Вчера стало известно об увольнении из 57-й школы учителя, про которого говорили, что он более пятнадцати лет спал со своими ученицами. Новость потрясла многих: как-никак, это одна из лучших московских школ, огромное количество ее выпускников работают в медиа, бизнесе и политике, да и тема секса между учителем и ученицами, как всякая сексуальная тема, вызывает интерес. Но мне эта история кажется важной по другой причине.
Понятно, что подобные скандалы то и дело случаются во всем мире — и в школах, и в религиозных организациях, и в армии. Каждый раз, когда это происходит, страдает репутация соответствующего института, иногда страдают невиновные люди, и, разумеется, как правило представители школы или церкви делают все, чтобы скандал замять. Однако в Европе и США общественное мнение твердо считает, что такие случаи должны стать достоянием общественности и расследование должно быть публичным. То есть те, кто предал их огласке, — молодцы и герои, а те, кто пытался этому помешать, — «плохие ребята», даже если их по-своему и жалко.
Не то в России: даже люди, которые никогда не учились в 57-й школе и не собирались отдавать туда своих детей, призывают к тому, чтобы решить все келейно, по-тихому. Их можно понять: школа-то хорошая, жалко будет, если ее закроют, особенно если учесть, что хороших школ с каждым годом все меньше.
Мне не хотелось бы, впрочем, вникать в подробности именно этой истории: скандал с 57-й школой — только один из примеров проблемы, с которой я часто сталкиваюсь в последние годы. Люди, выступающие за «прозрачность» и «открытость» в делах, касающихся власти, одновременно не хотят предавать огласке факты, которые могли бы повредить другим «хорошим людям» или тому хорошему делу, которое эти люди делают.
Дети отправляются в байдарочный поход, где с техникой безопасности все обстоит очень плохо. Владелец небольшого, но культурно значимого бизнеса занимает деньги, не отдает и продолжает занимать снова и снова. Директор хорошей московской школы (другой) время от времени уходит в запой. Каждый раз слышится: зачем об этом говорить? Лучше будет, если походы отменят? Если этот бизнес прогорит? Если еще одну школу закроют?
Есть несколько причин, по которым люди молчат сами и призывают к молчанию других. Чаще всего это объясняют тем, что никто не хочет «идти против своих». В самом деле, всю свою сознательную жизнь в России мы живем в противостоянии с властью — сначала с советской, потом с коррумпированной властью 1990-х и 2000-х. Мы сохраняем свои ценности и отстаиваем свою правоту — как же можно «пойти против своих»? Некоторым образом, для многих «свои» — это и есть Родина. Выступить против них — это значит предать.
К сожалению, логика «надо покрывать своих» напоминает логику кооператива «Озеро», то самое «друзьям — все, остальным — закон». Законы бывают разные, но всем нам грош цена, если мы будем покрывать «своих» не в том, что мы считаем правильным (скажем, в распространении самиздата или организации несанкционированного митинга), а в том, что мы сами считаем вредным, неправильным или даже опасным для других людей. Промолчав, чтобы не «подводить хороших людей» или «не губить хорошее дело», мы становимся частью той системы коррупции, против которой мы протестуем все остальное время.
Означает ли это, что я призываю чуть что не так жаловаться «куда надо», «закладывая» школы, спортивные лагеря или финансово нечистоплотных знакомых? Нет, не призываю. Сегодня в России любой контакт с правоохранительными органами выглядит настолько нежелательным, что не только обращение в органы, но предание огласки любой информации, способной эти органы заинтересовать, оказывается морально проблематичным шагом, который я не готов ни сделать, ни рекомендовать. В конце концов, даже во время недавнего флэшмоба #янебоюсьсказать некоторые жертвы изнасилования говорили, что не желают насильнику российской тюрьмы.
Все это, конечно, очень плохо, и выхода особо не видно. Плохо покрывать своих и сдавать своих тоже плохо. Как всегда, в безвыходной ситуации хочется возложить вину на власть и общую атмосферу в стране. Мол, если бы суды не были коррумпированы, полиция не пытала людей, а в лагерях не творилось то, что там творится, — все было бы иначе.
К сожалению, дело куда сложнее и хорошо бы это осознать сейчас, чтобы быть готовым к тому, что проблема не исчезнет даже в случае изменения ситуации в стране к лучшему. Мы ведь отлично знаем, что нормальные суды и полиция не выступают гарантией от желания покрывать «своих»: как я уже сказал, похожие истории регулярно случаются и в США, и в Европе. Характерно, что, как правило, происходят они в замкнутых обществах — в диапазоне от криминальных групп до церковных приходов или элитных школ.
У меня есть гипотеза, объясняющая, почему это происходит — вероятно, не единственно возможная, но дающая хоть какой-то ориентир в нынешней безвыходной ситуации.
Мы много говорим, что иногда бывает крайне важно выгородить от государства свой небольшой кусок мира, свою автономную зону (я позволю себе некорректно использовать термин Хаким-бея). Это могут быть хорошая школа, благотворительный фонд, спортивный лагерь, театр, музей, библиотека, даже клуб или кафе. Выгородив себе территорию, люди сами, без помощи государства, пытаются справиться с тем, что происходит внутри — и в большинстве случаев им это неплохо удается, потому что, как известно, люди вообще-то умеют обходиться без государства.
Для того чтобы все неплохо удалось, для тех, кто хочет присоединиться, должен быть четко описан формат автономной зоны, объяснено, что там можно, чего нельзя, чего следует ожидать, а с чем никогда не придется столкнуться. У разных автономных зон разный формат: в коммуне хиппи вполне ожидаем межпоколенческий секс и наркотики, в современной школе недопустимо ни то, ни другое (как минимум, это то, на что рассчитывают родители, отправляя в школу детей — и тут неважно, что в другое время и в другой стране у них могли бы быть другие ожидания). В спортивном лагере, театральной студии и церкви тоже разные правила поведения.
По мере развития такой успешной автономной зоны на первый план выходит главная опасность — превращение в секту, в круг «своих», который не просто живет по своим законам (это как раз нормально), а легко прощает своим нарушение даже этих законов. И тут неважно, говорим мы о католической церкви в Бостоне или о детском лагере в Карелии.
Трудно ожидать критического подхода от людей, связывающих свои лучшие воспоминания с подгнивающей изнутри автономной зоной: основная ответственность всегда должна лежать на руководстве, на тех людях, которые знали и могли прекратить, но закрывали глаза, потому что иначе им пришлось бы принимать тяжелые и непопулярные решения. Это и есть главный тест на возможность обойтись без государства: если эти решения не будут вовремя приняты, то однажды государство придет само — и, как всегда, придет, чтобы разрушить очередную утопию.
Единственный способ избежать этого — оказывать давление на тех, в чьих руках сосредоточена власть в автономной области, заставляя их выполнять свои собственные законы. Делать это могут только члены сообщества — если зона достаточно «автономна», то снаружи не всегда видно, что происходит внутри, а внешняя критика не будет услышана. Поэтому именно члены сообщества должны требовать прозрачности правил и их строгого выполнения, требовать и от себя, и от руководителей автономной зоны. Это их ответственность, и только от них зависит, удастся ли избежать разрушительного вторжения извне и сохранить то, что для них по-настоящему дорого.
