Не знаю, как сейчас, а в старину, во времена пресловутого застоя, студентам полагалось по окончании весеннего семестра так или иначе отработать часть средств, вложенных в них бережливой родиной, — на практике, в стройотряде или просто осенью на уборочной, уже за счет учебного времени. Справка о состоянии здоровья из поликлиники давала возможность либо вообще уклониться от этого избытка свежего воздуха, либо заменить его менее энергичной гражданской повинностью — например, работой в университетской приемной комиссии.
Именно эта функция и выпала мне в одно памятное лето, и я хорошо помню массу деликатных ходатайств от абитуриентов, имевших целью устранение различных препятствий на пути к поступлению. Некоторые из этих препятствий были очевидными — к примеру, страх перед экзаменом и сопутствующее ему желание заранее ознакомиться если не с вопросами, то хотя бы с повадками преподавателей. Но другие, о которых я до этого только туманно подозревал, теперь стали куда нагляднее: людей, поврежденных в так называемом пятом пункте (в тогдашнем паспорте), то есть, попросту говоря, евреев, беспокоили негласные квоты. Наш факультет не был из числа тех, которые родина в ту пору пыталась сделать Judenfrei, как, например, мехмат, но опасения были совсем не напрасными. И в момент моего контакта с просителями их статус падал до минимума, а мой резко поднимался, пусть и совершенно неоправданно.
Статус и роль — фундаментальные понятия той отрасли социологии, которая изучает повседневное человеческое общение. У каждого из нас есть свой комплект и того и другого, но роли нам обычно диктуются структурой общества, а статус мы по мере сил зарабатываем себе сами. На службе это роль сотрудника, в семье — супруга, на досуге среди друзей — завсегдатая еженедельной компании в баре или на стадионе, и эти позиции приблизительно зафиксированы, но твой статус в каждой из этих трех ролей варьируется. Можно быть суровым начальником, перед которым подчиненные трепещут, но по возвращении домой оказываться под башмаком у жены. Статус и есть, по сути дела, главный капитал человека, потому что даже деньги в конечном счете — инструмент повышения статуса. У каждого из нас есть «мастер-статус», то есть такой, который очевиден практически любому встречному, и как минимум он состоит из признаков пола и расы — именно к последней в широком смысле был сведен статус абитуриентов в вышеупомянутом эпизоде.
Но самым наглядным столкновением с проблемой статуса для меня и сотен тысяч моих бывших соотечественников стала эмиграция. В ту пору нам позволяли вывозить лишь пару чемоданов барахла и 120 долларов наличными на человека, поэтому даже деньги тем немногим, у кого они тогда были, престижа добавить не могли, а весь прежний, как шерсть с овцы, снимала пересеченная граница. Вчерашние художники и артисты, начальники отделов и председатели месткомов торговали матрешками и фотоаппаратами «Зоркий» на римской барахолке бок о бок с местными мелкими барышниками, а особенно печально было смотреть на прежних заведующих продовольственными магазинами, в недавнем прошлом королей своего района. Редкими исключениями были те, кто выезжал с заранее заготовленным западным статусом, но и они хлебнули горя. Помню одного широко известного в России писателя, которого в американской прессе назвали лучшим русскоязычным прозаиком округа Колумбия — мудрено ли, что он при первой возможности возвратился на родину?
Практически всем нам, эмигрантам, приходилось начинать выстраивать свой новый статус с нуля, зачеркнув прежнюю репутацию, и в каком-то возрасте это уже немногим под силу. Но есть выход, хотя и не оптимальный: поселиться в этническом гетто и культивировать свой полустершийся статус в глазах тех, кто в состоянии его понять, напоминая, как ты выдавал справки всему кварталу или однажды выступил в телепередаче «А ну-ка, девушки!». Или вариант: выстраивать себе новую репутацию внутри этого гетто, которое интернет сегодня в состоянии расширить до глобальных масштабов. Именно так рождаются мафиози — или, с поправкой на этническое происхождение и религию, террористы. Новая роль обеспечивает новый статус.
Представим себе человека, прибывшего в чужую страну. Социальная регламентация на новом месте резко отличается от той, к которой он приспособился за годы предыдущей жизни — где он, если прибегнуть к ученому термину, проходил исходную социализацию. Позаимствую пример у нобелевского лауреата. В романе В. С. Найпола «В свободном состоянии», содержащем три новеллы, герой первой, индус низкой касты, подвизается слугой у дипломата, которого отправляют на работу в Вашингтон. Из-за низкого курса рупии оба живут в американской столице в крайне стесненных обстоятельствах, герою (он же и рассказчик) приходится спать в стенном шкафу. Парадокс заключается в том, что у себя на родине он вообще ночевал на улице, под окнами хозяина, но там в силу служебного положения он пользовался немалым авторитетом среди представителей своей касты, к нему относились с уважением, к его мнению прислушивались, а здесь он фактически вычеркнут из жизни. В конце концов он бежит от хозяина и легализует свою ситуацию посредством брака с афроамериканской женщиной. Этот брак он ощущает из кастовых соображений как несмываемое клеймо позора, и, хотя на практике он осуществил мечту миллионов, получив право на жительство в США, перед нами — совершенно обезличенный человек, у которого пик достигнутого статуса давно в прошлом.
Никакого искушения стать террористом у этого персонажа, конечно, нет, такой способ экстренной социализации просто исключен из его опыта, но на его месте легко представить себе сотни других, для которых это — реальный выход. Человек, вынашивающий планы массовой бойни во имя сколь угодно фиктивного идеала, пусть даже ценой своей жизни, моментально обретает статус героя не только в собственных глазах и глазах немногих посвященных, но и среди специфической глобальной аудитории, с которой к тому же в эпоху интернета он может вступать в прямой контакт. С этой точки зрения какой-нибудь ИГИЛ или уходящая сегодня на задний план Аль-Каида — всего лишь подсказка и одновременно часть рукоплещущей аудитории. Легко увидеть, что большинство терактов на территории западных стран совершается людьми, уже в них внедренными, но так или иначе потерпевшими крах в процессе социализации или нашедшими эту социализацию недостаточно быстрой и эффективной для достижения желанного статуса. И как бы мы ни измывались над гипотетической наградой в 72 вечных девственницы, дело совсем не в этой награде: в некоторых ситуациях жизнь в обмен на статус представляется вполне адекватной ценой.
США, изначально страна иммигрантов, обнуляет статус приезжих в текущем порядке. Подавляющему большинству приходилось возводить его заново в атмосфере острой конкуренции, и не исключено, что именно с этим связан здешний культ персонального оружия и заметно повышенный в сравнении с европейскими странами градус насилия, что отмечают многие специалисты в области криминологии. Но у этой особенности есть и положительная сторона: каждому новому иммигранту предоставляется виртуальная временная льгота на создание статуса, будь то в достаточно узком этническом кругу (деньги, впрочем, универсальны) или на общей площадке. В Европе этой льготы по умолчанию нет, и иммигрантские анклавы прозябают на низших ступенях социальной пирамиды.
Социализация, однако, проходит тем успешнее, чем короче культурная дистанция. Выходцам из западноевропейских стран она дается проще всего, тогда как китайцам или, несколько раньше, восточноевропейским евреям пришлось пройти стадию добровольного гетто. Примеры трудностей адаптации — хмонги из Индокитая, фактически едва покинувшие эпоху позднего неолита, и сомалийцы, прибывшие из расколотого на племена псевдогосударства, причем и те и другие — в штате Миннесота. Но между ними очевиден контраст: у первых просто нет путей к скоростному повышению статуса, тогда как сомалийцы, мусульмане, особенно чувствительны к пропаганде экстремистов.
Мы почти полностью сосредоточили внимание на исламистском пафосе значительной части современного террора. Это только подчеркивает нашу близорукость и лишает нас самых эффективных орудий борьбы с этой чумой. Террор сопутствовал цивилизации со времен ее возникновения, имя Герострата вошло в поговорку, и как правило, какими бы политическими мотивами его ни оправдывали, он был следствием ущемления статуса — реального или воображаемого. Лион Чолгош, убийца президента США Уильяма Маккинли, был радикализованным отпрыском семьи польских иммигрантов, а радикализовала его анархистка Эмма Голдман, представительница бесправной в ту пору еврейской иммиграции из Российской империи. Террор Организации освобождения Палестины, наводивший не так давно на многих ужас, не был связан ни с какой религией. И уж совсем бессмысленно искать иные корни, кроме статусных, в расстреле школьников в Колумбайне в 1999 году. А самоубийство как орудие террора ввели в практику не исламисты, которые этот метод лишь усовершенствовали, а японские камикадзе и тамильские националисты.
Террор страшит нас гораздо больше, чем, скажем, двести лет назад. Это объясняется двумя факторами: возникновением открытых обществ и развитием технологий, приведшим к так называемой асимметричной войне. Но никакой исламской специфики в этом нет, и нет никакой гарантии, что, покончив с ИГИЛ, мы решим проблему, которую острее всего сформулировал Ф. М. Достоевский, описавший статусные муки в «Записках из подполья» еще до всякой социологии. Проще всего с ней покончить не отбрасыванием ближневосточных стран в деспотизм и каменный век, а собственным отступлением на эти рубежи.
Все эти наблюдения имеют прямое отношение к сегодняшней миграции, в основном из Сирии и Ирака. Миллионы беженцев оттуда полностью выбиты из своих социальных ролей, но они, в отличие от хмонгов и сомалийцев, — выходцы из достаточно технологически оснащенных обществ, так или иначе знакомые с азами западной культуры. Вместо того чтобы принять львиную долю от этого потока и всеми способами облегчить им социализацию, многие политические деятели США воздвигают препятствия на их пути и нагнетают атмосферу ксенофобии. Но человек, которому перекрывают путь к статусу, принимается искать обходной. А уж свое асимметричное оружие он легко приобретет на месте
