[406]
14 марта 1785 года
Мой дорогой друг!
Среди памфлетов, которые вы мне недавно прислали, был один под заглавием «Мысли об исполнительном правосудии». В ответ на это я посылаю вам французский памфлет на ту же самую тему: «Observations concernant l’Exécution de l’Article II de la Déclaration sur le Vol» [«Замечания по поводу проведения в жизнь статьи II Декларации о воровстве»]. Они оба адресованы судьям, но написаны, как вы сами увидите, в совершенно различном духе. Автор-англичанин высказывается за повешение всех воров; автор-француз — за соразмерное наказание за проступки.
Если мы действительно верим или открыто признаем, что закон Моисея был законом бога и что предписания божественной мудрости бесконечно выше человеческой, то по какому праву мы приговариваем к смерти в наказание за проступок, который, согласно тому закону, должен быть наказан только четырехкратным возмещением убытков? Разве это не убийство, если мы приговариваем человека к смерти за проступок, который не заслуживает смерти? Или, как говорит французский писатель: «Doit-on punir un délit centre la société par un crime contre la nature?» [«Допустимо ли карать проступок против общества, совершая преступление против природы?»]
Чрезмерное богатство является созданием общества. Простые и снисходительные законы были достаточны для охраны собственности, которая была только необходимостью.
Лук дикаря, его топор и его одеяние из шкур были достаточно защищены без закона — страхом личной обиды и воз- [407] мездия. Когда благодаря первым законам часть общества накопила богатство и стала могущественной, она ввела другие, более суровые законы и стала защищать свою собственность в ущерб человечеству. Это было злоупотреблением их властью и началом тирании. Если бы перед тем как вступить в общество, дикарю сказали: «Твой сосед таким образом может стать владельцем сотни оленей, но если твой брат или твой сын, или ты сам голоден и не имеешь оленей и убьешь одного, то тебя ждет позорная смерть», то дикарь, возможно, предпочел бы свободу и свое право убивать любого оленя всем преимуществам общества, которые могут быть ему предложены.
Афоризм: лучше пусть сто виновных избежит наказания, чем пострадает один невиновный — давно получил всеобщее одобрение и, насколько я знаю, никогда не отрицался. Даже кровожадный автор «Мыслей» соглашается с этим, добавляя, «что сама мысль об оскорбленной невинности и еще больше о страдающейневинности должна пробудить все наши самые нежные и сострадательные чувства и в то же время вызвать наше глубочайшее негодование против нарушителей. Но, — добавляет он, — нет никакой угрозы пострадавшим со стороны строгих и верных законов». Неужели! А разве нет несправедливых законов? И если сам закон несправедлив, разве он не может быть тем «нарушением», которое должно «вызвать глубочайшее негодование автора и каждого человека»? Я прочел в последних газетах из Лондона, что одна женщина была приговорена центральным уголовным судом к смертной казни за то, что тайно похитила из магазина материи на четырнадцать шиллингов и три пенса. Есть ли какое-нибудь соответствие между ущербом, нанесенным вором и оцененным в четырнадцать шиллингов и три пенса, и наказанием живого существа смертью на виселице? Разве женщина не могла своим трудом возместить четырехкратную стоимость, которая предопределена богом? Разве все наказания, которые налагаются сверх меры за проступок, не являются наказанием невинности? А если так, то как велико ежегодное количество не только оскорбленных, но и страдающих невинных почти во всех цивилизованных государствах Европы!
Но, по-видимому, предполагалось, что такого рода невиновные могут наказываться с целью предупрежденияпреступлений. Действительно, я читал о жестоком турке из Барбары, который, когда покупал нового раба — христианина, приказывал немедленно подвесить его за ноги и бить по пяткам сто раз, чтобы строгая мера наказания и страх подвергнуться ему снова могли предотвратить проступки, которые будут достойны такого наказания. Наш автор сам вряд ли одобрит полностью поведение этого турка в отношении рабов; и все же кажется, [408] что он предлагает что-то подобное для управления английскими подданными, когда он одобряет ответ судьи Барнета осужденному конокраду. Вора спросили, что он может сказать по поводу того, почему смертный приговор в отношении него не должен быть приведен в исполнение; он ответил, что жестоко повесить человека только за то, что он украл лошадь; на что судья ему сказал: «Ты должен быть повешен не только за воровство, но для того, чтобы другим было неповадно красть лошадей».
Если беспристрастно отнестись к ответу этого человека, то, я думаю, этот ответ покажется разумным, так как он основан на неизменном принципе справедливости и беспристрастности, что наказание должно соответствовать проступку; а ответ судьи был жестоким и неблагоразумным, хотя писатель желает, чтобы все судьи помнили его всякий раз, когда они приходят в суд, и чтобы хранили в памяти, как содержащий мудрый довод для всех уголовных уложений, которые они призваны приводить в исполнение. Это сразу показывает, говорит он, действительные мотивы и основание всех смертных приговоров, а именно, что собственность каждого человека, так же как и его жизнь, должна считаться священной и неприкосновенной. Тогда, значит, нет разницы в цене между собственностью и жизнью? Если я считаю справедливым, что убийство должно наказываться смертью не только в качестве равного наказания за преступление, но чтобы предотвратить другие убийства, следует ли из этого, что я должен одобрять то же самое наказание за небольшое посягательство на мою собственность? Если я сам не такой жестокий, кровожадный и мстительный, чтобы убить себе подобного за кражу четырнадцати шиллингов и трех пенсов, как я могу одобрять закон, который делает это? Монтескье, который сам был судьей, пытался внедрить другие принципы. Он, должно быть, знал, что чувствует гуманный судья в таких случаях и каков результат этих чувств, и, далекий от мысли, что суровые и чрезмерные наказания предотвращают преступления, утверждал, как цитирует наш французский автор, что: «L’atrocité des loix en empêche l’exécution. Lorsque la peine est sans mesure, on est souvent obligé de lui préférer l’impunité. La cause de tous les relâchements, vient de l’impunité des crimes, et non de la modération des peines» [«Жестокость законов препятствует их выполнению. Если наказание чрезмерно, то часто находят необходимым предпочитать безнаказанность. Причина всех нарушений законов проистекает из безнаказанности преступлений, а не из умеренности наказания»].
Те, кто в общем знают Европу, говорят, что ежегодно в Англии совершается больше краж, чем во всех других странах вместе [409] взятых. Если это так, то должна быть причина или причины такой порочности вашего простого народа. Не может ли быть одной причиной отсутствие справедливости и морали в вашем национальном правительстве, что проявляется в вашем деспотическом поведении по отношению к подданным и в несправедливых войнах с вашими соседями. Посмотрите на длительное и упорное, несправедливое обращение с Ирландией, что, наконец, признано. Посмотрите на грабительское управление, осуществляемое вашими купцами в Индии; на захватническую войну с американскими колониями; и, не говоря уже о войнах с Францией и Испанией, посмотрите на последнюю войну с Голландией, которую беспристрастная Европа считала не чем иным, как грабежом и мародерством; надежда на громадную и легкую добычу была единственным очевидным и, невидимому, подлинным поводом и стимулом.
Справедливость строго обязательна как между соседними странами, так и между соседями-гражданами. Разбойник такой же грабитель, если он действует в шайке или один; а страна, которая ведет несправедливую войну, всего навсего большая шайка. Разве после использования ваших людей для ограбления Голландии странно, что в мирных условиях они продолжали грабить и грабят друг друга! Piraterie [пиратство], как это называют во Франции, или каперство, является общей склонностью английской нации как за границей, так и у себя на родине. Говорят, что в последней войне участвовало не менее семисот каперов, получивших патент. Они сражались для грабежа других купцов, которые никогда не причинили им никакого вреда. Найдется хотя бы один купец среди лондонских купцов-каперов, грабивших купцов Амстердама, который не ограбил бы другого лондонского купца с соседней улицы, если бы он мог это сделать безнаказанно? Алчность, alieni appetens, та же самая; и только страх перед виселицей составляет разницу. Как же может нация, которая среди честнейших людей имеет так много воров по призванию и чье правительство поддержало и подготовило не менее семисот шаек грабителей, как может такая нация иметь наглость приговаривать к смертной казни отдельных людей за преступления и на утро вешать двадцать из них? Естественно, это напоминает анекдот Ньюгейтской тюрьмы. Один из заключенных пожаловался, что ночью кто-то снял пряжки с его башмаков. «Что за черт! — сказал другой, — тогда значит среди нас есть воры? Этого нельзя терпеть, давайте отыщем жулика и изобьем его до смерти».
Недавно произошел случай с английским купцом, который не получил выгоды от прибыли, нажитой нечестным путем. [410] Кажется, он был совладельцем корабля, который другие владельцы использовали для каперства и который ограбил ряд французских кораблей. Когда награбленное добро было поделено, он завел здесь агента, который осведомляется через объявление в газете о тех, кто потерпел убытки, с тем, чтобы, насколько это возможно, возместить их. Этот совестливый человек — квакер. Шотландские пресвитериане прежде были так же чувствительны, так как все еще существует указ муниципалитета Эдинбурга, изданный вскоре после Реформации, «запрещающий покупку награбленных товаров под страхом потери навсегда свободы города и других наказаний по усмотрению судья, так как ограбление несовместимо с чистой совестью и противоречит правилу обращения с братьями-христианами так, как мы бы хотели, чтобы они с нами обращались. И эти товары не должны продаваться благочестивыми людьми в черте этого города». Род этих благочестивых людей в Шотландии, вероятно, вымирает, или их принципы забыты, так как эта нация участвует в разжигании войны против колоний и грабежи и конфискации можно считать значительным мотивом.
Некоторое время было общепринятым мнение, что человек, находящийся на военной службе, не должен интересоваться тем, справедлива данная война или несправедлива, он должен только выполнять приказы. Все государи, которые склонны стать тиранами, вероятно, должны одобрить это мнение и быть готовыми упрочивать его. Но разве это не опасное мнение? Согласно этому принципу, если тиран отдает приказ армии напасть и уничтожить не только безобидную соседнюю страну, но даже своих собственных подданных, армия вынуждена подчиняться. Если в наших колониях хозяин прикажет негру-рабу ограбить или убить соседа или совершить какой-нибудь другой аморальный поступок, то негр может отказаться, и судья защитит его за отказ в повиновении. Значит, рабство солдата хуже рабства негра! Добросовестный офицер, если только он не задержан под арестом по какой-нибудь причине, может уйти в отставку, чтобы не участвовать в несправедливой войне, но рядовые остаются рабами на всю жизнь и они, возможно, не способны судить об этом сами. Мы можем только оплакивать их судьбу, а еще больше судьбу матросов, которых часто силой отрывают от их честных занятий и принуждают окрашивать их руки в, быть может, невинной крови.
Но мне кажется, что купцам (как людям более просвещенным своим воспитанием и совершенно свободным от какой-либо подобной силы и обязанности) следует лучше обдумать справедливость войны, прежде чем добровольно нанимать шайку головорезов для нападения на своих собратьев-купцов из соседних стран, грабить их собственность и, возможно, [411] разорять их и их семьи, если они не сопротивляются, и ранить, калечить и убивать их, если они пытаются защищать свою собственность. И все же такие вещи делаются купцами-христианами независимо от того, справедлива данная война или несправедлива, а она вряд ли может быть справедливой для обеих сторон. Это делается английскими и американскими купцами, которые тем не менее жалуются на отдельных воров и вешают дюжинами этих воров, которых они обучили своим собственным примером.
Уже давно пора ради человечества положить конец этому чудовищному преступлению. Соединенные Штаты Америки, хотя и расположены лучше любой европейской страны для прибыльного занятия каперством (большая часть торговых путей между Европой и Вест-Индией проходит около них), пытаются, насколько это в их силах, уничтожить этот обычай, предлагая во всех своих договорах с другими державами включать раздел, торжественно утверждающий, что в случае будущей войны ни с какой стороны не должно быть каперства, и невооруженные торговые суда обеих стран смогут безбоязненно совершать свое плавание. Это будет счастливым улучшением закона народов. Гуманные и справедливые люди не могут не желать всеобщего успеха этому предложению. С неизменным уважением и любовью, всегда ваш
В. Франклин.
Источник: Франклин В. Избранные произведения / Общ. ред. и вступ. статья. М.П. Баскина. М.; Л.: Государственное изд-во политической литературы, 1956. С. 406–411.
