После страшной трагедии можно услышать много апелляций к разуму. Призывы сохранить здравый рассудок и не поддаться эмоциям, провести хладнокровный анализ террористических угроз и разбор ошибок. В дни потрясений избиратели ждут, что правители примут рациональные решения, которые обезопасят страну и будут иметь далеко идущие последствия.
Хочется сохранить рассудительность, продемонстрировать объективность, не поддаться эмоциям. Беда только в том, что это совершенно невозможно. Никто, кроме террориста, не может быть вполне рационален, наблюдая чудовищные массовые убийства.
Первое же осознанное действие президента Олланда состояло в том, что он объявил террористический акт в Париже «актом войны». Технически это, может быть, и правда, но у слов есть последствия: согласно 5-й статье устава НАТО остальные члены альянса обязаны теперь поддержать операцию Франции против террористов. Совершенно не очевидно, что он имел это в виду. Второе рациональное действие случилось в воскресенье, когда французские бомбардировщики скинули 20 бомб на город Ракку в Сирии. Трудно поверить, что это была часть продуманного заранее плана, а не импульсивное решение. Принятое от ярости или от желания порадовать избирателей — не так важно; важно то, что люди, которые по должности обязаны не терять трезвости, ее потеряли.
Тот же Олланд сказал после теракта, что закроет границы: министру внутренних дел пришлось оправдываться. Это очевидный аффект, закамуфлированный рассудительностью. Изображать рациональность в ситуации, когда никто не может справиться с чувствами, — плохая политика. Войну с террористами — у себя в стране и на Ближнем Востоке — придется вести и выигрывать, но думать об этом нужно не в первый день после трагедии.
Ангела Меркель не стала в прямом эфире планировать войну. Она произнесла короткую ободряющую речь про европейские ценности, среди которых свобода стоит на первом месте. Может быть, в этих словах не было большого смысла, но они уж точно позволили канцлеру сохранить лицо, не принимая поспешных решений. Когда нельзя доверять своему рассудку или, в крайнем случае, хладнокровию своих собеседников, чувства если не лучше, то наверняка безопаснее разума.
Это верно не только для политиков, но и для обычных людей. Человек не может поверить, что в кромешном несчастье не виноваты все подряд, хотя бы отчасти. Что-то должно было вызвать к жизни такую страшную несправедливость. Единственные настоящие виновники трагедии — террористы — уже мертвы, а организаторы неизвестно где. Поэтому бремя вины принимает на себя политическое руководство страны, которое неправильно оценило риски, затем полиция и спецслужбы, которые проворонили угрозу. Затем виноватыми становятся те, кто не может промолчать — а промолчать в такой ситуации очень сложно, — и наконец, те, кто промолчал. Виноват Facebook, который создал инструменты для сочувствия парижскому горю, но не заметил теракт в Бейруте днем раньше. Виноваты те, кто воспользовались этим инструментом. Бессилие и ужас, прикидываясь разумом, всегда расширяют круг виноватых. Никто не звучит так рассудительно, как человек, обвиняющий жертву.
В этом и состоит проблема, которую ставит террористический акт перед западной страной. Европейская цивилизация была построена на привычке не бояться. На контринтуитивной идее, что человек странного вида, цвета кожи или вероисповедания, не родственник и, может быть, даже не знакомый все равно не желает тебе зла. Что с ним можно вести дела и приносить друг другу пользу. Что большинство людей не преступники, и потому не надо за ними приглядывать каждую секунду. Что можно пускать инородцев в свой город без страха — от этого проистекают не преступления, а торговля, искусства и благополучие.
Но вот случается теракт, и в каждом прохожем чудится боевик, и каждый таит угрозу. В воскресенье вечером приступ паники в несколько минут расчистил площадь Республики — и даже не ясно, откуда он взялся. Недоверие — очень мощный разрушительный фактор. Антоним слова «страх» — это не мужество, а доверие.
Хорошая новость состоит в том, что люди начали это понимать. Парижские события породили не только мегабайты горечи (такое случалось и прежде), но и гигабайты поддержки. Миллионы французских флагов и марсельез на все голоса, цветы у посольств, значки JesuisParis и картинки с Эйфелевой башней. Миллионы (?) людей перекрасили свои юзерпики в Facebook. Кто-то заметил, что вал этих сообщений как будто готовился заранее, так слаженно отреагировал мир на теракты в Париже. Это не так. Просто такова производительность труда свободных людей. Целая библиотека картин, песен, сочувственных текстов появилась за несколько часов.
Эти эмоциональные и непродуманные жесты минимизируют ущерб от теракта. В тот момент, когда человеку кажется (иррационально), что мир очень плох, миллионы малознакомых людей сообщают ему, что мир лучше, чем кажется. Они тоже действуют иррационально, но результатом становится вполне осмысленное восстановление доверия. Акция «открытая дверь» (#porteouverte), когда люди распахивали двери своих домов для незнакомцев, не имела никакого смысла, кроме этого. Ресурс доверия работает в обе стороны. Французы демонстрируют выдержку и сострадание, говорят о своем горе — и получают поддержку всего мира.
За день до парижского теракта страшный взрыв произошел в пригороде Бейрута. Вот как описывает этот день доктор Эли Фарас, местный житель. «Я проверял новости, когда взорвалась вторая бомба... „Просто бомба“, — сказал кто-то рядом со мной. Для многих ливанцев это всегда будет „просто бомба“. Хотя мы умираем на улице... не каждый день, это происходит достаточно часто, чтобы у многих выработался рефлекс — просто отмахнуться». Но в этот раз, пишет Фарас, «моя страна реагировала по-другому». «12 ноября мы говорили не о политике, не о том, кто, как и зачем убил столько людей... Мы говорили друг другу: „Неважно, откуда ты пришел. Вот моя рука. Я помогу“».
Кто, как и зачем — это важные вопросы, на которые предстоит ответить и французам, и ливанцам, и всем остальным. Что делать с террористами, как смог произойти теракт, как не допустить его впредь. Но это требует настоящей рациональности, не разбавленной гневом, страхом или злобой. А пока она невозможна, самое правильное, что мы можем сделать, — это совершать бессмысленные действия.
