14.04.2016

Максим Трудолюбов ​Выстрелы с той стороны

Несмотря на то что война присутствует в жизни множества людей, мир в целом в исторической перспективе воюет все меньше. Психолог Стивен Пинкер приводит данные, иллюстрирующие снижение уровня насилия в мире на долгом историческом горизонте.

Человеческие существа как в индивидуальном, так и в коллективном проявлениях, по мнению Пинкера, все реже применяют грубую силу. Особенно характерен в этом отношении долгий послевоенный мир минувших 70 лет. Пинкер замечает, что биологическая основа природы человека, существа, склонного к насилию, не могла измениться всего за два-три поколения, а значит, отступлению войны способствуют какие-то другие факторы. Пинкер предполагает, что когнитивные способности человека помогают ему изобретать институциональные решения, способные предотвращать войны между крупными державами.

Добавим, что важной, если не важнейшей, основой мира является фактор страха — ядерное сдерживание до сих пор остается действующим механизмом. Еще один, совсем новый, сдерживающий механизм — разочарование западных обществ в попытках прямого воздействия на проблемные режимы и усталость американцев от войн и оккупаций, вызванная интервенционистской политикой Джорджа Буша-младшего.

«Для администрации Барака Обамы, как и для многих его критиков, военные интервенции на территории других стран — понятие из ушедшего ХХ века», — писали руководители Eurasia Group Иан Бреммер и Клифф Купчан в своем прогнозе рисков на 2015 год. Отправлять военных в далекие страны политической воли больше нет, но есть воля сохранять влияние на ключевые вопросы мировой безопасности, а значит, прибегать к автоматизированным, удаленным и невоенным мерам воздействия.

Стремление уходить от военных методов принуждения — вполне интернациональная тенденция. Одобренных резолюциями ООН военных операций становится все меньше (во многом потому, что страны просто не могут об этом договориться), а одобренных санкций — больше. В 1990-е годы в мире действовало до восьми режимов санкций ООН одновременно; в 2000-е их количество доходило до 12; сегодня их 16. А есть еще двусторонние санкции, введенные Евросоюзом, США, Россией, Украиной, Южной Кореей.

Война в головах

Война с полей сражений перемещается в экономику, политику и головы граждан, причем не только российских. Среди новых рисков прошлого года Eurasia Group назвала «военизацию финансов» (weaponization of finance) со стороны США: «Соединенные Штаты расширяют свои возможности мониторинга финансовых транзакций вызывающих беспокойство лидеров государств, а также их союзников в государственном и частном секторе ради того, чтобы иметь возможность закрывать им доступ к капиталу и собственности».

Российские эксперты заговорили о невоенных методах воздействия уже давно. Начальник Генерального штаба ВС РФ Валерий Герасимов опубликовал известную статью «Ценность науки в предвидении» еще в начале 2013 года. Генерал Герасимов тогда квалифицировал внутреннюю оппозицию как силу, которую можно использовать для «создания постоянно действующего фронта на всей территории противостоящего государства». Арабская весна, по Герасимову, была результатом невоенного воздействия США на ближневосточные страны.

Генерал стремился показать, что Россия отстала в своем понимании современных, прежде всего невоенных, методов воздействия на противника. В этом смысле то обстоятельство, что Россия начиная с 2014 года перешла к применению непосредственной военной силы, выглядит не очень последовательным. Но именно это заставило западных коллег Герасимова квалифицировать российский подход к конфронтации как «гибридную войну».

Во второй половине 2014 года, после аннексии Крыма и начала операции в Украине, генерал Филип Бридлав, в то время главнокомандующий Объединенными вооруженными силами НАТО в Европе, выступил со своим обеспокоенным посланием. Запад, по мнению натовского генерала, отстал от России в освоении комплексных мер воздействия на противника, прежде всего информационных. «То, что мы видим в России сегодня, — это гибридный подход к войне, — говорил Бридлав в сентябре 2014 года. — Россияне используют все доступные им инструменты, чтобы усугубить проблемы противника, а потом начать эксплуатировать их с помощью военных мер».

Еще интереснее то, что Герасимов в новом выступлении, в котором он подводит итоги сирийской операции, вновь говорит об отсталости России от Запада и сам охотно употребляет термин «гибридный», которого в его первой статье не было. «В современных конфликтах все чаще акцент используемых методов борьбы смещается в сторону комплексного применения политических, экономических, информационных и других невоенных мер, реализуемых с опорой на военную силу, — пишет Герасимов. — Это так называемые гибридные методы».

Проблема с этим словом в данном контексте в том, что «все войны в той или иной мере давно гибридные», — говорит военный эксперт Майкл Кофман, научный сотрудник Kennan Institute. Кофман указывает и на гораздо более раннюю реплику в этом обмене тревожными посланиями. Дипломат и вдохновитель политики сдерживания по отношению к СССР Джордж Кеннан в конце 1940-х годов был обеспокоен отставанием Америки от СССР в понимании современных невоенных методов воздействия на противника. «Ленин сумел так синтезировать учения Маркса и Клаузевица, что ведение политических военных действий в исполнении Кремля стало самым продвинутым и эффективным в истории». Под «политической войной» Кеннан понимал применение всех находящихся в распоряжении страны инструментов ради защиты и реализации национальных интересов.

Понятно, что это лишь малая часть потока сигналов, постоянно направляемых политическому руководству США и России специалистами по войне и безопасности. Можно только догадываться, сколько таких посланий остается секретными, тем более, что все тревожные письма такого рода суть просьбы о финансировании.

Таким образом, российские и американские генералы совместными усилиями выработали концепцию гибридной войны. Пресса любит эту тему, а значит, в массовом сознании современная война уже не может не быть гибридной. Но и обратное верно — практически любое воздействие можно описать как какой-нибудь компонент гибридной войны.

Война вокруг нас

У сегодняшних российских телезрителей, наверное, нет уже сомнений, что информация, атака и цель — понятия одного смыслового поля. То есть информация — это оружие. Общественные расследования и публикации зарубежной прессы привычно подаются в России как «выстрелы с той стороны». Символичным в этом смысле было то, как копирайтеры Рамзана Кадырова использовали образ прицела в своей атаке на оппозиционеров.

«Военизация», или милитаризация, информации — лишь один из примеров превращения материи в оружие. Как оружие нередко осознаются (а часто и применяются) поставки или непоставки технологий, ресурсов, включая нефть, газ и электроэнергию. Оружием может быть закрытие доступа на рынки с помощью пошлин и налогов, закрытие доступа к финансовым рынкам, международным расчетным и платежным системам, манипуляции рынками, ценами и даже, как в последнее время, потоками беженцев. Как целенаправленное воздействие на общество могут осознаваться манипуляции памятью, историческими обидами, национальными и религиозными чувствами. Трудно назвать явление, которое при некоторых условиях и усилиях нельзя было бы поставить под ружье.

Беда в том, что военизировать что-либо легче, чем «демобилизовать». Царю Мидасу легко достался дар превращения всего в золото, но трудом удалось от этого дара избавиться. Российские лидеры научились обращать в оружие все, что движется, но разучиваться будет крайне трудно. Раз использовав товар, например газ, как оружие, трудно объяснять контрагентам, что в каких-то случаях это просто товар. Начав терроризировать соседей ограничениями поставок газа, нельзя вернуть себе полное доверие со стороны покупателей газа. Превратив информацию в оружие, страна не может рассчитывать на доверие к собственным новостям. Это касается не только России. И это касается не только стран, но и людей.

Война начинается в сознании. Это прежде всего психологический механизм: чтобы начать войну, нужно осмыслить внешнее воздействие как целенаправленную атаку — независимо от того, является оно таковой или нет. Если правитель преподносит что-то обществу как атаку враждебной стороны, то получает моральное право на аналогичное ответное действие. С этой секунды он ведет справедливую оборонительную войну. Он может теперь называть своих оппонентов агентами врага, может рассматривать любую ситуацию как чрезвычайную и силой мобилизовать любые ресурсы.

Страны воюют сегодня меньше, чем сто и двести лет назад. Но не исключено, что это компенсируется милитаризацией сознания. А взгляд на мир через такую призму деформирует и в перспективе уничтожает навыки открытого и доверительного взаимодействия как во внешней, так и во внутренней политике. Россия сейчас пример для всех, кто хотел бы поставить милитаризацию общественного сознания на службу удержанию стабильности режима.

Уничтожение конкурентной политики в России уже произошло, причем именно как результат милитаризации сознания правящей группы. Политики-оппозиционеры объявлены настоящими врагами, против которых все средства хороши. Борис Немцов погиб именно в этой войне. Милитаризация, конечно, искажает и экономику. Россия уже давно идет по пути трансформации экономики в мобилизационную. Какой инвестиционный климат, какая конкуренция могут быть в стране, чьи правители считают, что сидят в окопах? Пока война в головах будет бушевать, экономика в России может развиваться только в сторону еще большей национализации, мобилизации и милитаризации.

Развернуть процесс милитаризации России может только чудо — институциональных преград на этом пути нет. Общественные организации, пресса, парламент — все это целенаправленно уничтожалось многие годы. Есть только люди. Насколько граждане России внутренне включились в милитаристскую лихорадку, сказать трудно. Вся надежда на то, что включились не вполне охотно и не полностью. Вся надежда на упрямство индивидуального человека и пассивное (на другое в России трудно рассчитывать) сопротивление войне, стремящейся проникнуть в сознание.