эткинсон в книге 2004 года «Прошлое и будущее американской экономики» (The Past and Future of America’s Economy) предлагает еще один плодотворный подход к этому водоразделу в обществе: «Противоречия между стабильностью и прогрессом, защищенностью и процветанием, динамикой и статикой обусловили появление одной из основных разделительных линий в американской политической повестке. По одну сторону находятся те, кто с надеждой смотрит в будущее и считает “новую экономику” позитивным явлением. По другую — те, кто сопротивляется переменам и видит в новых технологиях и “новой экономике” одни лишь риски. В результате возникает политический разлом между охранителями (preservationists), пытающимися держаться за прошлое, и модернизаторами, понимающими, что новые времена требуют новых инструментов»[34].
Как и Пострел со своей парадигмой «динамика против статики», Эткинсон, противопоставляющий охранителей модернизаторам, справедливо указывает, что в основе пессимистического взгляда на будущее лежит консервативный менталитет, а среди технократов превалирует статичное мышление. Пожалуй, лучше всего такая позиция объясняется с точки зрения психологии. «Мы — консервативная раса, — отмечает Скотт Беркун, автор книги «Мифы об инновациях» (The Myths of Innovation; русский перевод «Откуда берутся гениальные идеи? 10 мифов об инновации»). — Приспособление к уже имеющимся обстоятельствам заложено в нашей биологической природе»[35]. Психологи и экономисты называют это «боязнью потери» (loss aversion).
С точки зрения статичного мышления инновации без разрешения нежелательны именно потому, что ведут к утрате каких-то примет прошлого, веками и поколениями казавшихся людям прекрасными и правильными. Это могут быть те или иные формы культуры, некоторый набор институтов или бизнес-моделей, другие нормы и ценности, переживающие быструю эволюцию. Критики этого лагеря жалуются на современный прогресс с его новыми технологиями страшной подрывной силы, быстро упраздняющими прежние стандарты и правила[36]. Для них все знакомое заведомо комфортнее неизвестного и неопределенного[37]. И понятно, каким образом охранительное или статичное мышление предоставляет им психологическую защиту: они хотят определенной уверенности в том, что любая неопределенность натолкнется на неодобрение или даже запрет.
Более того, поскольку — замечает та же Пострел — и реакционеров, и технократов беспокоит «динамичность и, следовательно, “встроенная” нестабильность будущего», его «многоуровневая неупорядоченность»[38], постольку при обсуждении новых технологий и разработок они часто прибегают к тактике запугивания[39]. В самом деле, подчеркивает Пострел, реакционеры и технократы «берут в союзники страх: страх перед переменами, страх перед неизвестностью, страх перед тем, что комфортная повседневность превратится в хаос... Они обещают сделать мир безопасным и предсказуемым — главное, чтобы мы доверили им планирование будущего и дали возможность воплотить этот единообразный план»[40]. Они хотят, чтобы неразбериха и неопределенность сменилась «уверенностью: кто-то наверху сделает так, чтобы все пошло как надо»[41].
Реакционеры говорят, что инновации необходимо контролировать ради порядка, безопасности, традиций, незыблемости институтов и так далее. Технократы, в свою очередь, настаивают: ужесточение контроля требуется в интересах справедливости, равенства, неприкосновенности частной жизни и других ценностей. Впрочем, цели здесь значат меньше, чем средства, — именно усиление контроля над ходом будущего развития сплачивает оба мировоззрения в их противостоянии инновациям без разрешения.
Поэтому, чтобы упростить дело, мы можем оставить за скобками различия между этими двумя группами и говорить про обе как про «технократов». Их общая черта — стремление контролировать ход технического прогресса. Добиться этого они хотят с помощью «принципа перестраховки» — антитезы инноваций без разрешения.
Б: Орудие технократа: принцип перестраховки
Как это ни парадоксально, столь мощной движущей силой, обеспечивающей в конце концов перемены к лучшему и рост благосостояния, инновации без разрешения становятся, прежде всего, благодаря неудачам[42]. Многие социальные и экономические эксперименты по разным причинам заканчиваются провалом. Так и многие новые технологии оказывается совершенно непригодными. И это хорошо. На ошибках и отрицательном опыте мы учимся добиваться лучших результатов — более эффективных, более безопасных. Благодаря трудным задачам и неудачам люди и организации постепенно приноравливаются к переменам, вырабатывая подходы и решения для адаптации к «подрывному» влиянию новых технологий[43].
В технологиях нет ничего магического, священного и неприкосновенного. Технологии и технологические процессы — не самоцель, а средство достижения множества разных целей. Как не существует единственно верного способа государственного планирования в экономической и социальной сфере, так нет и единственно верного способа применения технологий к тем или иным конкретным задачам и проблемам. Важность инноваций без разрешения состоит в том, что это — непрерывный процесс экспериментирования, и неудачи на этом пути приближают нас к идеальному состоянию или результату (мы становимся богаче, здоровее и так далее).
Мы можем найти более совершенные способы что-либо делать только в том случае, если движущаяся опытным путем эволюция будет продолжаться. Нужно постоянно пробовать и при этом ошибаться, чтобы в конце концов понять, как двигаться вперед. Как сформулировал однажды Сэмюэл Беккет: «Пробовал. Не сумел. Не имеет значения. Снова попробуй. Снова не сумей. Не сумей лучше»[44]. Пожалуй, самый наглядный исторический пример этого принципа — «не сумей лучше», — это случай Томаса Эдисона. Проведя порядка 10 000 неудачных экспериментов с электрической лампочкой, он, говорят, заметил: «Я не потерпел 10000 неудач. Я ни разу не потерпел неудачу. Я успешно доказал, что эти 10 000 способов не годятся. Отсеяв все негодные способы, я найду тот, что сработает»[45].
Необходимость «не уметь лучше» и учиться на этом была главным выводом покойного политолога Аарона Вилдавски, лейтмотивом всех его трудов и особенно книги «В поисках безопасности» (Searching for Safety), вышедшей в 1988 году. Вилдавски предостерегал об опасности стремления к «пробам без ошибок», фокусируя внимание на ценности проб и ошибок при оценке рисков и поиске разумных способов с ними справиться. Мудрость рождается из опыта, подчеркивал Вилдавски, и, чтобы понять, как сделать людей и общество в целом богаче и здоровее, нужно с готовностью принимать неопределенность и периодические неудачи: «Прямое следствие принципа “пробы без ошибок” очевидно: если вы не можете ничего сделать, не зная заранее, к чему это приведет, то вы, собственно, не можете ничего делать вообще. Косвенное же следствие состоит вот в чем: если цена попытки сделать что-то новое повышается, то расставаться с прежним образом действий люди станут неохотней и реже. Чем меньше перемен, тем меньше шансов на сокращение существующих рисков, и это может быть опасно само по себе... Не извлекая пользу из неоднократных попыток, мы не сможем справляться с существующими рисками, и они будут и дальше причинять нам вред»[46].
Итак, когда логика неготовности к ошибкам ложится в основу государственной политики, мы говорим о «принципе перестраховки»[47]. Принцип перестраховки в целом означает следующее: поскольку новая идея или технология в будущем теоретически может обернуться опасностью или рисками, государство должно контролировать или ограничивать развитие таких инноваций до тех пор, пока разработчики не докажут их безвредность.
Проблема с превращением этого перестраховочного образа мыслей в ориентир для государственной политики — в том, что при этом возникает серьезная угроза техническому прогрессу, предприимчивости в экономике, социальной адаптации и долгосрочным перспективам благосостояниях[48]. Если государственная политика на каждом шагу определяется принципом перестраховки, технологические инновации из-за страха перед неизвестностью становятся невозможными; гипотетические наихудшие сценарии перевешивают все другие соображения[49]. При таком режиме вероятность возникновения социального знания и благоприятных возможностей в экономике резко снижается, а то и сводится к нулю. На практике это означает уменьшение количества услуг, снижение качества товаров, повышение цен, сокращение экономического роста и общее падение уровня жизни[50].
Поэтому к технологическим экспериментам мы должны в максимально возможной степени подходить с позиции изначальной приемлемости инноваций, по принципу «инновации без разрешения». Если мы хотим процветания — как для отдельных людей, так и для всего общества, — нам следует отстаивать общее право на эксперименты, на получение знаний методом проб и ошибок и даже на частые неудачи на этом пути[51]. Иными словами, когда речь идет о новых формах технологических инноваций, нам следует придерживаться «антиперестраховочного принципа». Правовед Пол Ом, до недавнего времени занимавший пост старшего политического консультанта в Федеральной комиссии США по торговле, сформулировал этот принцип в статье 2008 года «Миф о Суперпользователе: страх, риск и вред онлайн»[52]. «Обсуждение коллизий, связанных с Интернетом, проходит под знаком страха перед всемогущим пользователем компьютера, Суперпользователем, — отмечает Ом; на деле, однако, этот Cуперпользователь — «мифический персонаж, ... чье могущество сильно преувеличено... Политики, опасаясь его силы, слишком часто реагируют несоразмерно, принимая чреватые двусмысленными и слишком широкими интерпретациями законы, — они призваны обуздать Суперпользователя, но на деле оборачиваются против обычных, ни в чем не повинных пользователей»[53].
Эти страхи перед «Cуперпользователем» — лишь самый свежий вариант гипотетических наихудших сценариев, давно уже превалирующих в дискуссиях о новых изобретениях. В разделе 3 мы разберем несколько подобных примеров из прошлого. Но для начала давайте подумаем, почему в сегодняшних дебатах о технологической политике по-прежнему присутствует элемент паникерства[54].
C: Почему в дискуссиях о новых технологиях господствует апокалиптическое мышление?
Одна из причин, по которым перестраховочный образ мысли часто проникает в дискуссии о технологической политике, уже была упомянута: в качестве первой коллективной реакции на новые технологии у многих из нас всплывают в сознании ужасы антиутопии. Мы рассчитываем на худшее по разным причинам[55]. В предельном случае первоначальное сопротивление новым технологиям доходит порой до форменной «технопаники», то есть «острой реакции общественности, государства и научных кругов на появление новых медиа и технологий, а также их использование, особенно молодежью»[56]. Некоторые новые технологии поначалу встречали сопротивление и даже подпадали под ограничительные меры, поскольку подрывали устоявшиеся социальные нормы, традиции и институты.
Чем же обусловлен этот страх и вызываемая им паника? Существует целый ряд объяснений, почему в сегодняшних дебатах о политике в области информационных технологий наблюдается столь высокий градус страха и негатива, вплоть до технопаники[57]. Есть соображения самого общего психологического порядка, отвечающие на вопрос о том, отчего люди предрасположены к пессимистическим прогнозам и отвергают как угрозу для себя новые технологии и технические новинки[58]. По ряду причин мы в целом неверно оцениваем риски для самих себя и своих близких. Профессор психологии из Гарварда Стивен Пинкер, автор книги «Чистый лист: отрицание человеческой природы в современную эпоху» (The Blank Slate: The Modern Denial of Human Nature), отмечает: «Разуму удобнее оценивать вероятности с точки зрения сравнительной частоты памятных или воображаемых событий. В результате недавние и запоминающиеся события — авиакатастрофа, нападение акулы, эпидемия сибирской язвы — волнуют нас сильнее, чем более частые и обыденные события вроде автомобильных аварий и падений с лестницы, о которых мимоходом сообщается на последних страницах газет. Так и получается, что эксперты по рискам говорят одно, а обычные люди слышат другое»[59].
Клайв Томпсон, постоянный автор журналов Wired и New York Times Magazine, также замечает, что «антиутопические прогнозы рождаются легко», а «апокалиптические ожидания — это разновидность эмоциональной самозащиты: сетуя на то, что современные технологии разрушают культуру, всегда можно воспринимать себя как проницательного критика, не попавшегося на удочку модных высокотехнологичных трендов и популярных, но глупых занятий вроде участия в соцсетях. Вы выглядите обладателем развитого и глубокого вкуса, и любовь к прошлому позволяет вам подняться над рутиной теперешней жизни»[60].
Помимо этих общих положений есть немало более частных обстоятельств, способствующих нагнетанию технопаники и вынуждающих опасаться нового в сфере технологий. Немаловажно, однако, что все они так или иначе вытекают из вышеизложенной логики: инстинкт самосохранения в сочетании со слабой способностью к сравнительному анализу рисков приводит многих и многих к раздуванию технопаники или к беззащитности перед ней.
Хуже того, постоянное нагнетание страхов и паники может привести к опасной напряженности в обществе. К примеру, предыдущее десятилетие ознаменовалось паникой по поводу гипотетических «опасных незнакомцев» в Интернете, вылившейся в нарастающую волну подозрений относительно промышляющих в онлайне педофилов и вообще мужчин рядом с детьми[66]. Аналогичным образом, преувеличенные панические реакции в области кибербезопасности способны вызвать параноидальный страх перед посещением определенных сайтов или использованием определенных цифровых инструментов, которые на самом деле в целом не опасны и полезны людям[67].
Наконец, нагнетание страха опасно потому, что создается искаженная картина рисков, их соотношения друг с другом: постоянная опора на страхи и увлечение катастрофическими сценариями могут обернуться ситуацией, когда люди и общество в целом, охваченные паникой из-за несуществующих проблем, просто не заметят действительно серьезные риски.
Инновационные возможности: частные беспилотники
Уже скоро беспилотные летательные аппараты (БПЛА или дроны) получат весьма широкое распространение[68]. Частные БПЛА принесут потребителям и производителям немалую выгоду, особенно в области доставки товаров и в сельском хозяйстве. Любители всяческих хобби и мастера на все руки также смогут найти немало новых способов применения для БПЛА. Частные дроны способны выполнять полезные функции по сбору информации как для профессиональных медийных организаций, так и для обычных граждан[69].
Впрочем, как и следовало ожидать, появление частных дронов породило и серьезные тревоги, связанные с безопасностью и приватностью[70]. Федеральное управление авиации США (Federal Aviation Administration, FAA) уже открыло слушания «по вопросам неприкосновенности частной жизни, возникающим в связи с беспилотными летательными системами»[71]. Законопроекты об ограничении коммерческого использования дронов вносятся как на федеральном уровне[72], так и во ряде штатов США[73]. Многие ревнители неприкосновенности частной жизни опасаются, что скоро целые рои коммерческих дронов превратят наше небо в безграничный Паноптикон, где уже никому не укрыться от взгляда[74].
Какое-то регулирование использования дронов, скорее всего, неизбежно, но превентивные ограничения способны ослабить многие позитивные эффекты сравнительно беспрепятственных экспериментов с БПЛА[75]. Кстати, ограничения на сбор информации частными БПЛА вызывают серьезную озабоченность с точки зрения их соответствия Первой поправке к Конституции США[76]. В то же время большинство гипотетических опасностей, которые сегодня беспокоят критиков, можно устранить с помощью уже существующих законов и мер — благодаря правам собственности, законам о страховании, законам против подглядывания и так далее[77].
III. Чем вызваны перестраховочное мышление и перестраховочная политика сегодня
В этом разделе мы перейдем от общих причин страха перед новыми технологиями к конкретным опасениям, связанным с информационной эпохой и началом новой великой промышленной революции. Это, прежде всего, вопросы неприкосновенности частной жизни, защищенности и безопасности.
А: Когда рассчитываешь на самое худшее, самое лучшее просто не случится
Прежде чем приступить к анализу этих опасений, необходимо напомнить об одном парадоксе жизни в информационную эпоху: Интернет — скажем, перефразируя Библию, — как дает, так и отбирает. Величайшее преимущество Интернета и современных цифровых площадок заключается в их тесной взаимосвязанности, повсеместной распространенности и — в подавляющем большинстве — открытости. Там существует полная свобода слова и коммерческих потоков. С другой стороны, нельзя иметь самую открытую, доступную, интерактивную коммуникационную площадку в истории человечества, не сталкиваясь порой с некоторыми серьезными проблемами в сфере приватности, защищенности и безопасности. Проще говоря, открытость и взаимосвязанность дают нам огромные блага, но вынуждают иметь дело с неприятностями как социального, так и экономического порядка. Это — «плата за вход» в чудесный новый мир с изобилием контента и коммуникационных возможностей. Грядущая новая промышленная революция, появление Интернета вещей и формирование еще более взаимосвязанной, интерактивной экономики лишь усугубит это противоречие.
К сожалению, многие исследователи, политики, ратующие за регулирование представители общественности, опасаясь подрывного воздействия этих изменений на защищенность, безопасность и приватность, зачастую призывают к превентивным мерам для недопущения гипотетических наихудших сценариев. Конечно, рекомендуя эти меры предосторожности, они руководствуются наилучшими побуждениями. Но главный изъян такого образа мыслей мы уже продемонстрировали: попытки упредить любые гипотетические наихудшие сценарии обернутся тем, что многие из наилучших сценариев никогда не станут реальностью. Иными словами, если страх парализует наш дух новаторства, жертвой станут преимущества, сопровождающие свободу экспериментирования. В результате прогресс и процветание затормозятся.
Инновационные возможности: «Большие данные»
Кеннет Кукьер и Виктор Майер-Шенбергер, авторы книги «Большие данные: Революция, которая изменит то, как мы живем, работаем и мыслим», определяют большие данные как «гигантские объемы информации, доступной благодаря Интернету, которыми можно распоряжаться немыслимыми прежде способами»[78]. Эти данные используются для разработки новых, более качественных цифровых услуг, а также для подбора рекламы в соответствии с нашими интересами, что помогает и дальше предоставлять онлайновый контент и обслуживание бесплатно либо по низким ценам[79].
Эту новую реальность фиксирует Федеральная комиссия США по торговле, отмечая: «Рынок мобильных услуг и услуг в социальных сетях развивается потрясающими темпами; это развитие отчасти финансируется за счет появления адресной рекламы, основанной на использовании личных данных потребителей»[80]. Такой же рост наблюдается в сфере «экономики мобильных приложений» (apps economy), в значительной степени зависящей от сбора данных и рекламы[81].
Многие информационные услуги и цифровые технологии, к которым мы уже привыкли и воспринимаем как нечто само собой разумеющееся, возникли не в результате заранее составленного общего плана, а за счет проводившегося постфактум инновационного анализа возможных новых и интересных способов использования уже существующих баз данных[82]. Кукьер и Майер-Шенбергер указывают: «Ценность информации необходимо рассматривать в свете всех возможностей ее дальнейшего использования, а не только с точки зрения ее сегодняшней применимости... В эпоху больших данных все не так, как прежде: данные, словно волшебная алмазная жила, обеспечивают отдачу еще долго после того, как их номинальная ценность уже извлечена»[83].
Среди примеров таких инноваций, основанных на массивах данных, — инструменты машинного перевода, мобильные услуги оповещения о транспортной обстановке, цифровые карты, системы для выявления спама и мошенничества, программы моментальной проверки правописания и многое другое. Но большие данные также легли в основу сервисов и приложений, способных заметно обогащать нашу жизнь и даже спасать ее[84].
Конечно, в связи с большими данными возникает немало тревог относительно приватности и безопасности, что порождает призывы ввести новые нормы регулирования. В авангарде этих усилий идут разнообразные сторонники неприкосновенности частной жизни, опасающиеся, что без новых правил мы навсегда утратим контроль над данными о самих себе или, что еще хуже, подвергнемся новым формам экономической или социальной дискриминации. Но если новые законы и нормы из-за таких страхов будут ограничивать сбор данных, в будущем мы можем остаться без новых инновационных услуг, инструментов и программ. С этими потоками данных и использованием личной информации связаны огромные преимущества. И законодателям следует трижды подумать, прежде чем ограничивать сбор данных в коммерческих целях, — иначе они зарежут курицу, несущую золотые яйца онлайн. Ведь заявления о пагубных последствиях сбора и использования данных практически не подтверждаются фактами. Никто из-за этого не исключается из информационной экономики и не получает отказа в доступе к новым услугам. Напротив, благодаря сбору данных всем потребителям предлагается более широкий ассортимент товаров и услуг, причем, как правило, по снижающимся ценам. Наконец, критики зачастую не принимают во внимание, насколько люди способны со временем приноравливаться к новым информационным технологиям и практикам.
Б: Тревоги о вмешательстве в частную жизнь и дискриминации
Чтобы понять, как перестраховочная логика завоевывает все более сильные позиции в речах публичных политиков на тему информационных технологий, рассмотрим сначала претензии, связанные с частной жизнью и «цифровой дискриминацией»[85].
Так, летом 2013 года в выступлении «Приватность перед вызовом “больших данных”: взгляд с вышки спасателя» председатель Федеральной комиссии по торговле Эдит Рамирес сосредоточила внимание на опасениях относительно угроз приватности и безопасности в связи с распространением больших данных[86]. В этой речи Рамирес сделала несколько вызывающих заявлений, но внимания заслуживает в первую очередь ее «заповедь». Отметив, что «соблазн “больших данных” может привести к неизбирательному сбору информации личного характера», Рамирес заключила: «Неизбирательный сбор данных нарушает Первую заповедь информационной гигиены: “Не собирай и не храни личных данных, не нужных для конкретной цели”. Сохранение данных на всякий случай, по принципу “авось пригодятся” не соответствует этическим нормам приватности. И помните, не все данные сотворены равными. Подобно низкокачественной железной руде или углю существуют и низкокачественные, ненадежные данные. Старые же данные недорого стоят»[87]. Далее она заявила, что «несобранной информацией невозможно злоупотребить», а затем развернула целую галерею «ужасов», которые станут явью, если информация все же будет собрана, то есть — если это не будет запрещено[88]. Особенную тревогу Рамирес вызывало то, что какие-то компании могут воспользоваться разнообразными собранными сведениями для какой-либо дискриминации той или иной категории потребителей.
Некоторые правоведы сегодня обрушиваются на то, что Райан Кало из Школы права Университета имени Джорджа Вашингтона назвал «цифровыми манипуляциями рынком», — свято веря, что «фирмы будут приобретать все больше возможностей для того, чтобы вызывать у потребителей ощущение уязвимости и подталкивать к неразумным действиям, — и наносимый этим ущерб, материальный или существующий в человеческом восприятии, бросает закону о защите прав потребителей вызов, от которого регулирующие органы не вправе отмахнуться»[89]. Другие опасаются «неравенства сил» между компаниями и потребителями и даже предполагают, что очевидное отсутствие какой-либо тревоги у потребителей, преспокойно делящихся своими личными данными, свидетельствует о человеческой неспособности действовать в собственных интересах, когда дело касается безопасности и приватности в Интернете[90]. К примеру, профессор Шива Вайдьянатхан считает, что иллюзорная «свобода выбора» и «дымовая завеса» будто бы бесплатных онлайновых услуг вводит потребителей в заблуждение[91]. Признавая, что пользоваться какими-либо сервисами в онлайне никто никого не заставляет, так что потребители могут отказаться и от большинства этих услуг, и собственно от раскрытия своих личных данных, Вайдьянатхан тем не менее утверждает, что «такой выбор почти ничего не значит», поскольку «в самой конструкции системы все подстроено в пользу компаний и в ущерб интересам пользователей»[92]. Он полагает, что сетевые операторы убаюкивают потребителей ложной надеждой на свободу выбора[93]. «Разговоры о свободном выборе и самостоятельности пользователя — одна из главных риторических уловок глобальной информационной экономики, — говорит профессор[94]. — Мы приучены верить, что растущая широта выбора, пусть даже по ничтожным вопросам, — самая суть свободы человека. Но настоящая свобода предполагает контроль над условиями собственной жизни»[95].
Подобные патерналистские заявления полностью противоречат основополагающим принципам свободного общества — в частности, представлению о том, что всякий человек — это самостоятельный субъект, который должен иметь право на свои собственные решения, даже если другим они кажутся неразумными. И более того: как далеко могут простираться политические меры, к которым эти заявления вроде бы призывают? Доведенная до логического завершения, эта логика рассуждений открывает простор для не ограниченного практически ничем контроля над действиями потребителей.
Стандарты защиты потребителей традиционно требуют четкой демонстрации реального, а не возможного или предполагаемого вреда. Здесь недостаточно заявить: «Ведь такое могло бы случиться». В отдельных случаях, когда потенциальный ущерб от конкретных практик и технологий крайне серьезен и представляет собой явную угрозу физическому здоровью людей, принимаются законы упреждающего действия, представляющие собой исключения из общего принципа дозволенности экспериментов и инноваций. Но такие случаи крайне редки, по крайней мере в американском праве, и они, как правило, связаны с мерами по защите здоровья и физической безопасности, призванными в превентивном порядке не допустить катастрофического вреда для людей и окружающей среды. В подавляющем же большинстве случаев наша культура не признает патерналистскую идею о том, что закон должен «защищать нас от нас самих» (то есть от нашего собственного неразумного поведения и ошибок)[96].
Но данная логика не только отвергает личную ответственность: она не учитывает стоимость превентивных политических мер. Ведь регулирование, помимо прочего, имеет свою цену. Оно предусматривает существенные компромиссы нерыночного порядка и упущенную выгоду, которую всегда необходимо принимать в расчет[97]. К сожалению, многие ученые не дают себе труда оценить потенциальные издержки от своих предложений. В результате превентивные меры регулирования превращаются чуть ли не в стандартный рецепт от любого предполагаемого, гипотетического вреда. «Ограничивая или обставляя условиями сбор информации, регулирующие органы способны обуздать манипуляции рынком на уровне практических действий его участников (at the activity level), — утверждает Кало. — Можно представить себе принятие на государственном уровне некоторых требований, лимитирующих сбор данных о потребителях и таким образом уменьшающих информационную асимметрию между компаниями и потребителями, — пусть даже по другим причинам такая мера и выглядела бы нежелательной». В конечном итоге Кало, правда, не поддерживает этот план действий. И, тем не менее, сопряженные с подобными предложениями регулирующих мер издержки должны приниматься во внимание. Если превентивное регулирование замедляет или перекрывает какие-то информационные потоки, это может помешать предоставлению новых, более качественных услуг, на которые имеется потребительский спрос[98].
Взгляды, высказываемые этими учеными, а также госпожой Рамирес, представляют собой, в сущности, краткое изложение принципа перестраховки применительно к современным методам сбора данных. Утверждается, собственно говоря, что ввиду опасностей для частной жизни, связанных со сбором и накоплением информации, нам следует рассмотреть превентивные меры, по всей вероятности носящие весьма жесткий ограничительный характер.
Проблема с этой логикой вполне очевидна, и мы уже цитировали в предыдущей главе ее совершенно отчетливую формулировку от Аарона Вилдавски: «Если вы не можете ничего сделать, не зная заранее, к чему это приведет, то вы, собственно, не можете ничего делать вообще»[99]. Повторим: если, напуганные наихудшими сценариями, мы пытаемся упредить их за счет политического вмешательства, наилучшие сценарии просто не смогут реализоваться. В той же работе Вилдавски справедливо замечает: «Расчет на худшее может увидеть катастрофу в довольно обычной ситуации... — надо лишь предположить нужное сочетание маловероятных обстоятельств»[100]. Иными словами, богатое воображение способно сплести воедино несколько случайных примеров и фактов, превратить их в кошмарный прогноз и заставить нас искать упреждающие решения проблем, которые еще даже не возникли.
Вернемся к выступлению Рамирес. Утверждение о том, что «не собранной информацией нельзя злоупотребить», несомненно, справедливо. Но столь же верно и другое: несобранная информация — это та информация, которую можно было бы использовать для создания новаторской программы, или потрясающего гаджета, или цифрового сервиса — словом, чего-то, что нам сегодня трудно себе представить и что для смелого предпринимателя, ищущего новых путей, могло бы стать подлинной находкой. Аналогичным образом обстоят дела с утверждением о том, что «ценность старых данных невелика», и с заповедью «не собирай и не храни личных данных, не нужных для конкретной цели»: в том и в другом видится удивительное высокомерие по отношению к самой возможности случайных открытий на основе полученных данных. А между тем великое множество новых информационных возможностей, имеющихся сегодня в нашем распоряжении, появилось благодаря сбору данных, в том числе личного характера. И зачастую эти инновации не были результатом заранее разработанного плана, а возникли уже постфактум, с открытием новых интересных способов использования данных.
В качестве примеров можно назвать целый ряд цифровых услуг и информационных технологий, которыми мы сегодня пользуемся, воспринимая их как нечто само собой разумеющееся: инструменты машинного перевода, мобильные услуги оповещения о транспортной обстановке, цифровые карты, системы для выявления спама и мошенничества, программы моментальной проверки правописания. Как указывают Кеннет Кукьер и Виктор Майер-Шенбергер в своей недавно вышедшей книге «Большие данные: Революция, которая изменит то, как мы живем, работаем и мыслим», «ценность информации необходимо рассматривать в свете всех возможностей ее дальнейшего использования, а не только с точки зрения ее сегодняшней применимости... В эпоху больших данных все не так, как прежде: данные, словно волшебная алмазная жила, обеспечивают отдачу еще долго после того, как их номинальная ценность уже извлечена»[101].
Так или иначе, если заявление Рамирес о том, что «сохранение данных на всякий случай, по принципу “авось пригодятся” не соответствует этическим нормам приватности», станет руководством к действию для американских властей, информационная экономика в ее нынешнем виде по большей части перестанет существовать. Как минимум, предпринимателям придется нанимать куда больше лоббистов, которые будут сидеть в Вашингтоне, подавая в Комиссию по торговле и другие ведомства прошения о разрешении на инновации всякий раз, когда возникнет интересная идея об использовании данных для разработки какой-то новой услуги, а не той, под которую они первоначально собирались. Таким образом, речь идет о регулировании по принципу «сперва спроси у мамы», и если мы пойдем по пути, предлагаемому Рамирес, нам придется ко всему этому привыкать.
Позиции Рамирес стоит противопоставить точку зрения ее коллеги — члена ФКТ Морин К. Олхаузен. В октябре 2013 года состоялось ее выступление под названием «Интернет вещей и ФКТ: требуют ли инновации государственного вмешательства?». Олхаузен отметила: «Успех Интернета во многом обусловлен свободой экспериментов с разными бизнес-моделями, лучшие из которых укоренились и процветают — при том, что первоначально перспектива их воздействия на потребителей и конкурентов была неясна и вызывала настороженность»[102]. Более того, вслед за этим Олхаузен разъясняет еще одну важную причину, по которой перестраховочное мышление представляет опасность, если оно воплощено в законы и нормы регулирования. В двух словах это объяснение выглядит так: многие представители элит и сторонники регулирования не учитывают роль иррациональности и неосведомленности в действиях самих регулирующих органов. Они уделяют так много внимания предполагаемому неразумию потребителей, их подверженности уговорам и манипуляциям, что забывают о более серьезной проблеме — о неразумии и незнании тех, кто (ошибочно) полагает, что лучше других способен решать самые сложные проблемы. Сотрудники регулирующих органов просто не обладают необходимой компетентностью, чтобы составлять идеальные планы для всех мыслимых вариантов развития событий. Особенно это относится к рынкам информационных технологий, развивающимся намного динамичнее, чем другие сектора и, тем более, чем само законодательство.
Этот вывод побуждает Олхаузен выступить с мудрым предостережением в адрес своих коллег по системе регулирования: «Очень важно, чтобы государственные чиновники вроде меня подходили к новым технологиям без лишнего высокомерия, постоянно просвещали самих себя и других относительно инноваций, понимали их воздействие на потребителей и рынок, распознавали приносимую ими пользу и вероятный вред и, если вредные последствия проявятся, разбирались, нельзя ли их устранить в рамках существующих законов и норм, лишь после этого делая вывод о необходимости введения новых правил»[103].
Очевидно, что подход Олхаузен к техническому прогрессу соответствует принципу «инновации без разрешения», а подход Рамирес основан на перестраховочном образе мыслей. Повторимся: это противоречие, пусть и не в столь наглядной форме, проявляется практически во всех сегодняшних дискуссиях о новых технологиях. На деле практически все новые медийные и коммуникационные технологии вызывают тревогу, так или иначе связанную с неприкосновенностью частной жизни. Хотя приватность — весьма субъективная ценность, почти каждый человек может найти новую технологию или услугу, вызывающую у него опасения, поскольку она противоречит его инстинктивному представлению о невмешательстве в частную жизнь[104]. Однако, как мы докажем в разделе 4, чаще всего мы, люди, отлично умеем приспосабливаться к новым технологиям и, благодаря нашему благоразумию, со временем встраиваем их в нашу жизнь. Организации и индивиды находят творческие способы сотрудничества для создания инструментов влияния и просветительских инициатив, позволяющих адаптироваться к техническому прогрессу.
В. Озабоченность проблемами безопасности и свободы слова
Многие родители и политики беспокоятся, что из-за новых информационных технологий и других современных новшеств дети оказываются беззащитны перед предосудительным контентом и контактами. Прежде всего это касается порнографии, пропаганды ненависти и неоднозначных идей[105].
Первая мощная волна сетевых инноваций в начале и середине 1990-х породила острую озабоченность проблемами безопасности в онлайне. Динамичное развитие Интернета в середине девяностых сопровождалось столь же быстрым возникновением технопаники из-за онлайновой порнографии[106]. К сожалению, риторические преувеличения, сопровождавшие «великую киберпорнопанику 1995 года»[107], как выяснилось, основывались на одном-единственном исследовании с массой методологических изъянов[108].
Десять лет спустя, в 2005–2006 годах, когда соцсети начали приобретать популярность, прокуроры и законодатели нескольких штатов выступили с заявлениями, что сайты вроде MySpace и Facebook представляют собой «песочницу для будущих хищников», намекая, что посещение этих площадок может выработать у подрастающего поколения тягу к сексуальному насилию и похищению людей[109]. Эту предполагаемую угрозу намеревались устранить мерами регулирования: в частности, предлагалось на федеральном уровне запретить доступ к социальным сетям в школах и библиотеках, а также ввести обязательную проверку возраста пользователей Интернета. Эти предложения получили поддержку генеральных прокуроров многих штатов[110]. Подобные меры затронули бы широкий круг сайтов и услуг с функционалом интерактивности[111].
Неудивительно, что законопроект о запрете социальных сетей в школах и библиотеках получил название «Акт об истреблении онлайновых хищников»[112]. В 2006 году за закон проголосовало 410 конгрессменов в Палате представителей, но затем он тихо умер в Сенате[113]. Законопроект был внесен в повестку следующей сессии Конгресса, но голосований по нему больше не проводилось, и он так и не был принят[114]. В этот же период многие штаты разработали законопроекты, также призванные ограничить доступ несовершеннолетних к социальным сетям. Однако ни одна из этих мер в конечном итоге не получила силу закона[115].
Как ни нагнетали политики страх и напряженность вокруг этого вопроса, оснований для паники по поводу «хищников» практически не было. Она почти целиком была вызвана преувеличением масштаба угрозы. «Как и в других случаях паники по “нравственным причинам”, ажиотаж вокруг MySpace родился не столько из действительного положения вещей, сколько из их ошибочного понимания», — к такому выводу пришла специалист по соцсетям Дана Бойд[116]. Более того, отмечает она, «когда исследователи начали изучать опасности, с которыми подростки сталкиваются в соцсетях, выяснилось, что мифические и реальные риски не имеют друг с другом ничего общего»[117].
В целом опасения насчет того, что дети могут быть похищены незнакомцами с помощью Интернета, всегда были крайне преувеличены, поскольку сделать это напрямую через электронные средства коммуникации, естественно, невозможно. Для похищения после контакта в Интернете необходимо длительное и, как правило, дистанционное «обхаживание» жертвы и тщательное планирование преступления[118]. Это не означает, что из обхаживания в Интернете вообще не вырастали действительные похищения, но подобные случаи отнюдь не представляли собой «эпидемию», как утверждали некоторые[119].
Ленор Скенази, автор книги «Без поводка: как дать детям ту же свободу, что была у нас, и не сойти с ума от беспокойства» (Free-Range Kids: Giving Our Children the Freedom We Had without Going Nuts with Worry), раскрывает истинный масштаб проблемы: «Вероятность того, что американский ребенок будет похищен и убит незнакомцем, исчезающее мала: 0,00007%»[120]. В докладе Министерства юстиции США, опубликованном в мае 2010 года, также отмечается, что «преобладающей формой похищения детей в Соединенных Штатах остается похищение собственными родственниками»[121]. Конечно, проблема похищения детей членами их семьи или семейными знакомыми — тоже серьезная проблема. Но тем очевиднее, что панические настроения по поводу того, что в соцсетях незнакомцы-педофилы обхаживают малолетних с целью похищения, возникали из ложного представления о том, что именно такие похищения широко распространены и требуют превентивных мер контроля над Всемирной паутиной. Как бы то ни было, паника из-за «хищников», как и все другие волны технопаники, постепенно сошла на нет — хотя некоторые из упомянутых опасений укоренились в общественном сознании.
Важно, что немало людей и организаций объединили свои просветительские усилия, разъясняя общественности, как подходить к проблеме доступа малолетних к вызывающему опасения контенту[122]. Кроме того, многие отраслевые профсоюзы и некоммерческие организации разработали соответствующие этические кодексы, гарантирующие людям всех возрастов более безопасное пользование Интернетом. Так, Институт интернет-безопасности семьи (Family Online Safety Institute), координирующий соответствующие кампании с различными онлайновыми операторами и общественными организациями по защите детей, спонсирует Просветительскую инициативу по ответственности в широкополосном интернете[123]. В ее рамках разработана «Инструкция по безопасному и ответственному пользованию Интернетом», помогающая вовлеченным в программу организациям способствовать различными образовательными и правозащитными мерами созданию культуры ответственности в Сети[124].
Озабоченность относительно пропаганды ненависти в онлайне также зачастую ведет к предложениям о превентивных мерах по контролю за самовыражением[125]. Ряд ученых[126], экспертов[127] и общественных организаций требуют от правительств разных стран пресечь различные проявления оскорбительной риторики в Интернете. Порой такие же призывы к упреждающим действиям раздаются в связи с распространением неоднозначной или предположительно ложной информации — причем противоречивый характер этих призывов весьма показателен.
К примеру, известный критик Интернета Евгений Морозов призывал онлайновые структуры, выступающие посредниками между создателями и потребителями информации, как в большей, так и в меньшей степени контролировать контент. В январе 2012 года в журнале Slate он требовал принять меры для искоренения лжи, обмана и конспирологических теорий в Интернете[128]. Особенно Морозова беспокоили те, кто «отрицает глобальное потепление и пользу прививок», но конспирологические версии теракта 11 сентября, креационистское движение, выступающее против дарвиновской эволюционной теории, и отрицатели СПИДа, не признающие связи между этой болезнью и вирусом ВИЧ, также требовали, по мнению Морозова, каких-то действий[129]. Компании Google Морозов для борьбы с этими явлениями рекомендовал «собрать спорные утверждения в единую базу данных» или «усилить надзор за выдачей результатов поиска»[130], предлагалось также «убедить операторов поисковых систем ответственнее относиться к принципам индексирования и жестче контролировать поиск по темам», которые будут признаны (кем, автор не поясняет) конспирологическими или антинаучными[131]. Однако не прошло и года, как в авторской колонке для New York Times Морозов заявил, что Кремниевая долина навязывает современному обществу «крайне консервативную» модель «нового ханжества»[132]: все дело, по его словам, в «замкнутых, одномерных алгоритмах, математических построениях, которые автоматически определяют пределы культурно приемлемого контента»[133]. Для решения этой будто бы существующей проблемы предлагалось создать нечто вроде внешнего аудита используемых алгоритмов.
В совокупности две статьи Морозова поначалу кажутся образцом абсолютной непоследовательности во взглядах. Однако их объединяет чисто технократическая убежденность автора в существовании некоторого волшебного средства, позволяющего мгновенно исправить ситуацию со свободой слова в Интернете. Впрочем, о деталях своего плана Морозов не распространяется. На страницах Slate он лишь задает риторический вопрос: «Не пора ли ввести некую систему контроля качества [для Интернета]?». А осуществлять контроль, вероятно, должны «аудиторы», о которых говорится в New York Times. Но что это за аудиторы, какой будет сфера их полномочий? Об этом Морозов, как и многие другие эксперты-технократы, ориентированные на перестраховку, просто умалчивает. Получается, мы должны доверить ему самому или какой-то еще группе гигантов технократической мысли принять за нас все мудрые решения, предположительно выводящие сетевой контент и общение в онлайне на путь истинный.
Инновационные возможности: 3D-печать и технология послойного синтеза
3D-печать (более точное название — послойный синтез) представляет собой технологию, «уводящую нас от массового конвейерного производства эпохи Генри Форда в новую реальность индивидуализированных, единичных предметов»[134]. 3D-принтеры позволяют пользователю, основываясь на цифровых чертежах, изготовить или скопировать практически любое мыслимое изделие с использованием разных материалов[135].
Сейчас эти устройства внедряются все шире, что обещает значительно изменить способ производства многих товаров[136]. По оценке аналитиков компании Gartner, в середине 2013 года объемы продаж 3D-принтеров стоимостью ниже 10000 долларов выросли на 49% по сравнению с предыдущим годом, а в 2014 и затем в 2015 годы прогнозируется двукратный рост их производства[137]. «Когда мы свяжем друг с другом такие инновации, как 3D-печать, Интернет вещей и большие данные, нашим мечтам больше не будет предела. Мы не только сможем изготовить любой нужный нам предмет — он еще и тут же станет частью нашего сетевого мира», — отмечает Брайан Проффитт из ReadWrite[138].
Последствия внедрения 3D-печати могут быть очень серьезными. «Интернет изменил баланс сил между людьми и институтами, — отмечает теоретик цифровой сферы Эстер Дайсон, — и, думаю, к тем же последствиям приведет 3D-печать, когда из эффектной новинки превратится в полезное средство, подрывающее прежние нормы, — достаточно дешевое и распространенное, чтобы применять его для (относительно) непринципиальных целей. Мы будем печатать на этих принтерах детские игрушки и медицинские протезы — не только искусственные кости, но и искусственные легкие или печень, — а в конечном счете и многие виды оборудования, в том числе новые 3D-принтеры»[139]. «Очень скоро, — полагает Проффитт, — придет день, когда медицинское устройство, необходимое пациенту, — например, протез или стент, — будет делаться за считанные минуты прямо в медицинском учреждении: больному не придется ждать несколько дней, пока его доставят с завода»[140] .
Однако в связи с развитием технологии послойного синтеза возникают и опасения, связанные с безопасностью, и беспокойство относительно ее воздействия на экономику. Кое-кого волнуют последствия столь простого копирования изделий для защиты интеллектуальной собственности[141]. Тем временем в штате Нью-Йорк уже предлагают запретить или подвергнуть регулированию изготовление огнестрельного оружия с помощью 3D-печати[142]. По мере того, как популярность послойного синтеза будет расти, мы, вероятнее всего, увидим и другие попытки регулирования в этой сфере.
Г: Проблемы безопасности
Вирусы, трояны, взлом баз данных, проникновение в критически важные системы — вот лишь некоторые из проблем компьютерной безопасности, озабоченность которыми зачастую обуславливает перестраховочное мышление и предложения о соответствующих политических мерах[143]. В ходе нынешних дискуссий на тему кибербезопасности часто говорится о возможном «цифровом Перл-Харборе»[144], «кибернетической холодной войне»[145] и даже «кибернетическом 11 сентября»[146]. Подобным аналогиям не мешает то обстоятельство, что эти исторические события сопровождались жертвами и разрушениями, несравнимыми с ущербом от кибератак на цифровые системы. Поговаривают также о «кибербомбах», хотя взорвать кого-либо с помощью бинарного кода, естественно, невозможно[147]. Бывший директор Национальной разведки Майкл Макконнел заявляет даже: «Угроза настолько реальна и настолько серьезна, что способна в буквальном смысле вычерпать все жизненные силы из нашей страны»[148].
В подобных заявлениях проявляется характерная для дебатов по вопросам безопасности риторика раздувания угрозы[149]. «Раздувание угрозы» можно определить как «попытку элит создать вокруг угрозы озабоченность, несоразмерную с данными объективного анализа о ее масштабе и остроте»[150]. Тем временем столь же раздутые опасения высказываются уже в связи с Интернетом вещей и подключенными к Сети механизмами[151].
Однако все эти тревоги по поводу безопасности в Интернете почти всегда преувеличены. В своих работах о рынке цифровой безопасности мой коллега по центру Mercatus Эли Дурадо продемонстрировал, что мы уже способны обеспечить «безопасность в Интернете без помощи закона»[152]. Дурадо описывает многочисленные неформальные институты, внедряющие нормы сетевой безопасности в Интернете, и показывает, как сотрудничество между самыми разными участниками ситуации позволяет повысить уровень онлайновой безопасности без разветвленной системы регулирования и карательных правовых мер. «Эти неформальные институты выполняют функции правовой системы — они устанавливают в сфере кибербезопасности правила предотвращения вреда, наказания виновных и компенсации ущерба, а также обеспечивают соблюдение этих правил», — отмечает Дурадо[153] .
К примеру, по всему земному шару действуют различные команды реагирования на инциденты с компьютерной безопасностью: они делятся друг с другом опытом и координируют меры по борьбе с вирусами и другими онлайновыми атаками. С этими командами, а также другими людьми и организациями взаимодействуют провайдеры интернет-услуг, системы регистрации доменных имен и хостинговые компании — совместно они устраняют бреши в системе безопасности. Быстро растет рынок частных программистских и консалтинговых услуг в области кибербезопасности, его участники на конкурентной основе предоставляют предприятиям, пользователям и госструктурам все более передовые пакеты охранных продуктов. «Корпорации, в том числе разработчики антивирусных и иных программ, интернет-провайдеры и операторы крупных сайтов вроде Facebook и Twitter энергично борются с киберпреступностью», — отмечает Роджер Граймс из Infoworld[154]. «У этих компаний имеются целые команды юристов, специализирующиеся на национальной и международной киберпреступности. Они также ликвидируют вредоносные сайты, серверы, управляющие ботами, помогают выявлять, задерживать и привлекать к ответственности нарушителей», — поясняет Дурадо[155].
Кроме того, сегодня обширный опыт в сфере безопасности обобщается через онлайновые дискуссионные форумы и тематические блоги, в работе которых участвуют как эксперты, так и обычные пользователи. Свой вклад вносят и ученые из университетских центров компьютерной науки и киберправа: например, проект «Остановим вредоносные программы» (Stop Badware) возник в Гарвардском университете, но затем преобразовался в крупную некоммерческую организацию с разнообразными источниками финансирования[156].
Дурадо подчеркивает: этот неформальный подход «снизу» к проблемам кибербезопасности имеет ряд преимуществ по сравнению с централизованными шагами государства — административным регулированием и карательными правовыми мерами. Во-первых, неформальное сотрудничество «позволяет сетевым операторам гибко определять, какие действия наиболее целесообразны в динамично развивающейся среде». «Напротив, формальные юридические требования, — указывает Дурадо, — зачастую не удается с необходимой оперативностью адаптировать к быстро меняющимся обстоятельствам»[157]. Проще говоря, рынок по сравнению с предписаниями быстрее заделывает дыры в системе безопасности.
Во-вторых, по словам Дурадо, «формальные правовые процедуры носят конфронтационный характер и могут ослабить у провайдеров интернет-услуг стимулы к обмену информацией и сотрудничеству»[158]. «Топорное» регулирование или угрожающие серьезной ответственностью юридические сценарии рискуют вызвать обратный желаемому эффект — подорвать то сотрудничество, которое сегодня позволяет быстро решать проблемы в сфере безопасности.
В-третьих, правовые меры менее эффективны, поскольку «обращение в суд и последующее судебное разбирательство требуют значительных затрат и занимают значительное время», — утверждает Дурадо[159]. Отдельным же участникам сетевых взаимодействий, сотрудничающим между собой, «не нужно обращаться в суд, чтобы обеспечить соблюдение норм безопасности», и таким образом «проблемы решаются быстро, а наказание... следует без промедления»[160]. Так, если предупреждения о несоблюдении мер безопасности не дают результата, провайдеры интернет-услуг могут «наказать» сетевых операторов, проявляющих халатность или намеренно нарушающих соответствующие нормы, депирингом — разрывом соглашений о взаимосвязи сетей. Одна только угроза такого наказания заставляет операторов вести себя должным образом.
Наконец, и это, пожалуй, важнее всего, Дурадо отмечает: международное сотрудничество на уровне государственных правовых систем наладить сложно и дорого, а его возможности ограничены. В то же время нынешний неформальный подход на добровольных началах обеспечивает достаточно тесное сотрудничество и координацию действий в международном масштабе. И команды реагирования на проблемы с кибербезопасностью, и другие упомянутые выше институты и специалисты сегодня взаимодействуют и координируют свои шаги так, словно государственных границ вовсе не существует. У территориально ограниченных правовых систем и режимов юридической ответственности такого преимущества нет: их действие заканчивается на границе государства.
Модель Дурадо актуальна и для других направлений политики в отношении Интернета. Как уже отмечалось, аналогичными совместными усилиями обеспечивается защита приватности в онлайне. К просветительским инициативам и активным действиям по улучшению ситуации в этих сферах подключается множество организаций и отдельных граждан. Кроме того, многие профильные и некоммерческие структуры внедряют передовой опыт и кодексы поведения, чтобы гарантировать всем пользователям безопасность и защищенность. Выше мы уже упоминали о деятельности Института интернет-безопасности семьи. Другой пример — Форум «Будущее приватности» (Future of Privacy Forum) — аналитический центр, способствующий распространению ответственных методов работы с данными. Он участвует в разработке кодексов поведения, обеспечивающих внедрение сетевыми операторами продвинутых методов защиты частной жизни, а также информирует о подобных программах, осуществляемых другими организациями[161]. Еще одна организация — Национальный альянс за кибербезопасность (National Cyber Security Alliance) — способствует принятию различными компаниями мер по укреплению защищенности и безопасности в Интернете, а также координирует проведение таких мероприятий, как «Общенациональный месячник просвещения в вопросах кибербезопасности» (ежегодно в октябре) и «День приватности данных» (ежегодно 28 января)[162].
Все приведенные примеры доказывают одно: решение некоторых сложных социальных проблем не требует изощренной правовой проработки и жесткого регулирования. Мы можем достаточно эффективно обеспечить защищенность и безопасность в Интернете, не прибегая к бесконечным наслоениям законодательных требований и регулирующих норм. «Динамичные системы не просто беспокойны и неупорядоченны, — отмечает Пострел. — Они вполне способны откликнуться на стремление пользователей к безопасности — только не в ущерб возможности дальше экспериментировать»[163]. И далее она поясняет: «Если людям не мешают изобретать что-то новое и учиться на опыте, они находят способы обеспечить собственную безопасность. И эти способы — тоже изобретение в рамках тех же динамичных систем. Они обеспечивают устойчивость системы на личном и социальном уровне»[164].
В сфере кибербезопасности просвещение также играет важнейшую роль в формировании устойчивости системы. Если у людей и организаций будет больше информации и инструментов, чтобы обезопасить свои компьютеры и справиться с возникающими проблемами, они смогут рационально подготовиться к нейтрализации потенциальных угроз. Многие корпорации и организации уже предпринимают шаги для защиты от вирусов и иных кибератак, предлагая клиентам бесплатные (или недорогие) программные продукты. К примеру, такие крупные операторы широкополосного интернета, как Comcast и Time Warner Cable, бесплатно предоставляют клиентам антивирусные программы, а родителям — различные инструменты контроля за детьми в Интернете.
Таким образом, хотя для безопасности важнейших систем и сетей еще многое предстоит сделать, оснований для паники нет — ведь уже ведется большая работа по защите систем и разъяснению общественности имеющихся рисков[165]. Различные цифровые атаки будут продолжаться, но потребители, обслуживающие их компании и другие организации учатся противостоять этим угрозам и выдерживать их за счет творческих решений снизу, а не ограничивающего инновации регулирования сверху.
Д: Итоги
Беспокойство относительно приватности, защищенности и безопасности будет и дальше порождать призывы к превентивному государственному контролю над новыми формами технологических инноваций. Но нельзя допустить, чтобы эти страхи мешали постоянным экспериментам и поискам нового. «Мы не станем богаче и успешнее, если не готовы пробовать новые технологии, пусть даже в краткосрочной перспективе они порой вызывают вопросы», — полагает ведущий экономический эксперт Института прогрессивной политики Майкл Мэндел[166].
Конечно, проблемы с приватностью, безопасностью и защищенностью непременно будут возникать снова. Как отмечается в разделе 5, компаниям, общественным организациям и государству необходимо совместными усилиями разъяснять потребителям и корпорациям, как правильно и ответственно пользоваться Интернетом, чтобы в максимально возможной степени избежать этих опасностей. Ну, а если возникают злоупотребления — потребуются, конечно, и какие-то законы, и судебные механизмы привлечения виновных к ответственности. Так оно и происходит уже много лет в различных отраслях и в связи с различными технологиями, и информационная сфера в этом смысле ничем не отличается от других[167].
Чрезвычайно важно, однако, с чем мы подходим к уже случившимся или еще только предполагаемым злоупотреблениям. Сначала следует исчерпать все возможные средства, не связанные с регулированием, — просвещение, общественные кампании, полную открытость информации и т. д. — и только после этого прибегать к превентивным мерам контроля над инновациями. Иными словами, предпочтение в виде общего правила должно отдаваться решениям, принимаемым постфактум.
Далее мы рассмотрим внимательнее главную причину, по которой превентивные меры и перестраховочное мышление заслуживают весьма скептического отношения: люди отлично умеют приспосабливаться к новым технологиям и разработкам.
