Над каждым правителем висит дамоклов меч — необходимость проводить реформы. Нежелание ими заниматься объединяет всех политиков мира. Но есть и различия. Наблюдателю из России смешными кажутся страсти по поводу введения МРОТ в Германии или послаблений в трудовом законодательстве Франции. Вот в России реформы — это реформы. Только их всегда откладывают — масштабы необходимого ремонта тут таковы, что легче весь этот ужас сделать священным и прославить, чем им всерьез заниматься.
Висящие над русским (советским) правителем реформы в каждой исторической ситуации разные, но всегда фундаментальные — крестьянская, судебная, аграрная, рыночная, правоохранительная. Соседи всегда далеко впереди, Россия всегда отстает, но каждый правитель откладывает назревший догоняющий рывок до последнего или передает его преемникам, а сам сосредотачивается на эволюционных шагах — заимствованиях технологий, перевооружении армии, благоустройстве городов и тому подобных внешне заметных, но принципиально ничего не меняющих преобразованиях. А там глядишь и не нужно будет ничего делать — например, цена на нефть взлетит, как при Брежневе и при Путине.
Но даже в части технических заимствований российская не вполне модернизация оказывается неизбежно селективной именно потому, что императив «великих реформ» висит над правителем, но не реализуется. Формируется «комплекс великих реформ», давящее на психику чувство, что слона трогать нельзя, а заниматься можно только «узкими местами по транспорту». Всякое движение, если оно вообще есть, идет от проекта к проекту. Российское развитие было проектным, даже когда заимствованного словосочетания «проектный подход» в русском употреблении не было.
Историк Василий Ключевский относит первые признаки осознания русским обществом опережающего развития западных соседей к XVII веку. Правители и образованная элита видели «вскрывавшуюся в войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных материальных средств перед западноевропейскими, что вело к осознанию своей отсталости». Историк Александр Янов в книге «Русская идея и 2000-й год», вышедшей после начала перестройки, но до гайдаровских реформ, говорит о 14 попытках модернизационных преобразований в России с 1550 по 1985 год.
Серп и молот
Осознание успехов цивилизации становилось от века к веку все сильнее, но правящие круги России смотрели на природу цивилизованности соседей с презрением. Западный образ жизни всегда привлекал московских государей и их приближенных материальными проявлениями, особенно оружием и предметами роскоши, но не своими основами. Эти основы, часто плохо понятые, Москва отторгала. Российский уклад жизни, отношения между человеком и властью, обществом и государством, воспринимались как сакральные, значительно превосходившие «бесчинные» западные обычаи.
Это и есть постоянный внутренний конфликт российских реформ: Московское государство все 500 лет своего существования пытается догнать тех, кого на самом деле не считает развитыми и не уважает. С этой точки зрения советская модернизация выглядит особенно парадоксально: она начиналась с попытки глубокого переустройства всех основ жизни, но привела в итоге к привычному для московских правителей заимствованию технологий на фоне укрепления и даже воссоздания таких общественных отношений, которые на Западе принято считать архаичными. «Сколько ни пытайся добавить к серпу молот, превратить общество из аграрного в индустриальное, сколько ни строй городов без кардинальной смены механизмов социального управления, — пишет об этом конфликте демограф Анатолий Вишневский в книге «Серп и рубль», — оно будет оставаться сельским и застойным».
Если представить серп символом жатвы в широком смысле, то есть сбора, добычи и концентрации ресурсов, то молот будет у нас символом инструментария — индустриализации и технологического развития, которое нужно по большому счету только для того, чтобы эффективнее «собирать урожай», то есть извлекать из страны ресурсы — природные и человеческие. Молот должен совершенствоваться, но отношения «общество–власть» должны при этом оставаться неизменными.
В сглаженной форме это мировоззрение — техника новая, отношения старые — разделяют многие представители российской олигархии и политической элиты. Посмотрите, в частности, на результаты последней волны исследования российской элиты Уильяма Циммермана с соавторами: поддержка нынешней политической системы выросла, и любые альтернативы стали менее интересны. Для привилегированных групп это очень удобная система, потому что на ней можно много зарабатывать, если понимаешь как.
Убедить главного распределителя ресурсов — царя, политбюро, президента — в том, что враги уже на подступах, — всегда легче всего. Поэтому военные расходы — сегодня и всегда — первые в очереди. А дальше цепочка соискателей формируется по ситуации и в зависимости от духа времени.
Призрак политического спектра
Селективная модернизация–архаизация ведет к мобилизации ресурсов на одну приоритетную задачу, обескровливая все остальные. Олимпиада означает огромное количество непостроенных спортивных сооружений по всей стране. Главный город страны развивается во многом за счет всех остальных городов. Главный мост страны, Керченский, строится за счет всех остальных мостов страны.
Неправы те, кто говорит, что мы переживаем деградацию во всем. В Москве, например, будет построен Hyperloop, нечто такое, что будет перевозить людей по трубам в условиях низкого давления со скоростью 1200 км/ч — по технологии самого Илона Маска. Правда на этом фоне разбитые дороги и те места, где дорог и мостов вообще нет, будут смотреться еще грустнее. Но чтобы починить «все дороги», нужна перестройка, а перестройка — это табу.
Две российских константы — страх перед «великими реформами» и селективная техническая модернизация — формируют настоящий, а не нарисованный администрацией, политический спектр.
Сторонники селективной модернизации, всех этих бесконечных «проектов», сторонники правящей протопартии («прото», потому что внутри у нее свой спектр) выглядят реалистами, но при всем могуществе и здравом смысле не вызывают подлинного уважения. За любыми ремонтами и проектами вроде Hyperloop прочитывается подлинная цель такой модернизации — сохранение архаичного уклада жизни. Такого, который как раз позволяет генерировать бесконечные проекты, модернизирующие отдельные элементы (зенитные системы или московские тротуары), но цементирующие систему.
Сторонники институциональной трансформации — реформы государства, правоохранительной системы и правосудия — выглядят оторванными от реальности мечтателями. Они не принимают «проекты», не могут не видеть вызываемую ими чудовищную коррупцию и моральное разложение. И потому, кстати, не могут по-настоящему радоваться позитивным, но мелким переменам. В значительной степени эта протопартия (внутри нее тоже свой спектр) выведена за пределы нарисованного политического спектра, и ее сторонники толком не могут участвовать в выборах. Это плохо, потому что важнейшие вопросы институциональной трансформации — в какую именно сторону, как именно — остаются непроясненными. Очень разные, часто образованные и благонамеренные граждане выведены из игры и превращены в пустых мечтателей, иностранных агентов и врагов. Что, конечно, усиливает отчуждение. Эти люди вызывают уважение, но дело их представляется заведомо безнадежным, поэтому реальная поддержка достается в итоге реалистам и мастерам проектного подхода.
Водораздел между циничным реализмом и воздушным идеализмом порождает страннейшее политическое равновесие, в котором мы все живем. Оно — основа стабильности, но эта такая стабильность, над которой всегда висит что-то большое и важное. Что-то, что должно делаться, но никогда не делается и потому — все это чувствуют — в конце концов настигнет и погребет под собой. Но что именно — тут мнения расходятся.
