Попытки втиснуть нынешнюю Российскую Федерацию в ту или иную политологическую категорию предпринимаются с первых лет ее возникновения на руинах СССР; недоумение, однако, не рассеивается. На текущий момент есть две основные теории и один чисто прагматический подход. Екатерина Шульман ввела в российский обиход термин «гибридное государство» — имея в виду авторитарное государство, имитирующее демократию, но в конечном счете озабоченное лишь сохранением власти в руках нынешней элиты. Есть также теория попроще, не претендующая на особую научность, которая мне несколько ближе: это просто стихийная корпорация, захватившая нефтеносные территории вместе с пулом рабочей силы, а остальное население интересует ее лишь в той мере, в какой оно способно на бунты и беспорядки. И наконец, существует подход профессиональных дипломатов: имеем дело с тем несчастьем, какое нам досталось, и жаловаться бессмысленно — никакой другой России нет.
Вторая теория все же слишком смахивает на метафору, а метафора обычно ничего не объясняет, она лишь придает проблеме рельефность и наглядность. Что касается теории гибридов, то она тоже вносит мало ясности. Любая научная теория полезна лишь постольку, поскольку она позволяет делать предсказания. Предсказаниями будущего России сегодня занимаются многие индивиды и институты — в частности, известная американская консалтинговая фирма Stratfor набралась решимости предсказать ее дезинтеграцию в ближайшие десять лет и неминуемое вмешательство США для нейтрализации ее ядерного арсенала. Насколько это возможно в коротком тексте, я попытаюсь продемонстрировать, что будущее России на данном этапе принципиально непредсказуемо — и эта мысль не так тривиальна, как может показаться.
Упомянутые гибриды в общепринятом значении этого термина — по определению консервативные общества, ориентированные на прошлое и всячески избегающие новшеств, которые грозят подточить государственную конструкцию. Уже одно это демонстрирует неадекватность классификации. В частности, наряду с Россией наиболее типичным режимом этой категории считается Венесуэла. Но если в России действительно поминают сегодня неведомые «скрепы», то венесуэльский «чавизм» никак в прошлое не смотрит по крайней мере в собственное венесуэльское (культ Симона Боливара — чистая декорация), это скорее попытка, пусть и крайне неуклюжая, построения «нового мира». И если попробовать, исходя из такого общего принципа, заглянуть в будущее обеих стран, то самым вероятным прогнозом может быть пресловутый медный таз, как в случае Stratfor, а для такого предсказания большой профессиональной подготовки не нужно. В конце концов, всеобщий медный таз гарантирован нам вторым началом термодинамики.
Тщета политологических категорий в том, что чем они всеохватнее, чем охотнее специалисты прибегают к широким мазкам, тем больше они абстрагируются от конкретных примеров, не только не добавляя нам понимания этих примеров, а, напротив, вычитая из него. Объединяя в категории фашизма Италию, Германию и франкистскую Испанию, мы не столько выделяем общие признаки, сколько отбрасываем все индивидуальные, которые зачастую оказываются важнее, и то же самое можно сказать о СССР, Китае и об Албании как о коммунистических государствах. Даже термин «демократия» лучше употреблять с осторожностью: все-таки разница между США и, скажем, Швейцарией не сводится к несущественным деталям. Мы слишком склонны впадать в ложные обобщения, применимые на самом деле к единственному объекту — или вообще ни к какому. Например: все коты в семействе Ивановых имеют рыжий хвост и шрам за левым ухом — вот только кот в этом семействе один-единственный.
Тут полезно вспомнить, что у термина «гибридный режим» был не столь давний предок, ныне сохранивший лишь историческое значение. В 1941 году немецкий политолог Эрнст Френкель, живший в то время в США, опубликовал книгу «Двойственное государство», в которой попытался продемонстрировать, что государственная структура Третьего рейха представляет собой фактически сосуществование двух государств в одном флаконе: так называемого нормативного (Normenstaat) и прерогативного (Maßnahmenstaat). Первое — учреждения, унаследованные от Веймарской республики и даже империи Бисмарка, — продолжало в какой-то мере руководствоваться прежними нормами, тогда как второе, национал-социалистическая партия и гестапо, действовало чисто волюнтаристски и обладало фактическим правом менять и отменять любые нормативные решения. Чем не гибрид?
Нацистская Германия канула в исторические архивы, а термин «двойственное государство» оказался совершенно неэластичным и канул вместе с ней. У меня нет никакого сомнения в том, что и «гибридное государство», пришедшее ему на смену, постигнет та же судьба, оно и сейчас трещит по швам.
Вернемся к России. Вернее даже, вернемся на минуту к Германии — в данном случае не для сравнения, а для контраста. Коль скоро политологи считают, что какие-то выводы о судьбе государства можно делать из общих уравнений, из частных деталей должно быть еще легче, и Третий рейх эту мысль легко подтверждает. Идеология нацизма во многих пунктах ориентировалась на прошлое — в основном на мифологическое, а не на реальное, но так оно большей частью и бывает. Не подлежит сомнению, что в действиях Гитлера просматривалась логика — причем не та, которая якобы присуща гибридным режимам, то есть направленная исключительно на самосохранение. Он планомерно стремился к концентрации власти, промышленному развитию и укреплению военной мощи страны с целью возвращения Германии былого величия и военного реванша. Он даже предусмотрел возможность удачного покушения на свою жизнь и в 1933 году составил на этот случай завещание, обязав армию и всех госслужащих немедленно принести присягу лично Герману Герингу, которому больше всех доверял. Все было направлено на достижение одной цели, и в какой-то момент вполне могло показаться, что цель близка.
Попытка выстроить действия России, начиная с аннексии Крыма, открывшей нынешнюю фазу ее политической активности, в логическую последовательность заводит в тупик, даже если из каждой акции по отдельности смысл извлечь не так уж трудно. Сама эта аннексия сослужила Кремлю хорошую службу, резко повысив рейтинг власти, но легко предвидимые проблемы со снабжением и с содержанием полуострова совершенно не были учтены заранее. Но рейтинг навсегда не поднимается, и вскоре потребовалась агрессия на востоке Украины — плюсы и минусы оказались примерно теми же, а урок так и не был выучен.
Еще рельефнее эта непрочитываемость логики видна в сирийской интервенции. С одной стороны, там есть очевидные моменты: поддержать союзного диктатора, посрамить нерешительность Запада и продемонстрировать этому Западу свои новые крылатые ракеты, даже если приходится запускать их по городам, не имеющим против них никаких средств обороны. Результаты — скандал с Турцией, но на самом деле скандал куда более глобальный, потому что Россия фактически встала на сторону шиитов во все обостряющемся конфликте с суннитами. Между тем сунниты составляют подавляющее большинство среди 1,6 миллиардов мусульман во всем мире, в том числе в России. Тут проблема даже не в том, что неверно выбран союзник, а в том, следовало ли ввязываться в ситуацию, где такой выбор неизбежен.
Если верить Шульман и другим теоретикам гибридности, государства этого типа предпочитают стабильность, и это подтверждается мистическим страхом Кремля перед лицом окрестных революций и возможного их импорта — в Сирию ведь тоже вмешались под лозунгом стабильности. Но при этом режим поступает вопреки всякой логике, демонстрируя все более активную и агрессивную внешнюю позицию, не подкрепленную адекватной внутренней политикой. Он полностью полагается на сырьевые ресурсы в момент резкого падения спроса и цен, и это наглядно убеждает, что вся нынешняя игра мускулами — тактические меры, принимаемые ad hoc, по наитию.
У Кремля, будь у него какой-то мастер-план, в принципе достаточно инструментов для полной консолидации власти, подавления крамолы и поощрения отечественного предпринимательства за пределами нефтегазового комплекса, что позволило бы заранее создать экономическую базу для эффектной демонстрации силы, а затем уже тормошить и пугать кого пожелаешь. В конце концов, если история и содержит какой-то урок, он заключается в том, что активная внешняя политика невозможна в отсутствие такой базы. Но коррупция и клептократия заранее гасят все рациональные варианты, а тут еще и санкции за Украину. Ирония в том, что для поощрения экономики не нужно было особенно резких телодвижений — достаточно было не делать многое из того, что энергично делали. Даже в действиях бестолкового венесуэльского президента Николаса Мадуро логики больше, какой бы примитивной она ни была.
Все эти кусочки пазла совершенно невозможно сложить в одну картинку, это система уравнений, у которой нет решения, потому что его изначально никто туда не закладывал. Мне могут возразить, что в реальности, в отличие от математики, решение всегда есть. Но с нашими инструментами мы его просто не в состоянии угадать — меньше всего с помощью абстрактного арсенала политологии, бесполезной игры ума. Немудрено, что в Stratfor, этом улье политологов, в конце концов просто согласились с сорокинской пророчицей Прасковьей из «Дня опричника» и выдали предсказание: «Будет ничего». Но это не ответ, а увертка, реальных людей интересуют реальные подробности.
По сути дела, политология высокого полета (за исключением строго аналитической) — это попытка протащить с черного хода теорию истории, от которой сами историки сегодня принципиально отказались. Одним из виднейших политологов был Карл Маркс, и его учение неверно не потому, что он допустил ошибки, а потому, что он применил «научный» метод к материалу, к которому этот метод просто не приспособлен. Убедительный аргумент против любых предсказательных теорий истории дал философ Карл Поппер в книге «Нищета историцизма», его, насколько мне известно, пока никто не опроверг, и в двух словах он сводится к тому, что в истории невозможно выделять ситуации «при прочих равных», как в естественных науках, не говоря уже о невозможности ставить эксперименты. Но наше врожденное стремление рационализировать хаос неистребимо.
