14.11.2016

Дмитрий Бутрин Америка первого этажа

Идея возврата в старое доброе прошлое, в мир скромных белых платьев в горох и зарослей сирени, душно наваливающихся на высокие заборы, стала в такой степени политической, что представляется выигравшей 8 ноября выборы в США. Из леса выходит старик, а глянь — он уже не старик: Дональд Трамп — ровесник моего отца, но почетное прозвище «старухи» наряду с «ведьмой» на этих выборах получила Хиллари Клинтон, которая моложе Трампа на год. Тогда как победитель, от победы которого рыдают американские левые, кажется, вообще не обладает таким атрибутом, как возраст. 

У меня на стене висит обложка Life 1970 года, на которой изображен ультрасовременный, с иголочки, манхэттенский отель Конрада Хилтона и предвещаются успехи компьютерной диагностики болезней сердца. В 1971 году Трамп вступит с Хилтоном в конкуренцию за проект реконструкции гостиницы «Коммодор» и заработает на этом состояние: в получившемся из старой рухляди «Гранд-Хайатте», как и в «Хилтон Нью-Йорк», я бывал в 2000-х, и оба отеля уже были старыми.

Трамп в Штатах был, кажется, всегда, и всегда где-то на отшибе. Гэгом одной из серий фильма «Назад в будущее» была газета, попавшая из этого самого будущего в 80-е, в которой в качестве невероятного события констатировалось президентство Трампа — теперь, кажется, мы точно знаем, когда она была отпечатана: 9 ноября 2016 года. А ведь я смотрел этот фильм в 1988-м, мне было 13 лет, Хиллари Клинтон тогда была юристом в государственной юридической корпорации Джимми Картера и членом совета директоров Walmart — о существовании его я тогда даже и не догадывался. И все это было тысячу лет назад.

Изучение предвыборной программы Трампа в ее экономическом разделе было частью моей работы, и тут я могу лишь добавить поводов для уныния. Дело не в том, что программа эта неисполнима — все экономические программы, описанные в наборе предвыборных лозунгов, по существу, неисполнимы буквально. Если это происходит — это больше проблема, чем достижение; наилучший пример тому — Obamacare, реализуемая восемь лет так, что, по существу, предвыборная программа Хиллари Клинтон сводилась к обещанию «починить» систему здравоохранения после Барака Обамы, в том числе через увеличение налоговых ставок. 

Хоть в экономической части программы Трампа есть много вполне здравых идей — например, снижение корпоративных налогов при упрощении налогообложения физлиц или отраслевое дерегулирование, — но нет очень большого числа очевидных и назревших реформ, а также присутствует немалое количество благоглупостей вроде инфраструктурных инвестиций и принудительного (через систему пошлин) возврата промышленности из Китая в США — это при безработице, сравнимой по уровню с российской, то есть очень низкой. Но оценивать такого рода программы имеет смысл как раз не по деталям — они сто раз изменятся в процессе реализации, — а по способу компоновки частей программы в единое целое, ибо по логическим связям можно восстановить реальный набор больших идей, которыми руководствуется политическая группа, пришедшая к власти, и которые она обычно не считает нужным проговаривать вслух в силу их для себя внутренней очевидности. И здесь сторонников Трампа из российского либерального лагеря (напомню лишь, что «либерал» в этой дихотомии в США означает сейчас нечто, сильно отличающееся от российского понятия либеральных ценностей) ждут разочарование и даже гнев.

Более всего в своей основе программа Трампа напоминает систему ценностей, в России полнее всего декларируемую помощником президента Андреем Белоусовым. Это масштабные государственные (по принципу частно-государственного партнерства) инвестиции в объекты гражданской инфраструктуры: офисную недвижимость, порты и аэропорты, плотины, железные и автомобильные дороги, — а также поддержка военно-промышленного комплекса при общем дерегулировании деловой среды, создававшейся при существенно большем уровне государственного в нее вмешательства. Есть еще некоторые детали (стимулирование роста ВВП через активный избирательный протекционизм, «защита отечественного производителя», особая любовь к «реальному сектору экономики» и т. п.), которые позволяют уверенно говорить о Трампе как о стороннике даже не неокейнсианского подхода, а экономической программы демократов времен Роберта Кеннеди и его преемников — почти чисто кейнсианской и имевшей свою экономическую и социальную стоимость, оплаченную в итоге лишь реформами Рональда Рейгана.

Вся эта «Сделаем Америку великой снова» за вычетом некоторых идей, которые довольно плохо вписываются в общую рамку, — программа 70-х годов, в силу чего беспокоиться о том, что она может быть реализована, просто не нужно. Она не может быть реализована, так как при первых же экспериментах в этом направлении столкнется с экономической реальностью, которая устроена в США уже совершенно не так, как при демократе Джимми Картере. 

Вообще, то, в чем большинство аналитиков видят сейчас «консервативный поворот» и в России, и в США, и в странах Европы за вычетом Германии, гораздо проще объяснить расширением информационного пространства и ростом продолжительности жизни. Все это в последнее десятилетие приводит к тому, что постаревший даже более, чем население в среднем, активный медианный участник общественной жизни стремится к победоносному завершению войн, о которых мы уже и думать забыли. Бывшая узкая интеллектуальная элита, к своему ужасу и изумлению, обнаруживает, что в этом мире существует авторитетное мнение по текущим вопросам современности Юрия Лозы, Ирины Родниной, Андрея Кончаловского, Константина Райкина, члена Политбюро ЦК КПСС Владимира Долгих; если завтра окажется, что бессмертные братья Покрассы сочинили новую песню о Родине, я не удивлюсь — в конце концов, в Германии неплохая медицина, могли бы и дожить. 

Князь Владимир на грампластинке напротив Пашкова дома — та же история: в сущности, это монумент поздних 80-х, легко представить его водружение сюда на тысячелетие крещения Руси в 1988 году, и стал бы он тогда местом паломничества фанатов Михаила Горбачева, которые находили бы в этом хмуром мужике в шапке высокую духовность перестройки и возвращение к корням. Не стоит корчить рожу: то, что мы видим в России, обеспечено очень во многом тем, что наши родители не умерли быстро, а напротив, заинтересовались окружающим миром. Для них София Ротару является личностью из пантеона 80-х, когда сформировалось их представление об окружающем мире и его устройстве, и то, что Мария Баронова не может пока составить ей сильную альтернативу, вполне естественно.

К слову, мы еще будем наблюдать и более странный и страшный для многих процесс: репутации создавались и в 2000-е, и в ближайшие годы многие Пети, Васи и Коли, которых мы привыкли считать вроде бы своими, хотя и не без больших недостатков, начнут превращаться в глазах следующего поколения в тех же кобзонов, безнадежно застрявших в глупых и пустых спорах о либерализме и национализме. Хуже всего придется тем, у кого эта репутация есть: мы-то точно знаем, чего мы стоим, превращаться в памятники самим себе — дурное дело, но есть те, кому этого не избежать.

История с Дональдом Трампом, думаю я, того же происхождения: он совершенно внятно декларирует желание победоносно закончить еще не законченные сражения 70–90-х годов. Поставить на место китайских коммунистов, разобраться с несправедливыми итогами американо-японского соперничества 80-х, решить что-то с «двойным мандатом» ФРС, требующим поддержания занятости, может быть, пересмотреть итоги конференции и систему Бреттон-Вудса и попробовать вернуться к золотому обеспечению доллара. Россия, кстати, тут довольно удобный партнер, поскольку из слов Трампа довольно четко следует, что он представляет себе Владимира Путина чем-то средним между Брежневым и Андроповым: империя зла, конечно, но понятно же, что русских нужно как следует прижать и держать в черном теле, а так они, конечно, не соперники экономике Великой Америки — пусть с ними разбираются европейцы, если тем нужны их газ и нефть; нам-то что, у нас свои есть. Кажется, все воодушевление российских властей по поводу Трампа заключается как раз в том, что в целом они примерно то же самое и склонны думать, а для анализа такого расклада у них еще остались старые специалисты в институтах стран США, Канады, Азии, Африки и Северного полюса — ну, кто не умер еще и не передал дела жуликоватым замам, старательно изображающим из себя референтов со Старой площади.

В этом иллюзорном мире Трампу, конечно, проще. В отличие от России, где нынешняя власть по такого рода вопросам получила преемственность от власти 80–90-х годов, команда Трампа формируется из республиканцев-диссидентов. Я практически уверен, например, что новое руководство ФРС будет более современным и профессиональным, чем нынешнее, здесь никакой ретроградной политики вообще не последует — и в этом случае финансовый сектор США ждут лучшие времена. В целом интерпретацией республиканских идей Трампа в США уже с 2017 года займутся люди, имевшие меньше шансов в существующей отлаженной и явно стагнирующей системе и не вписанные в либеральный университетский консенсус, с 90-х полевевший в силу государственных инвестиций в него просто до опасного состояния. Само по себе появление в качестве потенциального кандидата от демократов на этих выборах практически открытого социалиста-марксиста Берни Сандерса — наилучшее объяснение победы Трампа со всем его расизмом, сексизмом и, что хуже, архаичными представлениями о том, как устроен мир.

Все же, по здравом размышлении, лучше не ждать, пока в 2020 году будет организован «общественный контроль над средствами производства» по Сандерсу, а потерпеть эксцентричного селебрити, который вряд ли в состоянии немедля вернуть Америку в 1955 год и убить всех easy riders. У него, при всех его недостатках, есть и интересные особенности. Дело не в том, что Трамп и сам по себе такой же easy rider, а в том, что он, как и значительная часть его будущей команды, менее скован предыдущей карьерой: инерция решений у администрации Трампа показательно меньше, многие из них не имеют «предзнания» о том, что то или иное решение уже ранее обсуждалось и отвергалось на внутреннем уровне, пространство возможного для них оказывается больше. Нельзя отрицать и того, что во многом ожесточение и ужас большей части демократического лагеря в США вызывает именно это обстоятельство, а не гипотетическая депортация из страны всех мексиканцев или ядерная война с Россией. Диссидент-республиканец Трамп в Белом доме — это в первую очередь угроза для сформировавшейся монополии американской университетской среды на культурно-научную среду в общественной сфере. 

«Конвенциональные» республиканцы времен Буша на эту монополию не покушались, существуя с ней в своеобразном симбиозе и заведомо уступая ей интеллектуальное лидерство. Диссиденты из Tea Party внутри Республиканской партии не исчерпываются расистами и корпоративистами и даже не составляют в движении значимого меньшинства — в большинстве случаев это люди, движимые различными течениями внутри широкой либертарианской идеи. А уже в этой идее достаточно много альтернатив «единственно верному, потому что правильному» либерально-прогрессистскому монопольному курсу, который, собственно, и не смог выиграть выборы 8 ноября — у него слишком много издержек, во всяком случае, достаточно много для того, чтобы считать Трампа приемлемой альтернативой Сандерсу. 

Повторюсь: сюжет состоявшихся выборов, с моей точки зрения, — не в противостоянии Трампа и Клинтон, поскольку говорить что-то серьезное о программе Клинтон невозможно. Демократическая программа предполагала исключительно продолжение идей президентства Барака Обамы, самих по себе не блещущих масштабом и размахом. Противостояли на выборах идеи «оставить все как есть» и «начать куда-то двигаться»: избиратели в США выбрали второе, не дожидаясь, пока это будет безальтернативное движение в сторону европейских форм социализма или социал-демократии, которое без выбора Трампа было бы обеспечено четырех- или восьмилетним бессодержательным сохранением статус-кво при Хиллари Клинтон, играющим на руку только левым.

Впрочем, я далек от предположения о том, что Дональд Трамп, несмотря на его природную интеграцию в деловую среду и культуру в противовес бюрократической, будет в состоянии изменить культурно-политическое «движение Америки на юго-восток», постепенное взаимное сближение европейской и американской культур, начавшееся после Второй мировой войны. У этого процесса есть вполне рациональные экономические основы, но дело не в этом — заскочивший в последний вагон поезда не может рассчитывать, что для него в этом поезде появится место раньше чем на ближайшей станции, а в случае с Трампом и его избирателями ситуация именно такова. Немарксистские альтернативы идеям прогресса и общественного развития непопулярны и, в отличие от социалистических и социал-демократических идей, ограничены тем, что естественные политические партнеры для этих альтернатив — правые консерваторы: правых прогрессистов мало, они неорганичны для поляризированного политического спектра; во всяком случае, для США это сейчас является одной из самых больших проблем. Не в том проблема, что Трамп — не лучший лидер для такого политического направления, а в том, что содержательный консенсус консерваторов и американских либералов существовал десятилетиями. 

Метафора маятника, в которой движение США влево достигло при Обаме предела и впереди только откат вправо, — лишь метафора, вряд ли подкрепленная чем-либо, кроме легкости ее визуализации. Даже реформа университетского и среднего образования в США с его дерегулированием (которая наверняка встретит протест на порядок больший, чем даже победа Трампа) не даст каких-либо результатов в течение нескольких лет — обратный процесс занял четверть века. Единственное, что можно ждать от республиканской администрации в США с 2016 года, — того, что завершения строительства левой идеологической монополии в США не произойдет. И не более. Причины же, по которым необходимо разрушение этой монополии, достаточно очевидны даже убежденному социал-демократу: без содержательной конкуренции идей либеральное направление слишком быстро приближается к тому, в чем зачем-то и безо всяких оснований обвиняют Трампа. А именно — к попыткам тоталитарного устройства общества, к идеям «диктатуры добра» и силового искоренения всего, что, по мнению воодушевленных близостью справедливого общественного устройства энтузиастов, является или даже может являться угрозой правам меньшинств. В этом смысле из России лучше, чем из США, видна реальность таких сценариев (сейчас почти виртуальных): американские левые прогрессисты имеют счастливую возможность любить Малевича, Татлина и Родченко и вообще российские 20-е отдельно даже не от российских 30-х, а от простых и незамысловатых 70-х годов; но мы тут такой возможности, увы, лишены, нам невозможно не помнить, что и за чем следует при социализме. 

Эти этапы пути проходили наши родители, частью их застали и мы. Советская власть — не только не единственный способ ликвидации гендерного неравенства, это просто способ, не работающий ни в СССР, ни в Никарагуа, ни в США. При этом важнейший маркер того, что процесс зашел слишком далеко, — отказ либерально-прогрессистской части элиты, и не только в США, от прямых коммуникаций с оппонентами, стратегия игнорирования и вытеснения. Ситуация здесь зеркальна послевоенной: тогда находящиеся в сильной позиции правые предпочитали не контактировать с левыми иначе как с оружием в руках. В Европе это закончилось «красными бригадами», Штатам тоже есть что вспомнить. Обратный сценарий также представим, и этот сценарий, разумеется, устраивает радикальных социалистов и «борцов с системой». Остальных он уже не устраивает.

Впрочем, экономические изменения влияют на культурный ландшафт, видимо, с большей скоростью, нежели изменения политической культуры реализуются в экономике, — и тут большая надежда даже не на Трампа, а на то, что может прийти и с некоторой вероятностью придет вместе с ним. Это дух предпринимательства и предприятия, который является экономической базой для любого общественного развития. Главный аргумент против социал-демократии и социализма, в сущности, не нов — эта история не в состоянии себя кормить, и в этом смысле экономика Дании не исключение: без глобализованного рынка и международной торговли, без рынков сбыта для фармацевтики и продукции машиностроения эта экономика нежизнеспособна; замкнутый социализм — это даже не Куба, это КНДР, спасающаяся от гибели исключительно теневой торговлей с КНР и надежно застрявшая в 50-х годах. Экономика, позволяющая обществу быть занятым борьбой с дискриминацией, расизмом, сексизмом, за права животных, против расовой микроагрессии и еще Бог весть чего, создана компаниями и предпринимателями. Тот skyline, который вы вспоминаете при слове «Нью-Йорк», — это, если вы не догадывались, просто линия офисных зданий. Несколько из этих зданий построено Трампом, большинство — такими же, как он, предпринимателями. То, что в этих зданиях на верхних этажах глядят вперед прогрессивные левые менеджеры по маркетингу, не беда: за Трампа голосовали те, кто живет в основном на первых этажах — так проще ходить на работу.

Особенностью почти созданной в масштабах США левой идеологической монополии является восприятие современного бизнеса — от Google и Facebook до sharing economy и «бирюзовых компаний» — как чего-то, существующего совершенно отдельно от рыночных принципов или, во всяком случае, не нуждающегося в их работе. «Уолл-Стрит за Хиллари» — в этом нет ничего особенно удивительного: современный бизнес вообще достаточно пластичен, во всяком случае, для него не составляет какого-то труда геймифицировать рабочие задания для нового поколения менеджеров по продажам. В конце концов, если они хотят все время играть, то пусть играют с пользой для себя и для всех, говорит предприниматель, который в случае с Клинтон просто ставит на то, что позволит максимизировать прибыли (а доступность госсубсидий всегда увеличивают прибыли избранного круга предпринимателей). Но вот отказаться от духа предприятия и предпринимательства — а он несовместим с социалистической идеей — непредставимо, и смена тренда в политике в США, как представляется, дает шансы на то, чтобы пока не известные никому великие компании и корпорации продолжали делать этот мир менее враждебным по отношению к человеку.

Не стоит врать ни себе, ни окружающим: большая часть того, что мы считаем в нашей жизни действительно важным и необходимым, создано не государством, а частным предпринимательством. Иного способа производства вашего счастья, кроме чьего-либо предприятия по производству этого счастья, даже в среднесрочной перспективе не существует. Несколько транснациональных компаний сделали для феминизма на два порядка больше, чем все университетские профессора Америки вместе взятые. Глобализация частного бизнеса дала для уменьшения расового неравенства в масштабах мира несравнимо больше всех борцов с расизмом в школах.

Никакие зеленые технологии не существовали бы без их разработки частными компаниями — озарения юных умов на собраниях в поддержку Палестины, Ливии и Венесуэлы ничего к этому не добавили. Как бы вы ни формулировали свободу, она невозможна без свободного рынка. Он есть, например, в Германии, где предприниматели способны обеспечивать почти неограниченное число откровенных бездельников. Но бездельники в Германии понимают, что национализация BASF, BMW и Siemens при всей их вопиющей буржуазности лишит милые их сердцу социалистические улицы Берлина всего того неуловимо важного, что сейчас отличает их от улиц Ставрополя, — и в той мере, в которой это понимание в Европе разрушается, всё громче становятся истошные вопли о поднимающем голову фашизме. Нет, друзья мои. Немецкий национал-социализм всего лишь желал счастья и чести немецкому народу, строя свою государственную экономику без прибылей и планомерно ликвидируя все, что мешает этому счастью. Сейчас же другие люди просто предлагают не слишком мешать им вас кормить. И то, что к этому сообщению вам присоединяются разнообразные бесноватые, говорит лишь о том, что остатки ума Господь им все же сохранил, раз они еще не с вами.

Пока что все, что мы имеем с избрания Дональда Трампа президентом, — это странная по нынешним российским временам возможность публично демонстрировать искреннюю любовь и уважение к одной из самых интересных стран в мире и ее народу без риска быть заподозренным в неуважении к национальным чувствам великороссов. Непонятно, как и зачем пользоваться этим случайным приобретением, да и как долго это странное счастье продлится: если кому по какой-то причине охота походить по центру Москвы, размахивая американским флагом, — поспешите, сегодня это более безопасно, чем вчера, а станет ли Трамп вместо кумира русских нацистов новым Обамой — боюсь, да, и это вопрос времени. Тому же, кто потребности в демонстрации проамериканизма не имеет, было бы неплохо подумать: какой бы могла быть эта новая Америка, если бы дух американской свободы и предпринимательства даже не столько на волне избрания Трампа, сколько от ощущения возможности альтернативы левому курсу, вернулся в США? Что мы вообще можем ждать от новой ситуации?

Безусловно, нам нужно большее уважение к принципам laissez-faire во всем мире, нежели сейчас. США имеют слишком сильную экономику для того, чтобы не бояться разрушить ее госрегулированием; менее крупные экономики спасают только эти принципы. Нам нужна Америка Айн Рэнд, Ротбарда и Хайека.

Безусловно, нам нужны технологические чудеса, которых мы не ждем сейчас ни от Европы, ни от Китая, ни от Юго-Восточной Азии: «пузырь» технологических компаний в Калифорнии сейчас по большей части производит бессмыслицу, закормленные инвестициями в рамках «новой модели экономики» стартапы Долины — с большой вероятностью тупиковый путь развития.

Безусловно, нам нужно новое сельское хозяйство Америки, которое в состоянии решить проблему голода во всем мире надежно и окончательно. Это возможно, и возможно именно сейчас.

Безусловно, нам, как и всему миру, нужны американская фармацевтика и медицинская наука — искажение рыночных принципов, позволившее раздуть этот рынок и сделать фармкомпании США гигантами, лучше бы ликвидировать (при Брежневе добавили бы «во имя жизни на Земле»; мы не будем), оно стоило десятилетий жизни миллионам людей в год. Если бы не нынешняя ситуация, в которой, безусловно, виновны благожелатели системы здравоохранения в США, они бы остались живы.

Безусловно, всему миру нужна великая американская наука. В тот момент, когда в американском университете не проводят собрания по вопросу углубления межрасового взаимоуважения или митинг в поддержку каких-нибудь никарагуанских прогрессивных живодеров, университет в США — это вызывающая оторопь своим величием машина, такое в мире мало кто может.

Безусловно, нам нужен Голливуд, левый или правый, блокбастерный или философический, политкорректный или шокирующий, — мы не можем без развлечений, в них слишком много свободы.

Безусловно, нам необходим отказ от бессмысленного сейчас расходования средств на борьбу с «глобальным потеплением» — и в США, и во всем мире, ровно по той причине, что именно этих денег не хватает даже на экологические проекты, тогда как в случае с «климатическими изменениями» мы имеем дело с концепцией, которую нельзя обосновать при нынешнем состоянии научных знаний о том, как устроен климат. Сотни миллиардов долларов в мире тратятся на спорную гипотезу, своей популярностью обязанную исключительно политическому давлению, и это чудовищно само по себе.

Безусловно, нам нужно — хотя бы и в качестве образца — восстановление позиций «третьего сектора» в США, существенно испорченного государственным давлением. Американская цивилизация — одна из немногих в мире, давших альтернативное решение государственному финансированию культуры, науки, социальной поддержки: в Европе и тем более в России не знают о том, что такое «третий сектор» в США, потому что среднему европейцу просто сложно себе представить масштаб конструкции и ее значение. Российская благотворительность в зачатке работает по тем же принципам, и поэтому мы еще имеем шансы на создание здесь хотя бы части «третьего сектора», который в США критически важен. Для него нужны относительно низкое налоговое перераспределение и гражданская солидарность, а в России до сих пор не сделан выбор между американской и европейской моделью в этой сфере, и его самое время делать в ближайшее десятилетие. Сильный и развивающийся «третий сектор» в США даст возможность для нормального выбора.

Безусловно, миру действительно нужно американское лидерство как позиция — хотя бы потому, что это задает планку другим странам и народам. Сильная Америка нужна тем, кто хочет у себя дома жить не хуже, чем в Штатах. Сейчас эта мысль кажется смехотворной, но я еще помню, как в 90-х она существовала и казалась нормальной. Лучше бы, если бы она казалась нормальной в России всегда: соревноваться с Америкой нормально, ненормально отказываться сравнивать, как сейчас, отказываться импортировать лучшее, что там есть, на основании его «враждебного» и «чужеродного» происхождения.

Это и есть наши надежды на приход к власти в Соединенных Штатах человека, который, безусловно, не является ни в коей мере образцовым рафинированным лидером без изъянов, устраивающим всех от младенца до старушки, отлично говорящим на телекамеру, никогда не лгущим и не изворачивающимся, никогда не курившим косяк и преисполненным только простительных мелких недостатков при избытке очевидных добродетелей. Может быть, это неверный подход — но вот к чему клонят всезнающие ангелы, готовые общаться с нами только из позиции морального и интеллектуального превосходства, можно понять даже таким недалеким умом, как у нас. Снимите нимбы, братцы, и приходите разговаривать: решаюшая победа сил добра над силами разума отменяется, будет что-то еще, договоримся.