Чего в этот раз совершенно нет в ленте, так это людей, которые демонстративно пять раз за день постят котиков, не будучи до сих пор замечены в большом пристрастии к подобному сетевому поведению. Или пускаются в рассуждения вроде «и почему это мне так наплевать на то событие, от которого сейчас ликуют или, наоборот, психуют все мои друзья и знакомые? Ломают копья, портят, странные, отношения между собой, нервничают, а мне вот, прекрасному, так по-о-о-офиг… И солнышко такое красивое».
Таких записей было много в самые мрачные или, наоборот, волнующие моменты новейшей истории: во время киевского Майдана, протестов 2011–2012 года, «Болотного дела», еще больше — во время совсем уж грозных событий: аннексии Крыма, при начале войны на Донбассе. Но и в более мелкие «поворотные» моменты, когда случались события, очевидным образом волнующие многих.
Сейчас — как отрезало. Читаю сети — люди осмысляют произошедшее, участники описывают свои впечатления и показывают фотографии; сочувствующие отправляют деньги на адвокатов для арестованных участников манифестаций, делятся телефонами, по которым осуществляется сбор информации (здесь тоже можно не только оставить данные, но и помочь проекту); несочувствующие матерят провокатора Навального и взывают к властям, чтобы демонстрировали больше жестокости, да и бабла отвалили на работу со «школотой». Аналитики анализируют, активисты пытаются сформировать позицию. Кто-то чистит ленту от ольгинских троллей, кто-то вступает с ними в бесплодные перебранки. Кто-то умолк, не зная, что сказать.
Те, кому действительно безразлично, занятые своим, так и пишут о своем, как в любой другой день, не меньше, но и не больше. А вот этот пассивно-агрессивный эскапизм, вот это инфантильное желание развидеть происходящее самому, да и другим так вежливо намекнуть, что переживать изменения, беспокоиться о пострадавших и о своем будущем хорошо бы как-нибудь так, непублично, где-нибудь там, за пределами поля зрения солнышка, — такой эскапизм в эти дни почему-то вдруг взял и вышел из моды.
Дело не в Навальном, не в коррупции и даже не в самих митингах. Дело в том, что за это время мы плавно и незаметно перешли черту, после которой не замечать, что текущее состояние государства повседневно и неотменно угрожает тебе лично, твоим близким и твоему конкретному маленькому делу, в чем бы оно ни состояло, — работе, хобби, призванию, не говоря уже о бизнесе: перекрывает кислород, перегружает требованиями и отбирает возможности, ставит под угрозу эмоционально ценное, жизненно важное, а то и просто физическое выживание (недофинансированная и отчаянно перерегулированная медицина, к примеру, неспособная в результате помочь ни бесплатно, ни за деньги), — больше не представляется возможным для аудитории не только «Фейсбука», но и «ВКонтакте». Для взрослых и опытных, которым так хотелось бы отвернуться. Для молодых и аполитичных, которым вникать влом. Для искренне поддерживающих «крымнаш» и для поставивших крест на «этой стране» после аннексии. Все, количество перешло в качество.
Все заметили, что на митинги пришла молодежь. Многие участники говорят, что на самом деле школьников и младших студентов среди участников митингов было изрядно, но не намного больше, чем во время протестов 2011–2012 года. Скорее всего, так и есть. Вот только подход полиции изменился. В 2011-м я сама оказалась свидетельницей ситуации, когда из-за организационных проблем «взрослая» аудитория собралась в Петербурге на одной площади, куда в последний момент был перенесен согласованный с властями митинг, а почти одна молодежь, узнавшая о протесте из соцсетей и не мониторившая, надо полагать, капризы городского правительства в реальном времени до последней минуты, сосредоточилась на другой площадке, куда изначально призывали организаторы.
Полиция без большого профессионализма (не озаботившись даже перекрывать на несколько минут улицы на маршруте для прохода колонны), но и без хамства направила собравшихся по правильному адресу: устроить побоище школьникам и студентам никому в голову не пришло. Даже во время «винтилова» на Болотной среди пострадавших несовершеннолетние были незаметны. Сейчас в репортаже из каждого автозака: на десять задержанных — три школьника. «Космонавты» в черных шлемах устроили побоище ровно там, где преобладала молодежь и подростки, и ровно тогда, когда старшие в большинстве разошлись.
Эта ориентация на слабых, желание по возможности отыгрываться на тех, кто в минимальной степени сможет сопротивляться, не вчера стало излюбленной тактикой силовиков во всем: от бытовых уголовных дел до негласной практики не останавливать дорогие машины, нарушающие ПДД. Но именно сейчас мы дошли до точки, когда этому — естественному в своем роде, если не ставить ему предел, — желанию не противостоит ничто: ни страх перед общественным мнением, ни необходимость подчиняться формальным правилам, ни потребность «сделать» красивую картинку для СМИ — зачем? Можно ведь просто не показать.
Специалисты пишут: младшее поколение мобилизуется весь последний год. Количество «государства» в жизни ребенка росло с 90-х годов неуклонно, и нынешний молодой человек наедается взаимодействием с ним, похоже, намного раньше, чем получает паспорт. Кто учился еще в советской школе, смотрел советское ТВ и получал прививки невзирая на температуру, потому что медосмотр назначен именно на сегодня и нечего тут, ишь, нежный какой, — те знают, о чем я говорю. А инструментов политизации стало намного больше; недоволен — вышел в Сеть, нашел единомышленников и вперед.
Можно развидеть, что твоему школьнику невыносимо душно в школе, отставшей от жизни на много десятков лет, зарегулированной, вместе со всем прочим, до состояния мумифицированного скелета, занятой натаскиванием на ЕГЭ, отравленной казенными «консервативными ценностями», которые в школьной действительности оборачиваются индульгенцией взрослым на нарушение личных границ всех детей, прессовку для всех и травлю особенно неудобных.
Можно пережить, что он от общего недовольства жизнью и в понимании отсутствия перспектив — только ленивый не написал о замерших социальных лифтах — напишет в Сети какую-то радикальную мантру и выйдет протестовать. Но только не в том случае, когда его там ждет полностью освобожденный от ограничений гуманности и закона ОМОН, для которого именно он — самая желанная добыча. Не в том случае, если за этим, скажем, может последовать даже не административная санкция, а составление протокола с прицелом на лишение родительских прав «неуглядевших» родителей и помещение в учреждение. В этом случае уже приходится смотреть на происходящее широко открытыми глазами.
Но это верно и для всех остальных людей, для всех остальных сфер жизни. Терпишь растущий вал бумажной работы, бессмысленных ограничений и требований, работая, скажем, врачом, — и вдруг обнаруживаешь, что объем фальсификаций документов, с одной стороны, и нарушений врачебной этики — с другой, необходимый для того, чтобы просто продолжать повседневную работу, стал настолько велик, что проблема уже не в том, что стыдно смотреть в зеркало, а в том, что страшно прихода прокурора — по жалобе возмущенного пациента или просто так, с проверкой.
Понимаешь, что взял на себя рисков уголовного преследования столько же, сколько банкир или крупный чиновник, — за сами понимаете какую зарплату и перспективы. А государство знай закручивает гайки: регулятивные — с одной стороны, чтобы не дохну́ть, а уголовные — с другой, чтобы было страшно. Журналист, учитель в той же несчастной школе, сотрудник бизнеса, между прочим, и государственный чиновник — все в том же положении, в тех же вилах, между неуправляемо растущими объемами ограничений и требований и растущими рисками влететь под санкции.
Не стоит переоценивать потенциал активного протеста по состоянию на сейчас: на улицы вышли тысячи — это много, если иметь в виду политический застой предыдущих лет, но недостаточно, чтобы говорить даже о крупном политическом движении. Но вот открывать глаза и смотреть на реальность, не отворачиваясь, похоже, за это время снова начали очень многие.
