Джулия Уайз — последовательница учения австралийца Питера Сингера, по общему признанию одного из виднейших ныне здравствующих моральных философов. В свое время на меня произвела сильное впечатление его книга «Освобождение животных», в которой он остро поставил вопрос о том, что животные должны быть включены в наш нравственный горизонт — если не как агенты, то как объекты, и не из сентиментальности, а в соответствии с требованиями рассудка и логики.
Но учение Сингера этим не исчерпывается. Свою всеобъемлющую доктрину он именует «эффективный альтруизм», она состоит в том, что обездоленных и несчастных в мире так много, что мы должны жертвовать в их пользу практически всем за пределами самого необходимого для жизни. Джулия Уайз и ее муж именно такого правила и придерживаются, почему Сингер и упоминает их в своей новой книге «Столько добра, сколько ты сможешь сделать». И их подвиги — далеко не самый поразительный из приводимых примеров. Некто Зелл Кравински, заработавший немалые миллионы на торговле недвижимостью, раздал все свое состояние, а затем, придя к выводу, что слишком мало сделал для всеобщего блага, еще и пожертвовал почкой ради незнакомца.
Новая книга — это, в основном, развитие уже известных взглядов Сингера, с которыми вкратце можно ознакомиться в его статье 1971 года «Голод, богатство и мораль». Ее главный тезис заключается в том, что с точки зрения морали нет никакой разницы между человеком, умирающим от голода или терпящим бедствие у нас на глазах, и другим, с которым это случилось в противоположном конце земного шара, хотя беда первого нас, как правило, трогает, а второго — обычно не очень. Работы для благотворителя — непочатый край. А коли так, наш моральный долг — отдавать в пользу менее удачливых практически все, что мы можем, не поставив под угрозу сугубый минимум нашего благосостояния.
Сингер категорически настаивает на том, что такое решение может и должно быть рациональным. В пору написания статьи сам он сетовал на то, что они с женой пока что раздают десятую часть своих доходов, то есть далеки от собственного идеала. Теперь он с удовлетворением сообщает, что эта доля достигла трети, идеал стал ближе.
Треть или не треть, но на первый взгляд такое поведение достойно всяческой похвалы. Ты живешь с сознанием, что благодаря тебе кто-то сумеет иногда просто выжить на свете, а может, и добиться известного успеха в жизни.
И, однако, очень трудно избавиться от подозрения, что здесь что-то не так.
И дело тут даже не в возможности лицемерия — кто я такой, чтобы обвинять в лицемерии человека, пожертвовавшего миллионы и почку впридачу? Но почему-то не испытываешь ожидаемой степени стыда, сравнивая собственные минимальные заслуги вот с этими, куда более ощутимыми. Не покидает мысль, что в этом блистательном уравнении что-то существенное упущено.
Питер Сингер принадлежит к авторитетному, хотя и не единственному, направлению в моральной философии, именуемому утилитаризмом. В числе его видных предшественников — основоположник Иеремия Бентам на стыке XVIII–XIX столетий, а затем Джон Стюарт Милль и Генри Сиджвик. Бентам выдвинул тезис, что рациональная цель морали должна заключаться в умножении общей суммы счастья в мире, или уменьшении суммы страдания, что одно и то же. Лучше хотя бы немного осчастливить группу людей, чем предоставить полноту счастья одному человеку, коль скоро сумма счастья этой группы превышает экстаз полностью осчастливленного индивида. И наоборот, сумма малых огорчений группы может превысить большую беду одиночки.
Тут сразу очевидна трудность: каким образом унифицировать все виды счастий и несчастий и установить между ними отношения хотя бы приблизительной эквивалентности? Бентам решил эту проблему, изобретя специальный алгоритм, «систему исчисления счастья». Сегодня ее не вспомнишь без невольной улыбки, но уже и тогда она вызывала сомнения: как можно сравнить степень сытости произвольного количества людей с удовольствием, полученным, например, от прекрасной постановки Шекспира? Милль пытался устранить нелепость, утверждая, что удовольствия бывают высшего и низшего плана: «несчастный Сократ лучше счастливого дурака». Но это вряд ли удовлетворительное решение для общества, постулирующего всеобщее равенство.
И тем не менее, ту или иную систему подобного исчисления, с тех пор сильно подправленную, утилитаристам применять приходится, в том числе и Сингеру, как можно видеть из вышеупомянутой статьи. И она нередко приводит к выводам, с которыми смириться нелегко.
Не очень сложно выстроить гипотетическую ситуацию, где ценой смерти одного невинного человека удается избежать смерти нескольких.
Арифметика правильная, но инстинктивно чувствуешь, что с моралью что-то не так. Джон Грей, рецензируя (платный ресурс) книгу Сингера в журнале New York Review of Books, приводит другое уравнение, из самого Сингера. Предположим, вы охранник в нацистском концлагере, и совесть велит вам покинуть этот пост. Но тогда, рассуждая рационально, на ваше место наймут другого, без всяких угрызений, и заключенным от этого станет только хуже. Следовательно, вы должны остаться.
Вернемся к примерам, приведенным в начале. Джулия Уайз и ее муж вправе подвергать себя каким угодно лишениям ради своего нравственного идеала, коль скоро они делают это сознательно. Но у них, судя по их блогу, теперь есть маленькая дочь. Они поясняют, что не намерены насильно обращать ее в свою веру и предоставят ей свободу выбора, — хотя не совсем понятно, насколько это возможно в рамках семьи (в которых мать и отец — самые авторитетные люди). И когда дочери придет время получать высшее образование — поступок, во многом определяющий всю дальнейшую судьбу человека, — то ее выбор будет ограниченным, если принять во внимание стоимость хорошего образования в США (скидки на бедность Уайзам не получить). И эта ограниченность будет обусловлена сознательным выбором, сделанным родителями. Не случится ли так, что в какой-то момент дочь почувствует себя обделенной в пользу других детей и людей, о которых она слыхом не слыхала? Если быть последовательным учеником Сингера, то детей, в принципе, рожать надо поменьше или вообще не надо, потому что таким образом мы сэкономим лишний кусок хлеба для уже живущих. Уайзы, допустим, в состоянии прокормить своего ребенка, они не так бедны, как те, в чью пользу они отдают сегодня 45 процентов дохода, — но именно этим они ставят себя в привилегированное положение по отношению к объектам своей благотворительности.
И самое главное возражение против всего этого апофеоза доброты: нет никакой гарантии, что мир в целом станет лучше после того, как мы приведем его к наименьшему общему знаменателю. Съев все, что у нас есть, — и, конечно же, проев все музеи, библиотеки, филармонии и т. д., поскольку в исчислении Сингера они отходят на задний план в сравнении с сиюминутными физическими нуждами миллиардов. Не совсем ясно, что мы станем делать, когда спустим всю выручку от продажи «Джоконды», — да и сколько за нее дадут в таком мире? Никаких рецептов альтернативного устройства общества Сингер нам не дает, он ведь моральный философ, а не политический.
Существует совершенно иная система секулярной морали, нежели утилитаризм, и именно с ее позиций я в прошлый раз возражал Уайзам, допустив, по-видимому, методологическую ошибку. Если для утилитаризма главная ценность поступка заключается в его пользе, то для деонтологии, основным примером которой является нравственное учение Канта, главный критерий — это долг, независимо от результатов. Человек должен в любой ситуации поступать так, как он хотел бы, чтобы поступали все и всегда, независимо от предвиденных и непредвиденных результатов.
Кроме того, в человеке следует видеть только цель, и никогда — средство.
Таким образом решается проблема, убивать ли одного невинного ради того, чтобы выжили несколько. Если взглянуть на поведение Уайзов с этой точки зрения, то мы все, казалось бы, должны последовать их примеру: именно в этом пытается нас убедить Питер Сингер. Но тогда возникает вопрос: откуда возьмутся капиталы на создание предприятий, где люди могут получить работу, или на разработку новых технологий, которые облегчат жизнь, в частности, и тем миллиардам, чья тяжелая судьба лишает сна Сингера? У меня, да и у него, наверное, нет статистики, проливающей свет на то, скольким людям помогли его последователи. Но мы хорошо знаем, что в Китае на протяжении нашей жизни сотням миллионов людей удалось перешагнуть черту бедности благодаря массовым инвестициям, в первую очередь с Запада.
Любая попытка создания рациональной системы морали, будь то утилитаризм или деонтология, упирается в проблему, которую первым сформулировал шотландский философ Дэвид Юм: мы не можем найти способа перескочить логическую пропасть между существованием и долженствованием, между фактом и ценностью. Из существования в нашем мире утопающего и голодающего никак, сколько бы мы ни изощрялись, объективно не следует необходимость первого вытащить, а второго — накормить. Ввиду нашей неспособности выстроить через эту пропасть мост мы обычно довольствуемся мысленно перекинутым канатом. Как отмечает Джон Грей, Сиджвик, предшественник Сингера, утверждал, что существуют две одинаково последовательные системы морали: эгоизм и альтруизм, но у нас нет объективного критерия для выбора между ними. Такой критерий может дать лишь божественная санкция, в которую сам Сиджвик не верил. Кант, выстроив свою систему, не нашел иного выхода, кроме как постулировать ей небесного гаранта.
Моя ошибка, о которой я упомянул выше, заключалась в том, что я судил о платформе Сингера с позиций Канта, в то время как у этих двух систем не только мало общего, но и масса взаимоисключающего: это все равно как если бы скворцы критиковали диету мышей. Но на практике компромисс неизбежен, на что указывали такие видные философы, как Бернард Уильямс и Томас Нагель. Прежде всего, любая реалистическая система морали должна признавать льготный статус наших родных и близких, иначе она будет слишком хороша для этого мира. Кроме того, система Канта, даже если смягчить ее наиболее острые углы, совершенно неприменима на государственном уровне, где поневоле приходится иметь дело с большими группами людей и ограниченными возможностями дележа предполагаемой пользы. С другой стороны, на бытовом уровне мы обычно имеем дело с конкретными людьми, и строить наши отношения с ними на основе арифметики счастья — бесчеловечно.
