Привет. У нас в свое время смеялись над «посланиями будущим поколениям», которые закладывали какие-нибудь комсомольцы шестидесятых в фундаменты целлюлозно-бумажных комбинатов. «Мы, живущие при развитом социализме, приветствуем вас, живущих уже при коммунизме!» — когда это читали спустя 30 лет, в 1990-е, дети торговцев китайскими ширпотребом, представляю, как они хохотали. Они жили уже в совсем другой стране. Так что мы знаем, что ничего не бывает «навсегда»; и я не буду даже пытаться представить, при каком строе вы там живете. Надеюсь, что у вас все более-менее в порядке, вот так скромно. Про летающие тарелки и космолеты я тоже писать не буду, потому что наши фантасты тоже много чего придумали — но никто не мог предугадать появление в XXI веке интернета и смартфона. Которые изменили нашу жизнь так, как и не снилось ни одной летающей тарелке. Думаю, у вас там тоже придумали что-то такое, чего никто не ожидал; может быть, вы преодолели законы тяготения и космос освоен; не то чтобы я фанат, но все-таки приятно: «Следующая остановка — Марс».
Но все же не это меня интересует в вашем будущем. Меня интересует человек. Везде, где есть человек, есть проблема свободы. Неважно даже, как называется общественно-экономическая формация — проблему свободы нельзя отменить, как и нельзя разрешить эту дилемму: почему для одних людей важнее безопасность, стабильная работа, зарплата, а для других прежде всего — свобода это все выбирать.
Почему так люди делятся?.. Мы часто задумывались над этим.
Вот десять детей на детской площадке. Десять почти одинаковых внешне детей, с помпонами на шапках и лопатками, руки в песке. Во взрослом возрасте для девяти из них представление о добре и зле, о хорошем и плохом будет совпадать с мнением их начальника по этому поводу в данную минуту. И только один из десяти почему-то будет в этом вопросе ориентироваться на внутренний голос (совесть?), а не на мнение начальника или «общее мнение». Инстинкт, гены, воспитание — что тут играет решающую роль? Неясно. Факт, что примерно один из десяти свободу ценит, а для остальных она — инструмент или вообще «просто слово».
Особенность России — тут еще и тщательно изгонялась сама мысль о свободе, само слово. Тут это умели; свободу успешно противопоставляли безопасности, национальному суверенитету и менталитету — или вообще писали, что у нас по климатическим показателям свобода невозможна (в стране зима полгода). Поэтому понятие свободы долгое время вообще не имело самостоятельной ценности. Обычно на вопрос о свободе уже в наше время, сравнительно свободное, отвечали вопросом на вопрос, со скептической усмешкой мудреца: «Свобода от чего?» или «Свобода для чего?» — демонстрируя ее как пустую абстракцию или как сугубо практический инструмент.
Почему я называю тебя «либерал»? Я делаю это сознательно, как бы даже провоцирую, но, естественно, это больше касается моих современников. Само это слово тоже было проблемой в наше время.
В качестве защитной психологической реакции на общее закрепощение у образованной части населения возникла идея о так называемой «внутренней свободе», ее пестовали многие мыслители и писатели. Эта идея продержалась у нас целых полтора века, с середины XIX до конца XX. Звучит это красиво, и правильно, и, кажется, вполне логично. Но по сути — абсурд и самообман. Потому что нельзя быть «внутренне свободным» без минимальной внешней свободы, то есть без свободы политической — когда твое право на свободу подтверждено законами и правами. И эта свобода достигается не с помощью тантрических практик, йоги или лечебного голодания, а только благодаря прямому участию в политике, выборах, голосованиях и т. д. Когда общество контролирует власть. Но даже свободолюбивые люди долгое время были уверены, что свободным можно быть только «внутри». Любую власть в России, даже советскую, это устраивало — настолько такая идея была удобна. «По-настоящему свободным можно быть только внутри», говорили люди и шли набрасывать себе очередную петлю на шею.
Именно поэтому в наше время люди стеснялись слова «либерал». Во-первых, их пугало, что это политическое слово, а «политика — это грязь» (еще одно самооправдание). Во-вторых, им казалось, что политическое определение упрощает и даже унижает их сложную натуру. «Я сложнее политических определений, я не могу выбрать себе ничего из представленного» — словно это были бусы или платье; так приговаривали сложные натуры, с треском проигрывая всё больше и больше свобод и опять набрасывая на себя петлю.
Самоидентификация с политической партией или программой вовсе не отменяет твоей сложности. Но чтобы влиять на общество, власть, тебе приходится объединяться с другими на основе общих принципов; а значит, упрощение необходимо. Необходим компромисс со многими и многим. Чтобы влиять на политику, ты должен сделать себя политически понятным для других. Как определить самого себя политически? Нужно мысленно ответить себе на вопросы: как я отношусь к частной собственности, к гражданским правам, свободам, богатству и бедности, к понятию «справедливость»? Что для меня важнее — человек или государство? При этом желательно еще понимать, что либерал, например не может быть одновременно за открытую экономику и «против засилия мигрантов» — потому что не бывает открытой экономики без открытости миру. Нельзя быть также и «национальным либералом», потому что либерализм — понятие наднациональное. Для этого прежде, конечно, надо было еще договориться, что же такое либерализм…
…Надеюсь, это все для вас — элементарные вещи; я пишу это, чтобы вы понимали, насколько все было запутано в 2016 году. Но все-таки примерно к этому году у нас и случилось кое-что важное. И я хочу рассказать о том, что впоследствии вошло в историю под названием «семь чудес 2016 года».
У нас, в отличие от вас, почти не было опыта свободы.
Жители России почти никогда самостоятельно не принимали не то что экономических решений или политических — они даже не имели привычки принять решение о себе. Личное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, тут всегда совпадало с государственным. То, что называется «этика», «совесть», «стыд», тут всегда было государственной собственностью.
Было людям совсем тесно в тисках государства — и они страдали; чуть отпускало — и они называли это оттепелью. Потом опять тиски сужались — и люди называли это застоем. Люди принимали эти изменения как природное явление, которое нельзя изменить. И все зависело только от везения — от нрава нового руководителя. Вся страна почти всегда оказывалась заложником его доброго или злого нрава. Так было и в наше время: в 1990-е была невиданная политическая свобода, а с 2000-х свобод становилось все меньше, и люди принимали это как должное.
Но примерно на рубеже 2011–2012 годов сразу во многих частях страны заявили о себе люди, для которых свобода оказалась важнее всего. Как так получилось — что на одной из детских площадок сразу девять из десяти оказались себе на уме?.. И такими остались уже во взрослом возрасте? Это я и называю чудом №1 — что количество свободных людей перешло в качество. Прежде такого не случалось, индивидуальный опыт свободы никогда не становился коллективным. А тут вдруг сложилось. Из этого коллективного желания свободы возникло нечто вроде облака — свобода незаметно стала ценностью. Почему эти люди решили соскочить с пластинки тысячелетней истории?.. Почему они захотели, чтобы совесть стыд, сострадание, ответственность принадлежали им лично, а не государству?
Тут невольно задумаешься о том, что история имеет какой-то собственный план воспитания человека, и она намеренно создает такие условия, часто парадоксальные, — чтобы человек задумался. Конечно, так должно было случиться, рано или поздно, — но так хорошо думать, когда уже все случилось. А когда ты наблюдаешь за становлением какой-нибудь амебы, тебя невольно посещает мысль, что во всем этом есть элемент случайности — то есть всего этого запросто могло не быть. То, что свободными захотели быть уже не десятки, как в 1960-е годы, и даже не сотни тысяч, как в 1990-е, а уже миллионы людей в разных частях страны — это случайность или закономерность? Это именно чудо, и люди сами этому долго удивлялись.
Тогдашний руководитель страны был по-своему уникальным человеком. Его вера заключалась в неверии в человека. Он верил именно в то, что любой человек изначально плох, ничтожен и никогда не изменится. Из этой установки он и исходил, принимая решения. Девять десятых населения, как водится, горячо поддержали его в этом; большинство поняли это так, что надо вести себя еще хуже, чем даже главный начальник; они стали еще большими циниками и милитаристами, чем он. Но это не чудо, учитывая наш исторический опыт. Чудо №2 — что именно эта ситуация цинизма, неверия заставила других людей вести себя совершенно иначе.
Надеюсь, там у вас никому в голову не приходит, например, проповедовать войну или презирать людей другой национальности. В наше время, увы, это было обычным явлением. Но именно расчеловечивание одних заставило других становиться более человечными. Словно бы тут сработал какой-то исторический закон. В конце концов интуитивно эти люди пришли к выводу, что наилучший способ борьбы с бесчеловечностью и цинизмом — самим становиться лучше, честнее, нравственнее, человеколюбивее и т. д. Плохие обстоятельства заставили людей быть лучше. Это случилось именно вопреки ужасным обстоятельствам, при наименьшем благоприятствовании; как будто весь внешняя угроза заставляла людей становиться быстрее — страх мотивирует.
Эти люди приобрели новый для себя фундаментальный опыт свободы в историческом смысле буквально мгновенно, за каких-то пять лет. Опыт толерантности, интернационализма, гуманизма, пацифизма — к концу 2016 года они словно бы сразу прошли все семь уровней, если сравнивать с электронной игрой. Это ли не чудо №3?
Эти люди любили долго спорить между собой по любому поводу, и, честно говоря, споры эти в 90% случаев были бессмысленны; но людям буквально надо было говорить обо всем — потому что они, по сути, заново становились людьми. Так незаметно они создали, сформулировали собственные, другие правила жизни. «Фейсбук» того времени (надеюсь, ему стоит памятник в вашей России) — это такой коллективный Жан-Жак Руссо, общественный договор. В результате всех этих споров люди вдруг договорились о новых принципах сосуществования. Не странно, что эти люди постоянно ругались между собой — у них ведь не было опыта коммуникации. Чудо №4 — что они все-таки смогли договориться о главном, о базовых ценностях. Чудо №5 — что столько людей посвятили себя заботе о других и о другом.
Новое общество словно прорастало сквозь старое. В 2016 году это еще мало кому было заметно, но именно тогда это новое общество и сложилось, и даже объединилось политически (чудо №6). Даром что оно было пока виртуально — но вид уже имело универсально-человеческий: это общество уже знало, что между добром и злом есть существенная разница и никакой постмодернизм вовсе этого не отменяет; что человек должен стремиться к лучшему — к человеколюбию, к гуманности — и это и есть самое достойное решение. И нужно стремиться в будущее, а не в прошлое. И главное, это решение быть хорошим принималось ими уже вне зависимости от того, как это понимал начальник и как он к этому относился. Собственно, именно поэтому их убеждения и приобрели вид коллективных ценностей.
И главное, что поняли люди тогда (чудо №7), — что все упирается не в экономику, не в климат, не в котировки валют, а в самого человека. Без совестливого человека никакая экономика не работает. Без новой этики никакие законы не исполняются. Никакие правила не работают, если прежде сам человек не принял решение о себе, не принял решение стать хорошим.
Настоящая серия чудес случилась сто лет назад, хотя мало кто это тогда замечал и все только ходили, качали головами и говорили друг другу: «Тут ничего не изменится». В то время как сами они уже изменились. Надеюсь, это все было не зря. Надеюсь, вы там напьетесь по этому поводу — если у вас там вообще знают, что это такое. Ну, неважно. С наступающим. Привет Марсу. Больше внимания детским площадкам!..
