27.04.2016

Борис Кашников ​Прощай, оружие: Могут ли войны быть справедли­выми?

На каких основаниях можно объявить войну? Как ее потом допустимо вести с точки зрения моральной философии? Чем хороша и чем плоха «теория справедливой войны» и какие этические проблемы создает трансформация военных технологий? Пятую лекцию в цикле «Возвращение этики» прочел философ Борис Кашников.

Спасибо. Это удивительный проект — «Возвращение этики», поскольку для меня действительно это возвращение в некотором смысле этики. Я застал еще то время, когда публичные лекции по этике были достаточно популярны. Так долго не живут, но это было уже, наверное, больше 30 лет назад. Ну а теперь, переходя, собственно, к нашей теме, пожалуй, можно обозначить по крайней мере одну сферу, из которой этика надолго и не уходила. Это и есть сфера войны. О войне вряд ли вообще можно рассуждать, не применяя этические термины, поскольку война, будучи очень значительным напряжением, обязательно предполагает какой-то этический компонент, а в противном случае она и перестает быть войной.

Мне представляется, что в самом общем смысле можно определить, во всяком случае, два таких общих смысла. Это смысл, который можно обозначить «война как апокалипсис», где общее понимание смысла войны можно рассматривать как достижение некого конечного состояния, которое будет лучше состояния предыдущего. Это война-апокалипсис, четыре всадника Апокалипсиса, которых вы видите на этом слайде, и первый из этих симпатичных всадников — это никто иной, как Суверен, который предлагает некий новый смысл мироустройства, а вот за ним как раз и следует Война, а далее Мор и Смерть наконец на бледном коне. Если вам вдруг не очень нравится такой смысл войны, то можно предложить несколько иной смысл войны: это война как вечное состояние человечества, которое никогда его не покинет, и войны будут происходить всегда. И в этом смысле мы можем даже попробовать придать войне благородный и возвышенный смысл. Какой из этих смыслов вам больше нравится? Вы можете делать свой выбор. Но попробуем сейчас для того, чтобы нам приблизиться к пониманию этого самого смысла войны, попробуем дать самое общее представление о войне.

Итак, что же такое война и почему для войны так необходимо нравственное содержание, почему этика не может надолго покинуть войну? Война — это разновидность насилия, без всякого сомнения, но что еще к этому можно добавить — это то, что это насилие массовое, включающее большие группы людей, это насилие рациональное и целенаправленное, это насилие с использованием специальных средств, это насилие институциональное, представляет собой состязание более или менее равных, и, что для нас сейчас, пожалуй, более важно, это морально оправдано. Война, как правило, требует морального оправдания, потому что огромное напряжение сил, которое предполагает война с учетом всех этих ее характеристик, вряд ли возможно, если не придать всем этим колоссальным усилиям некое моральное оправдание.

Мы можем попробовать рассуждать еще глубже и попытаться представить себе, в какой степени война необходима для человека. Вытекает ли она из самого смысла общественного и человеческого мироустройства? И здесь мы можем просто обрисовать две основные позиции, на которых я не буду останавливаться: это известная позиция Гоббса, в соответствии с которой война является совершенно необходимым состоянием человечества, без которого оно не может вообще существовать, и позиция Руссо, где человек предстает как благодушное существо, которое в принципе и готово в силу своего природного миролюбия обойтись бы без войны, но само социальное устройство таково, что толкает людей друг против друга. Соответственно, эти позиции до некоторой степени являются диаметрально противоположными, но есть еще одно обстоятельство, которое следует учитывать и которое можно выразить очень простой фразой. Это то, что насилие представляет собой привычку человечества, поскольку по крайней мере 99,5% всей человеческой истории — это история пещерного человека, и насилие в этом смысле представляет просто собой всегда естественную рационализацию, которая была связана с достижением практически всех целей, которые только люди могли поставить для себя.

Попробуем определить теперь войну еще несколько иначе, используя авторитет наиболее выдающегося теоретика войны, а именно Клаузевица. У Клаузевица можно найти разные определения войны. Во всяком случае, я нашел у него четыре определения, которые так или иначе позволяют нам мыслить о войне в этическом плане. Общее определение. Война понимается как акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю. Но только этот акт насилия, естественно, приобретает массовый рациональный характер. Более известно другое определение Клаузевица: что война является продолжением политики иными средствами. Почему это частное определение — потому что война может и покидать вот эту сферу политики в том случае, если она становится войной абсолютной, и может получиться так, что как раз-таки политика начинает служить войне, а не наоборот. И наконец, процессуальное определение, с которым, может быть, можно поспорить: это то, что война — это некая разновидность дуэли. Но если это разновидность дуэли, то она может вестись или не вестись по правилам и быть честным или нечестным соперничеством. Ну и наконец, есть еще одно определение, которое нам позволяет придавать самый разнообразный смысл войне. В другом месте Клаузевиц говорит о том, что война — это настоящий хамелеон, то есть война может настолько менять свой облик, что никакое однозначное определение к ней и не подходит.

Если мы говорим о войне, то, по-видимому, не можем обойтись без того, чтобы говорить о вражде, поскольку для того, чтобы вести войну, надо иметь некие враждебные намерения. И соответственно степени этой вражды мы можем говорить о разных войнах. Применительно к морали это будет означать только то, что мораль будет играть различную, иногда противоположную, до противоположности различную роль в разных войнах в зависимости от степени вражды.

Может быть конвенциональная война, реальная война и абсолютная война. В чем разница между этими различными проявлениями войны как степени вражды? Конвенциональная война — это война, которая ведется действительно по законам дуэли, в которой более-менее соблюдаются принятые правила и где исход войны решает политические вопросы. Конвенциональная война означает только то, что степень вражды не так уж велика, и то, что исход войны не так уж много значит. Может поменяться политическое устройство, может измениться граница государства, но война не приведет к исчезновению народов, и война таким образом превращается в игру по правилам, которые мы можем более-менее соблюдать. Такая война долгое время велась — она велась в XVIII и в XIX веках, когда война нередко представляла собой для европейских монархов не более чем разновидность семейной ссоры. Такая война велась и в более древние времена, она была характерна для войны между греческими городами-государствами.

При этом известно, что имела место и другая возможная война. Война, которую греки вели против варваров. Здесь уже не соблюдались никакие правила, и война приобретала совершенно другой смысл, она даже и не вполне называлась войной, а скорее становилась некой разновидностью охоты. Наконец, то, что мы могли бы назвать реальной войной, это война, которая приобретает очень значительный смысл, и проиграть такую войну было бы равносильно гибели. Это война, которая стала известна европейцам и которую описал Шмитт в связи с партизанской войной. Но и эта война представляет собой еще только нечто среднее по сравнению с абсолютной войной. В абсолютной войне степень враждебности становится абсолютной, поэтому победа или поражение здесь решают все. И здесь уже идет соперничество не на жизнь, а на смерть.

Клаузевиц опасался абсолютной войны и, более того, считал, что абсолютная война и невозможна, она является не более чем логической абстракцией, которая обычно не завершается в плане реальной абсолютной вражды, поскольку в противном случае война начинает покидать пространство политического, и это грозит разрушением тех необходимых регуляторов, которые обязательно предполагают войну. Вражда начинает выплескиваться за рамки всех возможных ограничений, и есть опасность, что политика в целом не выдержит такого состояния. Но мы пережили абсолютную войну в ХХ веке. В ХХ веке абсолютные войны стали реальностью, и поэтому это не такая уж большая абстракция, как выяснилось.

Этика войны

Можно ли говорить о войне в плане нормативных концепций? Существует по крайней мере несколько теорий, которые пытаются придать войне некий нормативный смысл или вненормативный смысл. Они называются «реализм», «милитаризм», «пацифизм» и, собственно, «доктрина справедливой войны». Вот у нас есть четыре основные возможности рассуждать о войне в плане нормативности, то есть связывать ее так или иначе с моралью или с этикой или не связывать. Основные тезисы этих четырех нормативных концепций войны очень просты. Реализм утверждает, что война, собственно, никак не связана с моралью: там, где начинается война, кончается мораль, следовательно, они просто не встречаются, мораль и война — это совершенно разные вещи. То, что требует война, она требует достижения государственного интереса, и она требует от нас забыть все остальное, кроме требований государственного интереса. Реализм был господствующей нормативной доктриной войны вплоть до недавнего времени, до 1960-х годов, во всяком случае, в особенности в США такой основной нормативной концепцией был реализм. Хотя были, разумеется, и исключения, но я сначала скажу обо всех остальных концепциях, а потом вернусь к их характеристике.

Что такое милитаризм? Милитаризм склонен высоко оценивать войну в нормативном и моральном плане. С точки зрения милитаризма война представляет собой ценность, но эта ценность связана не с самой войной, а с тем, что только благодаря войне мы можем достигнуть определенных моральных ценностей. Например, только благодаря войне человек получает возможность стать, собственно, моральным человеком, потому что только в процессе войны достигается то необходимое напряжение сил, которое позволяет человеку реализовать себя. Если не будет войны, то мы будем обречены на деградацию. Это в отношении человека. То же самое в отношении общества — без войны невозможно государство, невозможно государство как моральное образование, без войны невозможно товарищество, невозможно мужество и справедливость. Война, в конце концов, позволяет отбросить отжившие и деградирующие социальные образования и дать возможность становления действительно сильным и мощным социальным единицам.

Пацифизм. Пацифисты утверждают, что война представляет собой зло, и, следовательно, ненасилие должно быть нашей целью. Пацифизм не так прост, как это может показаться на первый взгляд, поскольку существуют очень многие разновидности пацифизма. То, что нам хорошо известно, пацифизм Толстого, в котором, собственно говоря, насилие, война и государство, поскольку государство невозможно без насилия и войны, это зло, причем зло абсолютное, и, соответственно, война может оцениваться однозначно как совершенное зло. Но такой пацифизм, как пацифизм Толстого, или абсолютный пацифизм, это далеко не единственный вариант. Есть многочисленные разные другие варианты пацифизма, не такие абсолютные. Более известен вариант пацифизма под названием «условный пацифизм». То есть мы имеем право на насилие при определенных обстоятельствах, и эти обстоятельства устанавливаются в зависимости от конкретных политических условий. То есть это тот пацифизм, который делает уже шаг навстречу доктрине оправданного насилия.

Милитаризм тоже далеко не так прост, как может показаться на первый взгляд. Милитаризм неправильно было бы понимать (как его понимают очень часто) чем-то таким, что возвеличивает войну как таковую. Война возвеличивается в милитаризме тоже условно в силу того обстоятельства, что только благодаря войне мы можем достигнуть некоторых высших ценностей. И поэтому и в милитаризме можно провести такое же примерно различие, которое мы проводим в рамках пацифизма. То есть мы можем, наверное, говорить об абсолютном милитаризме, который практически невозможен. Мы можем говорить об условном милитаризме, и такой милитаризм действительно достаточно широко распространен. Но то, что для нас в этом смысле важно, это то, что мы видим встречное движение милитаризма и пацифизма навстречу друг другу. То есть, с одной стороны, мы можем видеть, как пацифизм при разных обстоятельствах склонен оправдывать необходимость войны, а с другой стороны, мы видим, как милитаризм склонен идти навстречу пацифизму. И вот там, где они встречаются, это, по-видимому, и есть доктрина справедливой войны или морально оправданной войны. Мы еще проговорим здесь о значении терминов — в какой степени термин справедливости или термин моральной оправданности может быть здесь употреблен.

Сейчас я скажу еще немножко о доктрине реализма. Мне очень нравятся вот эти знаменитые слова Моргентау, который представляет из себя, пожалуй, классического реалиста нашего времени: «Поскольку международные конфликты возникают не по причине экономического неравенства или существования недемократических режимов, а из-за простой и универсальной жажды власти, войны будут продолжаться в интернациональном пространстве всегда. Демократии так же воинственны, как и автократии, свободная торговля не более миролюбива, чем автаркия. Неизбывная жажда власти делает любое политическое решение [проблемы] войны невозможным».

Здесь, в этой известной цитате, он утверждает, что война есть необходимое и естественное состояние человечества по той простой причине, что государственные образования склонны бороться за власть, причем независимо от того, являются ли они демократическими или тираническими. И демократические режимы точно так же, как диктаторские режимы, стремятся к одному и тому же — они стремятся обладать властью, и эта война не прекратится никогда. До тех пор, пока существуют хотя бы два государственных образования, они будут бороться между собой до последнего. Вот эта вот страсть к власти остается необходимым и неизменным состоянием человечества. Именно это обстоятельство начало оспариваться начиная с 1960-х годов, и именно тогда на смену вот этой доктрине реализма, которая была господствующей и практически официальной политической доктриной Соединенных Штатов и других государств, постепенно эта доктрина стала сменяться доктриной справедливой войны. Но я бы сказал сейчас, немножко забегая вперед, что избыток морали так же вреден, как и ее недостаток. И вот этот избыток морали в современном понимании войны мы уже успели ощутить.

Теория справедливой войны

В 1960-е годы на смену долгое время господствовавшей доктрине реализма стала приходить доктрина справедливой войны. Вернее, возвращаться, поскольку она была известна давно, но только на этот раз эта доктрина стала приобретать характер теории, этической теории. Те из вас, кто знает структуру этической теории, знает, что любая этическая теория имеет по крайней мере три необходимых уровня: это уровень метаэтики, где решаются самые общие вопросы языка морали и логики моральных суждений, это нормативные концепции, где доказывается необходимость тех или иных действий, определяемых соображениями добра, справедливости и права, и это прикладная этика — собственно говоря, та часть этики, которая решает конкретные вопросы о том, какие институты нам следует организовать в обществе, чтобы оно было справедливое, и как следует поступать человеку, чтобы соответствовать добру, праву и справедливости.

Теория справедливой войны — это одна из прикладных этических систем наряду с другими многими. И основной тезис теории справедливой войны заключается в очень простом утверждении: что войны могут быть справедливыми при определенных обстоятельствах. При определенных обстоятельствах они могут быть справедливы, и только в этом случае они допустимы. Можно утверждать, что доктрина справедливой войны занимает некое срединное положение между милитаризмом и пацифизмом. И, как и во всех иных случаях, когда требуется провести вот эту вот среднюю линию, этого достичь чрезвычайно трудно. Поэтому можно утверждать, что доктрина справедливой войны и теория справедливой войны может склоняться как в ту, так и в другую сторону при разных обстоятельствах. Да, можно утверждать, что размышление о справедливости войны или моральной оправданности, я еще вернусь к различию этих двух различных способов определения моральности войны, моральной оправданности или справедливости, мне представляется важным провести это различие. Но в целом это достаточно давний способ размышления, вы можете обнаружить подобный способ размышления уже у Цицерона и в особенности — начиная с Августина Блаженного. Вот этот способ размышления о войне в плане ее справедливости приобрел характер действительно традиции, которая постоянно развивалась.

Если попробовать обрисовать вообще идею или доктрину справедливой войны в самом общем плане, то это главным образом набор основных принципов. Их не так уж много, это всего шесть принципов под названием jus ad bellum, которые определяют, при каких обстоятельствах война становится справедливым делом. Это законная власть, это добрые намерения, которыми мы руководствуемся или нет, это пропорциональность, крайнее средство и разумная вероятность успеха. Обычно мы так и рассуждаем о войне, как это ни странно, но наша моральная интуиция указывает именно в этом направлении. Обычно так и бывает. Возьмите любую войну, которая происходила на наших глазах, и, даже если мы не обладаем специальным этическим образованием, мы неизбежно начинаем рассуждать о войне интуитивно примерно в плане вот этих вот шести основных принципов. Поэтому можно сказать, что само по себе указание на эти основные шесть принципов — это совсем не плохо, во всяком случае, мы приобретаем навыки, приобретаем общий язык, который нам дает возможность спорить.

Что такое правое дело, в каком случае наше дело, если мы начинаем войну, является правым? Наша интуиция указывает, во всяком случае, на по крайней мере одно из таких дел, которое безусловно является правым, — это когда на нас напали. В этом случае в строгом соответствии с учением Льва Николаевича Толстого мы берем в руки первую попавшуюся дубину и гвоздим ею противника до тех пор, пока ненависть не сменяется состраданием. Но можно предположить, что это не единственный вариант. Можно предположить по крайней мере, что такое правое дело появляется еще у нас в том случае, если мы защищаем наших союзников или друзей. Есть ли возражения против такого интуитивного понимания правого дела? Но далее дело может идти по возрастающей. Мы также можем рассматривать как правое дело и защиту других, например, в плане предотвращения геноцида в какой-то отдаленной стране. Здесь уже несколько иначе срабатывает наша интуиция. Ну а если еще дальше, то возникает вопрос об оправдании, о правом деле как оправдании, например, устройства государственных режимов таким образом, чтобы они в большей степени соответствовали идеям прав человека или демократии. И тогда уже здесь начинают возникать сомнения.

Законная власть. Только власть, являющаяся вполне законным образованием, имеет право объявлять войну. Первоначально этот принцип указывал только на то, что запрещены всякого рода приватные войны, которые были склонны вести феодалы. Но в современных условиях с этим принципом связаны различные проблемы, поскольку не всегда вообще возможно с точностью определить, какая власть является законной, а какая нет. Здесь я вам могу привести многочисленные примеры, но время не позволяет нам это сделать.

Добрые намерения: справедливая война — это та, которая предполагает добрые намерения. Поскольку может существовать очень существенное различие между правым делом, которое объективно на вашей стороне, и наличием тех самых добрых намерений.

Пропорциональность — это принцип, который попросту указывает на то, что война, будучи все-таки злом, хотя и меньшим, должна быть все-таки оправдана тем добром, которого мы достигаем в результате применения насилия.

Принцип крайнего средства предполагает, что война является позволительным решением проблемы только в том случае, если мы исчерпали все другие возможности и с крайним сожалением только прибегаем к насилию.

Разумная вероятность успеха — это простая идея рациональности: война допустима морально только в том случае, если есть надежда на успех. Если этой надежды нет, и мы все-таки прибегаем к войне, то есть подозрения полагать, что мы делаем это из простой любви к искусству.

Если эти принципы применены, то далее мы можем перейти к другой группе принципов, которая называется принципами jus in bello, то есть это справедливость в войне, те моральные ограничения, которые накладываются на нас в ходе самой войны. Недостаточно иметь только обоснование войны — необходимо еще и вести эту войну, сообразуясь с моралью. Эти два принципа являются по своей сути достаточно древними принципами, и, скорее, их можно назвать принципами, которые наследуются теорией справедливой войны из милитаризма. Это наследие милитаризма, поскольку истинный воин — это воин, который накладывает ограничения на войну, которую он ведет.

Принцип соразмерности требует, соответственно, употреблять только такую степень насилия, которая соразмерна достигаемой цели в каждой конкретной военной операции, но не более того. То есть он накладывает ограничения на любовь к насилию как таковому. Мы достигаем цели в каждой конкретной военной операции, но мы не стремимся уничтожать противника, в особенности гражданское население, просто из любви к этому насилию.

Самый важный — принцип избирательности, который предполагает, что мы воюем только с вооруженным противником. Это принцип, который накладывает запрет на уничтожение некомбатантов. Два эти принципа лежат в основании международного гуманитарного права, и квалификация этих принципов, возведение их в ранг международного права и даже государственного права является одной из целей международного Красного Креста в настоящее время.

Действительно, подобного рода размышления о войне в плане возможности ее морального ограничения представляют собой очень длительный процесс, который имеет исторические ступени. Я назову только несколько из основных таких этапов развития. Это святой Августин, который выдвинул идею возможного достижения мира посредством насилия. Это Фома Аквинский, который сформулировал три основных идеологических принципа: принцип законной власти, принцип добрых намерений и принцип правого дела. Это Витория, который применил эти принципы для совершенствования правил ведения войны против индейцев. Это Суарес; это Гроций, который довел эти основные принципы справедливой войны до такого уровня, который позволил создать международное право, не только гуманитарное, а международное право на их основе. Теория справедливой войны, которая стала развиваться в 60-е годы ХХ века, основывается на этой традиции, но для того, чтобы понять смысл этой новой ступени в развитии доктрины справедливой войны, нам следует обратиться к другому процессу, а именно — к процессу трансформации самой войны.

Война, как я уже заметил в самом начале, это настоящий хамелеон, и вот то изменение характера войны, которое происходит на наших глазах, чрезвычайно важно для того, чтобы понять саму войну и возможность справедливости этой войны. Что же становится характерным для современной войны, чем она отличается, чем этот новый хамелеон отличается от прошлых хамелеонов? Современные войны — это асимметричные войны. Асимметричные войны — это войны, которые по определению не могут быть разновидностью дуэли. И в этом смысле одна из необходимых характеристик войны уже теряет свой смысл. В асимметричной войне мы видим изначально заложенное неравенство, то есть сила одного государства многократно превосходит силу другого государства, и о дуэли здесь уже не может быть и речи.

Это войны, которые приобретают характер прокси-войны, то есть войны чужими руками. Это появление частных военных компаний — это новое явление современной войны, которое, с одной стороны, похоже на наемничество, и здесь мы могли бы обратиться еще к одной стороне нравственной проблематики войны, связанной с наемничеством, но частные военные компании — это несколько иное, это требует отдельного размышления. Но представьте себе на минуту, что в принципе возможно такое обстоятельство, что государства ведут войну уже посредством частных военных компаний, то есть обращаясь за услугами к частным военным компаниям. Это появление боевых роботов и, следовательно, исчезновение человеческого фактора в этой войне. Вам известно, что такое дроны, например. Это тенденция к нулевым потерям для армии супердержав, то есть, связывая это с идеей асимметричной войны, вы можете представить себе перспективу войны, по крайней мере для одной из сторон в которой не будет никаких потерь. В этом случае, разумеется, война потеряет одну из необходимых характеристик.

Использование пыток — здесь речь идет о войне с террором, вы знаете, широко используется сейчас, обосновывается необходимость применения пыток. В прежних войнах... О которых в классических войнах не могло быть и речи. Это точечные убийства, когда с использованием специальных средств уничтожаются отдельные, выборочные противники. В классической теории войны это было невозможно и недоступно. Это кибервойна, война посредством кибернетических средств. Это информационная война. Что такое информационная война? Информационная война становится сейчас куда более значительной, чем она могла быть в какое-то другое время, и достигает куда большего эффекта.

То, что представляет собой дрон, мне представляется это полным извращением прежнего понимания природы войны. Почему это так — потому что дрон, будучи управляемым средством, не предполагает никакого риска для солдата, который управляет этим самым дроном. Находясь где-то на военной базе в штате Невада, он может наносить удары в Афганистане. Следовательно, один из необходимых прежде компонентов войны, который придавал войне моральный романтический смысл — это то, что война была связана с неким рыцарством, с риском для жизни и победой, это теряет смысл. Собственно, можно утверждать, что современная война, во всяком случае, для одной из сторон асимметричного конфликта уже теряет всякую связь с возможной победой. Потому что победа, будучи моральным термином, предполагает риск, достоинство, героизм, напряжение, мужество, и для одной из сторон, во всяком случае, в асимметричном конфликте это теряет смысл.

Другая сторона, очень важная сторона современных войн связана с потерями в этой войне. Прежде чем вы внимательно посмотрите на эту таблицу, я скажу вам немножко о других цифрах: это соотношение между погибшими воинами на поле боя и погибающими гражданскими лицами. Вот это соотношение имеет тенденцию постоянно возрастать, и если в войнах начала XIX века оно составляло примерно 9 к 1, то есть 9 воинов против 1 гражданского, погибшего в ходе войны, то в современных войнах ХХ века и сейчас это продолжает усиливаться, это соотношение приобрело обратный смысл, то есть некомбатантов погибает больше, несмотря на то, что основным требованием справедливой войны является избирательность. Но эта самая избирательность не может соблюдаться — не потому, что воины не хотят этого, а потому, что это невозможно практически.

Есть еще другие цифры, которые в этом смысле еще более красноречивы, которые позволяют давать моральное определение войны с другой стороны. Посмотрите на это соотношение потерь. Это данные по американским войнам. 1 к 100 — это соотношение потерь американских солдат по отношению к гибели других, то есть корейцев. Это и гражданские лица вместе, и военные, 1 к 100. Во Вьетнаме несколько иное соотношение: 1 к 40, для американцев это была очень жестокая война, где количество солдат, как вы знаете, солдат погибало достаточно много. Но возьмите иракскую войну: это война достаточно бескровная для американской стороны, где погибло не так уж много американских солдат, но если мы обратим внимание на вот это соотношение, 1 к 200, то это уже приобретает, такая война приобретает несколько иной смысл, вплоть до того, что мы можем задаться вопросом: а является ли это вообще войной и можно ли это назвать войной, при которой война теряет характер более-менее справедливого соперничества? Можно утверждать, что война теряет свой нравственный смысл в том смысле, в каком мы могли о ней говорить как о более-менее справедливом соперничестве.

Теперь представим себе возрождающуюся теорию справедливой войны. В 1960-е годы наиболее популярным автором этой теории является Майкл Уольцер, написавший вот эту книгу, которую вы можете найти легко и прочитать, она, по-моему, даже переведена уже, «Справедливые и несправедливые войны», где, собственно, он описывал вот эти шесть основных принципов jus ad bellum и принципы jus in bello. Ну, и эта теория справедливой войны претерпевает дальнейшее развитие на наших глазах, и это развитие по-своему красноречиво. Я назову только две основные парадигмы в этом дальнейшем развитии теории справедливой войны. Это парадигма суверенного государства, парадигма, которая принадлежит самому Уольцеру, где утверждается, что эти принципы справедливой войны имеют смысл как главным образом самооборона суверенного государства, и справедливость главным образом сводится к самообороне. Но на наших глазах здесь развивается иная парадигма, которая получила развитие у многих авторов. Это парадигма прав человека. Более того, в рамках этой парадигмы утверждается, что единственным почти что и главным обоснованием правоты дела является уже даже не самооборона, а поддержание прав человека во всем мире. В этом смысле главная идея, которая таким образом постулируется, это провозглашение возможности войны за права человека по всему миру.

Я полагаю, что это довольно-таки опасное развитие, и подобного рода представления имеют целый ряд внутренних противоречий, которые указывают на опасный смысл подобного рода размышления об обосновании войны. Ну, я могу сослаться на точку зрения Канта, с которой я вполне здесь согласен: это то, что, утверждая справедливость войны, мы тем самым, хотим мы того или нет, но возводим вражду до степени абсолютности вражды. Я бы был склонен утверждать, что война может быть оправданна, но, утверждая справедливость войны, мы тем самым исключаем для нашего соперника соответствующую возможность оправдания, и уже одним этим обстоятельством мы превращаем войну в войну абсолютную. То есть, иными словами, утверждая справедливость войны, мы тем самым толкаем войну на путь ее абсолютной вражды.

Другое противоречие самой идеи справедливой войны заключается в том, что трудно предположить, что субъекты, ведущие войну, могут разделять общие принципы, поскольку для них нет этого необходимого общего морального авторитета. Следовательно, каждый из них способен постулировать свою высшую справедливость. Я бы назвал также логическое противоречие самой идеи справедливой войны. Оно заключается в том, что здесь принципы jus ad bellum приходят неумолимо в противоречие с jus in bello, а именно — чем более война справедлива с точки зрения jus ad bellum, тем менее она справедлива с точки зрения jus in bello, поскольку если мы провозглашаем справедливость нашего дела, то мы склонны покидать всякие ограничения, которые накладывают на нас принципы ограниченного ведения войны. Наконец, сам характер современной войны указывает на ее главную тенденцию: это то, что количество жертв среди гражданского населения, хотим мы того или нет, и даже прибегая к самым строгим ограничениям, количество этих жертв постоянно растет. Но я бы еще назвал бы другое обстоятельство: это непредсказуемость последствий с точки зрения экологии и культуры. Об этом можно было бы очень долго говорить, но любая война сводит на нет все наши экологические усилия по улучшению экологической ситуации в мире.

В чем же причина того обстоятельства, что теория справедливой войны приобретает такую популярность в мире? Мне представляется главным вот одно обстоятельство: это то, что в современных условиях информационная война или информационная составляющая любой войны приобретает куда большее значение. Соответственно, теория справедливой войны начинает играть роль составляющей самой войны в плане главного направления усилий информационной войны, при котором противник может выставляться как существо, совершенно лишенное всякой нравственности, а мы, наоборот, можем выглядеть как существа, наделенные в высшей степени моральным сознанием.

Та динамика массового насилия, которую мы наблюдаем, пожалуй, может быть рассмотрена вот таким образом. До недавнего времени границы между различными формами массового насилия были достаточно заметными. Такие формы массового насилия, как война, полицейская операция, геноцид и так далее и тому подобное. Но можно убедиться в том, что границы между ними имеют тенденцию исчезать. То есть массовое насилие на наших глазах приобретает некоторый характер, в котором война исчезает, она становится разновидностью полицейской операции, она теряет свой прежний смысл как войны, в особенности если мы начинаем постулировать ее радикальный смысл как способ достижения некоторого конечного состояния, что и происходит благодаря теории справедливой войны. Соответственно, мы возвращаемся к тому смыслу войны, который я обозначил в самом начале, то есть война как достижение некоторого законченного состояния. Но достижение этого законченного состояния, кто бы ни выступал в качестве инициатора достижения такого законченного состояния, будь то права человека, или демократизация, или коммунизм, или национал-социализм, неважно, но это чрезвычайно опасная тенденция. То есть я бы тут предпочел возвращение к другому смыслу войны — как к ограниченному состязанию на равных, с уважением своего противника. Спасибо за внимание.