Не знаю, вышло ли сделать Америку великой, а слоган America First реализуется с потрясающим успехом — по итогам прошлой недели, в сущности, было бы странно писать о чем-либо, кроме первых шагов президента США Дональда Трампа в сфере управления миграцией в эту страну.
Поскольку говорить об этом, видимо, придется довольно часто, было бы уместно сообщить, что недоумение по поводу антииммигрантских программ Трампа (как и, увы, по поводу множества его будущих решений) не стоит рассматривать как маркер принадлежности к левому лагерю. У людей, совершенно не разделяющих идеалы социалистического светлого будущего для всего мира и даже считающих эти идеалы опасными, вопросов к идеологии, судя по всему, стоящей за решениями Трампа, на деле должно быть больше, чем, например, у сторонников Берни Сандерса. И главные вопросы, которые имеет смысл обсуждать, помимо чисто этических, — это вопросы экономические.
К вопросам этики ниже мы еще вернемся. Пока лишь стоит отметить, даже не обсуждая причины, побудившие президента США что-то мгновенно и срочно поменять в миграционной политике самой привлекательной страны для эмиграции, что в современном мире главное, что ценится во власти, — ее способность в неэкстренных случаях существовать на периферии мира нормального человека, то есть, говоря грубо, не отсвечивать и не создавать дополнительных проблем. Так или иначе, президенту Трампу это уже не удалось. В конце концов, если Google приходится экстренно предупреждать сотни сотрудников арабского происхождения по всему миру, что им лучше срочно вернуться в США, поскольку есть риск, что продолжить работу в компании они не смогут несколько следующих месяцев, это создает президенту США, ратующему за процветание американской экономики, вид не очень умного администратора. Но дело даже не во временных неудобствах Google — дело в том, что именно капиталисты из Google, а не Трамп, заведомо более компетентны в вопросах, нужны ли США эмигранты, и сооснователь компании Сергей Брин участвовал в пикете-демонстрации в аэропорту Сан-Франциско вовсе не потому, что ему внезапно открылось преимущество общественного владения средствами производства в сравнении с частной собственностью. Во всяком случае, акции Google Брин в зале прилета аэропорта не раздавал, иначе бы давка там была на порядок выше.
Пока нам всем сложно судить, что в итоге выйдет из процесса создания alt-right, альтернативного ультраконсервативному и традиционалистскому направления в правой мысли в США. Тем не менее именно в вопросах миграционной политики, границ и смежных тем те, кого считают идеологами alt-right, отчего-то придерживаются взглядов конца XIX века — несмотря на то что последние полтора столетия неплохо показали, что выигрывает тот, кто смотрит на государственные границы, визы и прочее наследие межвоенного периода XX века с презрением. Мировой миграционно-политический кризис — а им поражены не только США: в большинстве развитых стран, в том числе в ЕС, это на порядок более важный фактор внутренней политики, чем в России после 2011 года, — во многом следствие удивительного в своей нелогичности смешения гуманитарных и экономических аспектов международной миграции.
Все начало XXI века развитые страны потратили на конкуренцию за мировые миграционные притоки. В свете общих для стран ОЭСР демографических проблем это совершенно логичное решение — миграция частично компенсирует демографическую нагрузку на работающих. И именно в момент, когда низкие темпы экономического роста в странах ОЭСР интенсивность этих потоков естественным образом ослабляют или по крайней мере не усиливают, в мире отчего-то у всех напрочь вылетает из головы, что эмигрант практически в любой экономике — это просто случайный подарок судьбы, свалившийся из ниоткуда и самим фактом своего появления немного облегчающий всеобщее существование.
Если говорить о приобретениях и издержках эмиграции, то начать, несомненно, следует с издержек. В случае с обычной эмиграцией они, собственно, почти отсутствуют. Классический эмигрант всего лишь увеличивает в национальной экономике спрос в размере спроса одного домохозяйства и увеличивает национальный продукт в размере продукта того же домохозяйства и участия его членов в новой для себя экономике. Эта логика, собственно, всегда лежала в основе всех территориальных захватов за тем исключением, что до начала промышленной революции в Великобритании в мире земли как фактор производства ценились больше, чем труд. Переезд любого эмигранта из страны А в страну Б в нынешнем мире для любого подверженного милитаристическим заблуждениям индивидуума, по идее, должен быть аналогичен маленькой, но важной победе его страны Б в войне всех против всех: не надо пушек и авианосцев, не надо полевых кухонь и Генштаба — еще один проклятый гражданин А признал наше величие и стал гражданином Б. Менее милитаристически настроенные граждане Б могут смотреть на ситуацию с другого бока — в более или менее сбалансированной экономике с более или менее справедливым распределением налогового бремени новое домохозяйство так или иначе встроится в ряды таких же домохозяйств, увеличивающих национальный доход.
Тезис «мигранты отнимают рабочие места у местных» анекдотичен: в общем случае совершенно в той же мере, в которой эмигрант увеличивает предложение на рынке рабочей силы в новой стране, он увеличивает и спрос в национальной экономике на товары и услуги, способствуя созданию новых рабочих мест. Миграция сама по себе не в состоянии изменить этого баланса. Даже если предположить, что большинство эмигрантов какое-то время кормит страну исхода, перечисляя туда деньги родственникам, источником этого перечисления является лишь часть той положительной разницы между оплатой его труда и его расходами на существование, которая досталась ему, а не работодателю, — в этом случае эмигрант просто приносит новой стране немного меньше дохода, чем можно было бы ожидать. Решение этой проблемы очень просто: позвольте ему перевезти семью в новую страну — тогда, если это так важно, все здесь и останется.
В число издержек, связанных с эмиграцией, традиционно вписывают расходы на увеличение полицейского надзора, услуги, связанные с безопасностью, ряд социальных сервисов, которые государство-реципиент предоставляет всем своим жителям равноправно. Мало того, мигранты достаточно часто работают в теневой экономике, не платя налоги, и пользуются существующей инфраструктурой (как материальной, так и социальной), в создании которой они не участвовали. Этот аргумент, видимо, имеет под собой некоторые основания. Другое дело, что к вопросу о том, полезны ли стране эмигранты, он, в общем, почти не относится. Справедливо это или нет, с точки зрения экономики совершенно неважно, эксплуатирует ли инфраструктуру новорожденный абориген Джон, наследник создателей моста через реку, или приехавший из какой-нибудь Уганды Ахмед, родители которого этого моста не строили ни в каком смысле. Существующему мосту от этого не хуже и не лучше, а создавшаяся нехватка пропускной способности мостов будет закрываться трудами уже и Джона, и Ахмеда. Джон, конечно, может быть недоволен — без этого эмигранта моста бы всем хватило. Ну, не совсем так. Вечных мостов не бывает, они быстро приходят в негодность и устаревают. К тому же новое домохозяйство, как правило, компенсирует аборигенам много большее. Грубо говоря, эмигранты в нормально устроенном обществе не отнимают ваши рабочие места, а просто увеличивают ваши зарплаты; ограничение миграции приводит к тому, что вы отказываетесь от этой прибавки.
Главное преимущество международной миграции, собственно, не в том, что более развитые и пригодные для существования труда экономики прирастают новыми домохозяйствами, которые готовы на тех же условиях, что и старые, их увеличивать и в них существовать. Дело в том, кто, собственно, едет за лучшей жизнью в другие страны. Если в ходе завоеваний прошлых веков победителю в войнах доставались все обитатели этой территории, за исключением элиты, то в мировой экономической конкуренции страна-победитель получает лучших, элиту, автоматически отобранную по наиболее важным для страны-реципиента параметрам.
Добровольные эмигранты — это экономически наиболее активная часть населения страны-донора, с учетом естественных и искусственных ограничений на миграцию — вдобавок и самая адаптивная ее часть, и самая образованная и интеллектуальная, а зачастую и наиболее приверженная политическим и социальным идеалам страны-реципиента. Нет ничего удивительного в том, что именно второе поколение эмигрантов, особенно в Европе, выглядит менее полезным обществу и более активно участвует в экстремистских авантюрах вроде ИГИЛ (запрещено в РФ). Первое поколение отлично знает, зачем оно покинуло родную землю и уехало за тридевять земель. Второе поколение — это уже, как правило, слепок с существующего общества; дополнительный аргумент против социального расизма — достоинства первой волны эмиграции по наследству, увы, не передаются и довольно плохо транслируются культурными механизмами. Это, если хотите, не проблема с ассимиляцией мигрантов, а проблема самой ассимиляции: культурный гибрид европейских и исламских ценностей, увы, выглядит более уродливо, чем прародители. О причинах этого можно рассуждать; я бы посмотрел на то, не уродуют ли исходные культуры огромные бюджеты, выделяемые налогоплательщиками на облегчение этой ассимиляции.
В этом месте следует передать привет нашим левым друзьям. Да-да, товарищи, именно это мы и подозреваем: по крайней мере в случае с современным европейским исламом все выглядит так, будто его нынешний террористический ренессанс есть прямое следствие усвоения им левой политической культуры Европы. ИГИЛ в моем понимании есть наследник «Красных бригад»; я готов изменить свою точку зрения, но тогда дайте мне аргументы, почему это не так.
Все остальное — в сущности, менее значимо. Вернее, конечно же, важно и то, что мигранты раздражают и беспокоят мирных обывателей своим необычным видом, речью, религией, бытом, ценностями, пониманием контрактных обязательств, да еще тысячью вещей. Все это так. Взамен — две проблемы. Первое: плевать на то, что мигранты десятками разных способов делают вас богаче, — раз вы не хотите этого богатства, прекратите ныть о своей бедности. Второе: с мигрантами связаны не только случившиеся изменения в вашей жизни, но и не случившиеся от того, что они здесь. У замкнутых стран, как показывает практика, существуют проблемы, которые следует знать. Например, Япония их знает довольно неплохо: страна могла бы быть еще богаче и могущественнее, не будь она более замкнутой, нежели крохотный и на деле сильно небеспроблемный с политической точки зрения Сингапур. Всякий выбор не бесплатен, изоляционизм, в том числе трудовой, стоит довольно дорого. А необычный вид, речь, религию, ценности и понимание контрактных обязательств вам в самом ужасающем традиционалиста виде предоставит следующее автохтонное поколение. Не думаю, что у рядового пожилого токийца пакистанец-эмигрант средних лет вызовет такой же ужас, как рядовой японский техногик или школьница-японка с концерта местной поп-группы. Замкнутое общество тоже меняется, но тут уже списать на чужую кровь ничего не выйдет — внутренние конфликты болезненнее и острее, чем конфликты культур.
Вопрос о том, порождает ли миграция дополнительный рост преступности в стране-реципиенте, на деле не так прост, как кажется. С одной стороны, несомненно, это так: экономическая активность мигрантов — это в том числе и криминальная активность. Тут вряд ли что-то возможно сделать, поскольку всякое повышение экономической активности, видимо, увеличивает и рост преступности, о социальных механизмах которой мы, строго говоря, знаем намного меньше, чем должны были бы знать. Однако обычнейшее преувеличение в речах националистов — мигранты на порядки более криминальны, чем местные жители, — имеет и контраргументы. Собственно, рядовая преступность в современном мире — занятие, не способное содержать домохозяйство сколько-нибудь длительное время. Почтенные карманные воры, которых знает и которыми гордится вся округа, — байки минувшего времени; как правило, криминальная карьера недолга. С точки зрения бытовой преступности мигрант менее опасен тем, что рецидивистом он станет уже у себя на родине. С точки зрения системной, организованной преступности ее возможности в сравнении с автохтонной сильно ограничены, а вот возможности ее полицейского контроля выше — эти группы изолированы от общества и на виду.
Разумеется, полицейским проще и дешевле работать в привычной среде, поэтому значительная часть антииммигрантской риторики имеет именно полицейское происхождение. Как, отметим, и антитеррористическая пропаганда, на которой основываются сейчас почти все. Сам по себе терроризм в сравнении даже с той же преступностью — явление при всей своей эффектности не слишком значимое; во всяком случае, ущерб, нанесенный террористами населению большинства стран мира, не исключая Россию, действительно на два-три порядка меньше, чем расходы на антитеррористическую безопасность. Когда естественный союз малочисленного мирового террористического подполья и всемирной многомиллионной армии борцов с ними перестанет быть способен производить свои кровавые шоу, станет более ясно, что основная причина происходящего — успешное морочение головы обществу военными всего мира, до обмочения штанов испуганными постепенным умиранием собственной профессии. Для бравых специалистов по освоению антитеррористических бюджетов терроризм есть сейчас главное основание своей острой необходимости обществу. Если бен Ладена не было бы, его бы обязательно выдумали. Сейчас же миллионы госслужащих вздохнули облегченно: наконец-то президент Трамп, застрявший во временах Кеннеди, рассказал всем, что единственный способ спасения от всеобщей гибели — это правильный цвет печати на американской визе в чужом загранпаспорте.
Конечно, во многом накал нынешней миграционной проблемы связан и с тем, что в миграционной политике государства в последние годы разучились различать разные мотивации к миграции — практически любой приехавший на постоянное жительство в другую страну обществом причисляется к беженцам. На деле, конечно, их и не следует различать. Если государство — реципиент эмиграции добровольно и безо всякого внешнего принуждения раздает налоговые деньги всякому иммигранту, который объявит себя бежавшим от смертельной угрозы под защиту цивилизованного мира, то будет идиотом тот, который этим не воспользуется. Жаль только, что автохтонное население не может объявлять себя беженцами, — в этом случае все за какие-нибудь два-три года встало бы на свои места. Между тем при нормальной миграционной политике сам по себе статус беженца априори ничего дополнительного, кроме права работать и голосовать, давать иммигранту не должен. У вас сгорел дом и нет страховки? Мы вам сочувствуем. У нас в стране тоже горят дома и тоже, бывает, без страховки. Здесь в таких случаях принято их строить заново, мало того — здесь их строить легче и удобнее. Мало того, здесь не стреляют и не убивают, здесь низкая безработица и хорошие законы. Наконец, здесь развита частная благотворительность, здесь обеспеченные помогают тем, кто оказался в сложном положении. Вэлфер? Нет, не слышали. Тут Америка, тут все работают, и вы будете работать. Или езжайте в Канаду. Там можно и не работать.
Особые случаи можно рассмотреть, и в этом случае мы признаем в вас именно беженца и поможем, чем сможем. В общем же случае — нет, вы не беженец, не социальный инвалид и не личность, которой все должны. Вы такой же, как и мы, — добро пожаловать, тут есть чем заняться.
В сущности, до появления лозунга «социального государства» все примерно так и работало, пока перекосы в налоговом перераспределении в XX веке не сделали миграцию в довольно большой ее части обычной погоней за чужими налогами в более богатой стране. Затем всему миру явилась весть о том, что в той же Великобритании готовы кормить, одевать, обучать и развлекать людей со всего мира просто потому, что Карл Маркс в свое время написал, будучи в Лондоне, что у пролетария нет отечества, а потому коммунизм неизбежен. Впрочем, нет смысла преувеличивать масштабы явления. Международное нищенство, несомненно, является довольно ярким явлением второй половины XX века, оно освещено тысячами работ профессоров американских университетов в год и поддерживается миллионами одиноких девушек во всем мире, которым для выражения любви к миру недостаточно собственной кошки. Тем не менее девушки, пусть и в благом порыве, — еще не весь мир. А к тому же подавляющее большинство экономических мигрантов — хоть из Сирии, хоть из Алжира, хоть с Тибета — прощаются со своими родными вовсе не для того, чтобы на довольно жалкие даже в ЕС пособия существовать в итальянской или французской провинции черт знает кем, воруя помидоры в супермаркете и торгуя поддельными дамскими сумками. Они совершенно нормальны и знают, чего они хотят. Мало того, обычно они хотят жить примерно так же, как все жители страны, в которую они приехали, — на их родине им это не позволяет какой-нибудь местный национальный лидер-придурок, какой-нибудь исламский комсомол или буддийская пионерия. Они бегут от них к вам, потому что вы нормальные и они нормальные.
Вместе нормальные люди отлично договариваются. Договариваются по-разному. Где-то иммигранты добровольно ассимилируются. Где-то живут отдельными кварталами. Где-то они предпочитают два-три космополитичных города. Где-то, напротив, встраиваются в провинцию. Обычно там, где государство пытается влиять на этот процесс, исходя из лучших побуждений, из высоких идеалов, получается в той или иной мере идиотизм, зачастую кровавый. Там, где это происходит само собой, напряженности гораздо меньше, во всяком случае, меньше взаимных претензий на первородство, недостаточный кусок пирога и нездоровую социальную атмосферу. Глобализация началась в мире в нынешнем виде не после Первой мировой, а после восстания сипаев в Индии, и даже в том достаточно неприятном мире, в котором она шла, претензий к ней было на порядок меньше, чем сейчас, — просто государственные власти в меньшей степени пытались этим процессом управлять.
Лучшее же, что может сделать государство, — открыть границы, ликвидировать коррупцию и благоглупости в социальном обеспечении, усилить полицию и воспользоваться наконец плодами победы страны в экономической конкуренции, увеличивая общее благосостояние. Долгосрочный национальный интерес — в этом, а не в бесплодном поиске причин, «почему нас все ненавидят».
