06.12.2016

Иван Давыдов «Снежная революция» и вопросы веры

«Помнишь, еще в школе стихи тебе писал, а теперь вот муж у тебя сильно пьющий, дети звезд с неба не хватают, я тоже не похорошел, и слава богу, что стихи не сохранились, такой позор. Одна хорошая строчка — про чудное мгновенье, — но краденая; дальше хуже». Вспоминать собственные романтические увлечения по-своему приятно, но как-то неловко. Тем более если из увлечений не вышло ничего или вышло, но что-то такое, что хуже, чем ничего. Как у «разгневанных горожан» с так называемой «снежной революцией» декабря 2011 года.

Государство постоянно празднует юбилеи. 5 декабря, например, — 75 лет со дня начала контрнаступления советских войск под Москвой. Начальники с со скорбно-протокольными лицами возлагают цветы к монументам. Отчего бы в таком случае и либералам не отметить пятилетнюю годовщину протестов? Тоже, в своем роде, битва за Москву — в прочих городах, даже больших, за исключением разве что Петербурга, «снежная революция» массовой не стала. Проигранная, правда, битва, но как приятно было слушать, что стены рухнут (вот-вот), переживать легкую, сравнимую со слабой степенью алкогольного опьянения радость и описывать в блогах прекрасные лица единомышленников.

Может быть, поэтому все походы на площадь заканчивались посиделками в барах.

Реестр ошибок

«Прекрасные лица» — это теперь как раз воспоминание из разряда неловких, если не сказать стыдных. Из разряда самооправдательных — воспоминания о том, кто, с кем и какой виски пил в мэрии накануне первой большой и организованной акции. Собственно, 5 декабря случилась небольшая, как выяснилось впоследствии, когда на площадь вышло под сотню тысяч, и стихийная акция; организованные были потом, пока остатки энтузиазма не осыпались осколками зубной эмали под ноги бойцам ОМОНа 6 мая 2012 года. Вот если бы они тогда не пили виски — мы бы вышли на другую площадь и стены точно рухнули бы, а так… А так вроде и конкретные виновники всех произошедших бед понятны, и мы ни при чем.

Нас не организовали (какие-то лидеры), нам вместо организации придумали Координационный совет оппозиции (интересно, кстати, помнит ли кто-нибудь, что это вообще такое?), нас отвели не на ту площадь, нам замутили умы постмодернистским термином «ризома» (кто читал Делеза, понимает, что это примерно равняется «отсутствию иерархии», а куда русскому человеку без иерархии?).

А главное, нам показали, что за это бывает. Дума шестого созыва начала с ужесточения закона о митингах, да так и не смогла остановиться. Многие жертвы «Болотного дела» уже вышли на свободу, пытаются снова врасти в ставшую чужой жизнь на воле. Само «Болотное дело», впрочем, пока не закрыто, следователи работают. Политологи из числа оппозиционных затвердили, что ужесточение режима стало реакцией власти на «болотные протесты». Кстати, это, видимо, правда.

Кроме того, нам показали, как это бывает на самом деле. В России Майдан — спустя год после того, как снова стало не модно ходить на митинги, — читался как послесловие к «снежной революции». Или даже как упрек.

Кадры из Киева провоцировали стремительный рост числа обличителей чужих ошибок: это вообще удобная позиция — глядя на картинку, где пылают покрышки и гибнут люди, рассуждать, что мы бы тоже так могли, если бы… И не рассуждать, например, о некоторой разнице в государственном устройстве или, выражаясь проще, о том, что сделал бы наш родной омоновец с первым же человеком, который кинул бы в него пустую пластиковую бутылку (о коктейле-однофамильце советского вождя даже не станем заикаться). Или о том, кому и какую пользу принесло бы неизбежное месиво на правильной площади.

Желающие пойти и погибнуть за идеалы вообще склонны упускать из виду, что дело это нехитрое, сугубо добровольное и личное, возможностей всегда масса. Но вести их за руку на геройскую гибель в правильное место никто не обещал.

Ну и, конечно, трудно спрятаться от ощущения, что люди, корящие участников «снежной революции» за «клоунаду» и пристрастие к веселым лозунгам (и это вместо того, чтобы пойти и совершать деяния, которые в соответствующих статьях УК называются страшными словами «экстремизм», «попытки насильственного свержения государственного строя» и т. п.), — что эти вот самые люди обладают тайным и, скорее всего, недостоверным знанием, будто на правильных площадях лилась бы не их кровь.

Прошлое и еще одно прошлое

На самом деле вопрос о том, кто с кем и как пил виски в мэрии накануне первой Болотной, во-первых, давно исследован, а во-вторых, ценность имеет только историческую. Вопрос о том, что было бы, окажись протестующие на другой площади, — из разряда романов об альтернативной истории. Спор о качестве лиц, на легком морозе раскрасневшихся, — и вовсе дело вкуса.

Разборки с тем, что получилось на Майдане, лучше бы оставить украинцам (это лучшее, что обе России, и оппозиционная, и провластная, могут сейчас для Украины сделать). Важно, смирившись с прошлым как с данностью, подбить итог и разобраться с тем, что у нас было тогда и что осталось теперь.

Было — массовое движение против предполагаемых фальсификаций на парламентских выборах. Массовое движение наблюдателей, нацеленных на выявление фальсификаций. И большое число желающих проголосовать против партии власти (то есть «за любую партию, кроме ЕР», ввиду отсутствия графы «против всех»). В целом это все называется «осознание наличия политических прав и готовность их отстаивать».

Между первым и вторым действием нашей нехитрой драмы прошло пять лет и случились еще одни парламентские выборы. Давайте, отвлекаясь от разнообразных вариаций на тему стыда и позора, устроенных оппозиционными политиками в ходе кампании, сосредоточимся на действиях избирателей. Ведь и «снежную революцию» делали избиратели; с политиками, если не считать пары исключений, тогда тоже все было так себе.

Так вот, в итоге остались только доказательства фальсификаций. Настолько явных, что для их выявления не потребовалось даже большого количества наблюдателей (в Москве наблюдателей было меньше, чем избирательных участков, например). Ни желания ловить воров, ни желания возмущаться явным и ожидаемым воровством голосов, ничего. Оппозиционно настроенные граждане куда больше интересовались не выборами в российский парламент как возможной точкой политического конфликта, а дебатами Трампа с Клинтон.

Это и есть по-настоящему важный итог «снежной революции», о котором имеет смысл говорить спустя пять лет: в сфере легального политического действия — пустота и метель, как в Москве 5 декабря 2016 года. Какой-то бесконечный собянинский тротуар: аккуратная серая плитка, а сверху — немного льда, чтобы рискнувший выйти на улицу непременно поскользнулся. Власть в сфере легального политического действия и до «снежной революции» готова была только на имитации, а граждане… Граждане за истекшие пять лет растерялись. Во всех смыслах этого небогатого на смыслы слова. Осознали отсутствие политических прав и не демонстрируют готовности бороться за эту отсутствующую величину.

Здесь можно кивать на власть: оказывается, авторитарное государство — более эффективный политический игрок, чем сто тысяч неорганизованных людей, готовых в выходной погулять по городу с шариками и транспарантами. Удивительно?

Государство за истекшие пять лет отстроило и законодательно оформило машину политических репрессий. Правда, массовых политических репрессий нет, и, по-видимому, государство, по крайней мере в текущей своей конфигурации, в них не заинтересовано. Государство отстроило грандиозный и, что самое удивительное, работающий механизм пропаганды, сплотив значительную часть общества вокруг мифа о внешнем враге.

Правда, при этом даже как-то обидно подозревать русского человека в любви к чиновнику — не к далекому царю из телевизора, а к данному в ощущениях вороватому бюрократу. И поскольку государство — не государь, а конгломерат чиновников в погонах и без, пресловутый посткрымский консенсус сто́ит немного и легко ломается, когда простые, не ходившие в 2011 и 2012 годах митинговать против фальшивых выборов люди сталкиваются с понятным нарушением своих понятных прав. Ну и так далее — на каждую победу государства найдется своя оговорка.

То есть проблема, видимо, не в государстве (понятно, что оно симпатий не вызывает). Проблема в том, что самопровозглашенная прогрессивная общественность — ох, как мы только себя не хвалили в процессе «снежной революции» и после, да и до, — не получив в качестве вожделенной игрушки немедленной отставки Владимира Чурова и пересчета голосов, продемонстрировала реакцию капризного ребенка: немного поплакала и отправилась искать новых развлечений. Соответственно, и не в формах протеста проблема — слава богу, что не нашлось тогда настоящих буйных, слава богу, что местные глашатаи кровавых катаклизмов предпочитают площади диван, — а в готовности отказаться от его продолжения, не добившись немедленного результата.

Дальше можно пуститься в рассуждения о том, какими рисками для граждан, для страны и даже для государства такая ситуация чревата. А можно вспомнить другую, неюбилейную дату. 5 декабря 1965 года после «Гражданского обращения» Александра Есенина-Вольпина 200 человек вышли на Пушкинскую площадь в Москве (интересно, вели ли они потом споры о том, правильная это площадь или неправильная). Вышли, чтобы защитить незаконно арестованных Синявского и Даниэля. И ничего у них не получилось. Не защитили, а некоторых потом еще и из институтов отчислили. Но стены все-таки рухнули. Правда, есть ощущение, что ненадолго. И очень не сразу.