06.02.2017

Алексей Цветков Достаточное основание

«Факты — упрямая вещь», — гласит известная поговорка, но в действительности судьба самой этой поговорки неожиданным образом свидетельствует об их гибкости. В моей юности ее не задумываясь приписывали В. И. Ленину. Переселившись в США, я узнал, что она принадлежит второму президенту этой страны Джону Адамсу, у которого есть неоспоримый приоритет перед вождем мирового пролетариата. Вот только до него то же самое сказал французский писатель Ален-Рене Лесаж, а может быть, и не он первый.

Как бы то ни было, после Ленина и во многом благодаря ему монопольная идеология учила нас, что факты без правильной интерпретации лишь вводят в заблуждение, и с крахом этой идеологии страсть к толкованиям не выветрилась — меня лично в этом убедили за годы работы на радио многочисленные жалобы слушателей на неоткомментированную информацию. Для многих из нас фактов не существует, пока нам не преподнесут правильное, на наш взгляд, объяснение. Но что делать, если объяснений несколько и у них крайне мало точек совпадения?

Нынешние события в США, избрание президента, открыто порывающего с традициями всех послевоенных десятилетий, уже вызвали целую бурю комментариев, но я хотел бы сравнить здесь только два — по той причине, что у них практически нет точек совпадения. Первый принадлежит Лилии Шевцовой, известному российскому политологу, на протяжении многих лет (до 2014 года) сотруднице Фонда Карнеги. На ее взгляд, главная причина кризиса в США — постмодернизм. Ее интервью так и пестрит обвинениями в адрес постмодернизма, начиная с заголовка.

Обвинения не могут не озадачивать хотя бы по той причине, что на всем протяжении своего пространного интервью Шевцова ни разу не потрудилась дать определение постмодернизма, а всего лишь назвала его временем «относительности, политической эклектики и отказа от принципов как внутри либеральных демократий, так и на международной арене». Определить постмодернизм действительно непросто, но проблема даже не в этом. Постмодернизм — социально-критическая и эстетическая теория, у которой есть конкретные авторы и которую разделяют и разделяли далеко не все. Попытка подгонки фактов под теорию — это как раз один из главных ее приемов.

Начнем хотя бы с того, что к числу симптомов постмодернизма Шевцова относит как годы администрации Барака Обамы, так и победу на выборах Дональда Трампа, хотя разница тут все же очевиднее и именно она, казалось бы, представляет реальный интерес. При этом Обаму она изобличает в прикрытии прагматики идеалистической риторикой. Ее претензии к администрации Обамы известны давно и сводятся главным образом к тому, что она не уделяла подобающего внимания агрессивным намерениям Кремля и не оказывала достаточной помощи Украине, жертве кремлевской агрессии. Она полагает, что Обама изменил доминирующей национальной доктрине США, которая, на ее взгляд, сводится к эксклюзивности и державности. То есть ее взгляды фактически застыли где-то на уровне 50-х годов прошлого века. Шевцова почему-то упускает из виду, что идея эксклюзивности была полностью дискредитирована в глазах американского электората внешней политикой Джорджа Буша-младшего, а идея державности в США, эталоне федеративного устройства, просто здесь не ночевала — но об этом лучше спросить Томаса Джефферсона.

На самом деле Обама всего лишь старался выполнять данные им предвыборные обещания, а уж насколько ему это удавалось — другой разговор. Его внешнеполитической доктриной был так называемый «реализм», подразумевающий некоторое свертывание международных обязательств, то есть прямая противоположность той роли, которую ему пытается навязать Лилия Шевцова.

Что же касается Дональда Трампа, сменившего Обаму в Белом Доме, то он почти наверняка слова «постмодернизм» в жизни не слыхал — его можно почерпнуть только из элитарных журналов и книг, а Трамп, по его собственному признанию, не читает никаких. Шевцова почему-то называет его приход к власти «реакцией на эклектику» и в то же время именует его «гротескным символом постмодернизма», отрицающим все принципы и нормы. Но у Трампа, при всей узости его умственного диапазона и скупости лексикона, вполне просматриваются известные доктринальные принципы — это изоляционизм, неоднократно отмеченный в истории США, и меркантилизм, в принципе дискредитированный к концу XVIII века. И что бы мы об этих принципах ни думали, к постмодернизму они никакого отношения не имеют; хотя его более грамотные помощники в борьбе со СМИ ссылаются на «альтернативные факты».

Тут, надо сказать, терпение иссякает и хочется в упор спросить Лилию Шевцову, что же все-таки она подразумевает под постмодернизмом — подобно тому как Никифора Ляписа спросили, что он подразумевает под шакалом. И она, надо сказать, выдает себя с головой в характеристике Брексита: «Это бунт против постмодернистской эклектики и попытка британцев вернуться к модерну, то есть к старым традиционным ценностям, защитником которых всегда выступало государство».

Тут сразу следует отметить, что никакого единого теоретического «модернизма» в пору традиционных ценностей не существовало, его всегда рассматривали как чисто эстетическую категорию. В лучшем случае теория сводилась к яростной критике декаданса, но сомнительно, чтобы в британском электорате вдруг проснулась ностальгия по Максу Нордау или Отто Вайнингеру. А что касается британского государства тех времен, то оно было убежденным сторонником laissez-faire, свободы предпринимательства и торговли, лежащей в направлении, ровно противоположном тому, куда сегодня устремился электорат.

На протяжении всего интервью Шевцовой обращает на себя внимание его странная особенность: поминутно сетуя на постмодернизм, она полностью игнорирует конкретные детали, оперируя туманными политологическими категориями. Совсем иное дело — опубликованное в немецком журнале Spiegel интервью американского историка и комментатора Энн Эпплбаум, которое целиком — именно об этих деталях, о причинах и возможных следствиях. Она рассматривает приход Дональда Трампа к власти не как изолированный факт истории США, спровоцированный промахами Обамы и эзотерической французской теорией, а в плотном контексте серии нынешних европейских кризисов, тогда как Шевцова на Европу почти не обращает внимания. «Вы можете сэкономить время, — говорит Эпплбаум интервьюеру, — если поймете, что вспышка правого популизма [в Европе] и феномен Трампа связаны между собой. Вы можете думать о них вместе как о единой проблеме».

Говоря о более чем странных симпатиях Трампа к путинской России и его кремлевских связях, которые Шевцова отметает как досадную сплетню, Эпплбаум напоминает, что Советский Союз в 70-е и 80-е годы был относительно стабильной и предсказуемой величиной, тогда как путинская Россия — куда импульсивнее и опаснее: ее ядерный арсенал находится в руках одного человека или узкой группы лиц, а не в распоряжении неповоротливого и осторожного партийного аппарата. Она обращает внимание на сходство лозунгов популистов в Америке, Франции, Нидерландах, Великобритании и т. д., призывающих к возвращению в прекрасное и мнимое отечественное прошлое. Там, где Шевцовой чудится всего лишь дворцовый кризис, в ликвидации которого она поразительным образом возлагает надежду на зятя президента (непотизм как способ спасения), Эпплбаум видит фундаментальный системный сбой в истории западной цивилизации; ее взгляд в будущее куда более мрачен и, увы, обоснован, а возможную надежду она усматривает не в президентском зяте, а в активности либеральной общественности, в возникновении новых партий, таких как Ciudadanos в Испании или Nowoczesna в Польше, готовых отстаивать осажденные ценности, — на смену традиционным партиям, теряющим контакт с электоратом.

Эпплбаум лишь мельком останавливается на причинах глобального кризиса — в конце концов, она не политолог, ее интервью гораздо короче, чем у Шевцовой, и она указывает лишь на самые сиюминутные факторы. В свое время немецкий философ Готфрид Вильгельм Лейбниц сформулировал так называемый принцип достаточного основания, который в самом простом изложении выглядит так: для каждого факта должна быть достаточная причина, в силу которой этот факт имеет место. Это значит, что любое объяснение факта должно вскрывать такую причину, и такие объяснения действительно нужны — в противном случае мы просто не будем знать, с чем имеем дело и как нам выправить ситуацию. В числе возможных причин вспышки правого популизма в развитых странах специалисты называют общее снижение экономического роста на протяжении последнего десятилетия и торможение процесса глобализации ввиду сужения географического арбитража — разницы в прибылях между развитыми и развивающимися странами, в результате чего возможности для инвестиций сокращаются. На нижних ступенях экономической лестницы это ощущается как препятствие росту личного благосостояния, и избиратель идет на поводу у политиков, предлагающих простые и неверные решения: автаркию и закрытие границ.

Можно, конечно, вскрыть анатомию кризиса и в терминах постмодернизма, чего Лилия Шевцова в любом случае не потрудилась сделать; тем более что понятия «постправды», «альтернативных фактов» и политической корректности — вполне благодарные объекты для деконструкции по методу Жака Дерриды. Но это ничего не даст, поскольку объяснение сложных событий путем еще более сложной теории — чисто кабинетный спорт. На палубе «Титаника» пассажир вправе ожидать более доходчивых формулировок и инструкций.