03.07.2016

Сергей Кузнецов Cтрах перемен

Вчера за несколько часов до начала был запрещен фестиваль электронной музыки Outline. Формальной причиной послужило отсутствие каких-то согласований — и в результате двенадцать тысяч человек осталось без праздника.

Фестивалей такого масштаба не запрещали в Москве давно — возможно, никогда. Могли прийти на рейв, положить всех мордой в пол, найти или подбросить таблетки. Могли закрыть клуб. Могли, в конце концов, заранее не разрешить. Но запретить фестиваль в последний момент — это что-то невиданное.

По большому счету, это еще одно свидетельство того, что пресловутый контракт нулевых давно разорван: никакой частной жизни гражданам тоже не оставляют. Как справедливо написал (под замком) один из моих знакомых: почему если нельзя современное искусство — то можно современную музыку, а если нельзя митинги — то можно концерты?

На самом деле в Европе, на которую так любят оглядываться посетители музыкальных фестивалей, давно уже выяснили, что свобода собраний — это такая вещь: либо есть, либо нет. Ситуация, когда граждане могут собираться ради музыки и танцев, но не могут — ради митингов и политики, не будет устойчивой. Либо граждане отстоят право на митинги, либо у них отберут право на танцы. Иначе не бывает.

Важно отметить, что как раз аудитория Outline на митинги ходила — точнее, как и все, ходила, а потом перестала — и именно поэтому и имеет смысл писать эту статью.

Мне кажется, многие слишком верили в возможность компромисcа («мы не будем ходить на митинги, но вы нам разрешите танцы»; «мы не будем проверять, сколько вы украли, а вы сделаете нам благоустроенный европейский город» и т.д.). Эта вера подпитывалась традиционной любовью к теории «малых дел» и «постепенных изменений». Между тем, за этой теорией стоит то же, что за пресловутой путинской стабильностью, — страх перемен.

Слова «музыкальный фестиваль» заставляют вспомнить эпоху, когда зародился и расцвел жанр массовых фестивалей, где молодежь слушала свою музыку, танцевала и предавалась другим (полу)запретным удовольствиям. Именно эта эпоха — 60-е годы прошлого века — и привела к тем изменениями в политике (и урбанистике) Европы и Америки, на которые так ориентируются сторонники «малых дел».

При этом важным качеством 60-х был как раз отказ от идеи медленного улучшения. Это была эпоха штурма небес, бури и натиска, лозунга «будьте реалистами — требуйте невозможного!» Эта эпоха политического радикализма, кстати, породила малоприятную эпоху политического насилия, без которой, я убежден, не было бы ни современной Америки, ни современной Европы. Людям, о которых я говорю, была чужда мысль, что надо «договориться с государством», — они требовали от государства невозможного. Эти люди не боялись перемен — и, если не они, то их дети эти перемены получили.

Запрещение фестиваля Outline лишний раз доказало, что в борьбе выигрывает тот, чьи ставки выше. И если с одной стороны раздается «мы просто хотим танцевать», а другая в ответ молчит, но всем своим поведением транслирует «мы хотим, чтобы вы нам во всем повиновались» — то любому понятно, кто победит в этом поединке.

Последние годы я почему-то то и дело вспоминаю историю о женщине-пирате Энн Бонни. Она пиратствовала вместе с любовником, а когда их поймали и собрались казнить, сказала ему: «Если бы ты сражался как мужчина, тебя бы не вздернули, как собаку».

Вероятно, сегодня надо сказать: если бы вы были готовы сражаться за свою свободу — у вас бы не отняли ни свободу собраний, ни свободу слушать музыку.

Беда только в том, что говорить это приходиться самому себе. Ведь — буду честен — лично я никогда не был готов поднять планку своих требований так высоко, как поднимали ее участники мая 1968 года, и платить за это ту цену, которую платили участники радикального калифорнийского подполья 70-х. Потому не хочу и не имею право требовать подобного от других.

Собственно, я ничего не требую, и ни к чему не призываю. Я только хочу, чтобы мы все раз и навсегда поняли: если мы не сражаемся за свободу, то свободы становится все меньше и меньше.

И потому каждый следующий запрет — будь то запрет московского Outline или петербургских «Диалогов» — не должен нас удивлять.

Запретов будет еще много.

Возможно, в какой-то момент их станет так много, что мы даже научимся ценить свободу больше, чем безопасность, покой и надежду на медленные перемены.