Юбилейные годы пошли чередой. Не успели отметить столетие начала Первой мировой, как надвигается семидесятилетие победы во Второй, и уже понятно, кого не пригласят на совместные торжества, кто обидится и примется еще пуще бить своих, чтобы чужие боялись. Но даже если бы и пригласили, недоразумение остается, потому что разные стороны праздновали бы разные победы.
В далеком году прошлого тысячелетия, когда я закончил школу, я уже подозревал, что не все произошло в точности так, как меня учили. В частности, я прекрасно знал, что была Вторая мировая война, что Великую Отечественную наскоро придумали в пропагандистских целях, но общая картина конфликта не складывалась у меня в уме десятилетиями, несмотря на освоение разрозненных фактов.
В Советском Союзе, по понятным причинам, просто не писали об этой войне как о едином целом, а во время неподцензурной передышки, которая теперь закончилась, так и не наверстали упущенного.
Я вспоминаю, что в первые годы либерализации раздавались призывы, в том числе со стороны известного писателя Виктора Астафьева, написать наконец откровенную историю ВОВ, но — даже если бы такой проект был осуществлен, он бы только зацементировал господствующее невежество, потому что без возвращения советско-немецкого конфликта в мировой контекст нет никакой возможности понять, что именно произошло.
Чтобы осознать это, достаточно совершить простой мысленный эксперимент, перенесясь в Польшу. Польша была первой и в известном смысле главной жертвой войны, лишившись в ней до 20 процентов своего предвоенного населения, и она всегда оставалась прямой ее участницей: героический штурм укрепленного монастыря на Монте-Кассино 2-м польским корпусом генерала Владислава Андерса навсегда остался в истории и в национальной памяти. Но это был все-таки эпизод Второй мировой, а Великая Отечественная вызовет в польской памяти лишь катынскую трагедию, оккупацию восточных территорий и последующее порабощение на 45 лет. Каким образом возможно для Польши совместное празднование двух столь разных побед?
После 1 сентября 1939 года, когда нацистские войска напали на Польшу, и до 22 июня 1941 года, когда они напали на СССР, советские граждане получали из газет весьма невразумительные и не складывающиеся в общую картину сведения, но отрицать, что в Европе идет реальная война, даже советские газеты не могли. Поскольку при этом соблюдался вполне дружественный нейтралитет в отношении Гитлера, агрессия повергла советское руководство в растерянность: срочно нужно было как-то назвать случившееся, отмежевавшись одновременно от предыдущей фазы, которую СССР начал совместно с Гитлером, вторгнувшись в Польшу, страны Балтии и Румынию. Искать далеко не пришлось, и уже 22 июня термин появился на страницах «Правды», хотя на его укоренение в народном сознании ушло около года.
В такой номенклатуре не было бы ничего порочного, если бы изначально было понятно, что под ВОВ понимается восточная кампания Гитлера в единой и общей войне: именно так это видели в Берлине. Но понималось это в СССР, конечно, не так: военные операции союзников и понесенные ими жертвы старательно преуменьшались, их помощь большей частью замалчивалась (хотя она была ослепительно очевидной и для участников военных действий, и даже для части гражданского населения), а победу отметили водружением советского флага на рейхстаге, что было сделано, конечно же, по предварительной договоренности и к большому огорчению союзных войск, которым приказали остановиться на Эльбе. После войны миф о том, что победа была одержана исключительно советским народом под мудрым руководством известно кого, продолжал эволюционировать — вплоть до того, что молодое поколение в ГДР в основной своей массе было уверено, что их отцы сражались против Гитлера именно в Великой Отечественной.
Базовое содержание понятия «Великая Отечественная война», следовательно, таково. Советский народ понес самые большие жертвы и заплатил эту цену за победу, которую одержал фактически самостоятельно: помощь союзников, как военная, так и материальная, решающего влияния на ход событий не оказала. Участие этих союзников, как я помню еще из школы, свелось к открытию «второго фронта», которое они в любом случае затягивали с целью ослабить Советский Союз и самим пожать как можно больше плодов победы.
Советские войска спасли всю Европу от фашистской чумы, но она, конечно, неблагодарна и этого не помнит.
Сюда можно также отнести дежурные жалобы на то, что на Западе историю искажают, наши подвиги в школьных учебниках практически не упоминают, нашу победу маргинализируют. Ссылок на учебники обычно не следует.
Претензии подобного рода заслуживали бы внимания, если бы адресовались не к мифическим школьным учебникам, а к серьезным историческим трудам, вышедшим на Западе. А серьезных трудов, конечно же, немало. В этой связи особенно интересно, что на фоне отчаянных призывов к правде о ВОВ никому не пришло в голову просто перевести свежеизданную тогда (1989) замечательную книгу видного британского историка Джона Кигана «Вторая мировая война», хотя его же книгу о Первой мировой годы спустя перевели с немалым резонансом. Из всех прочих подобных обзорных работ она выделяется компактностью и лаконичностью: практически никакой политики и идеологии, исключительно факты и анализ стратегий и операций. Война предстает перед нами во всем ее единстве, и с убедительностью демонстрируется, что она была выиграна совместными усилиями — ни одна из союзных сторон не вправе претендовать на решающую роль в победе. Но она вполне могла бы быть проиграна именно благодаря поведению советской стороны — накануне и в первые месяцы после вторжения.
Всей правды я в любом случае здесь не перескажу, не тот формат, но кое-какие пункты достаточно очевидны. Сталин, конечно же, с самого начала понимал глобальный характер войны: он первое время держал на Дальнем Востоке внушительную группировку войск на случай японского вторжения и переправил ее на запад лишь после того, как получил заверения от своего агента Рихарда Зорге, что агрессии со стороны Японии опасаться не приходится. О Японии вспомнили уже после немецкой капитуляции, направив войска в Манчжурию против Квантунской армии, хотя после стратегических и ядерных бомбардировок японских городов никакой реальной нужды в этом не было. Но все же пригодилось: у Японии отняли южную часть Сахалина и Курилы и к тому же методично демонтировали и депортировали промышленность самой Манчжурии, наиболее развитой территории Китая, под предлогом репараций — хотя чем виноват Китай, воевавший на стороне союзников?
Возвращаясь к упрекам в адрес пресловутых учебников: давно пора обратить внимание на свои собственные. В тех, по которым учился я, не было даже упоминания о битве у атолла Мидуэй, где военно-морской флот США наголову разбил превосходящие силы японского и добился перелома в ходе войны на Тихом океане, и ни слова о битве за остров Лейте, самом крупном за всю историю морском сражении. А если кому-то покажется, что тихоокеанский театр был маргинальным, пусть поищут в советских учебниках сведений об африканских операциях Роммеля и Монтгомери, о высадке в Сицилии и о том же Монте-Кассино, о кровавой битве в Арденнах. И не уверен, что с советских времен многое в этих учебниках изменилось.
Не подлежит сомнению, что Советский Союз понес в этой войне самые крупные потери, как на фронте, так и среди гражданского населения, но это предмет не гордости, а позора.
Уже в первые месяцы после нацистского вторжения были взяты в окружение и попали в плен миллионы советских солдат, три миллиона погибли почти сразу в концлагерях от голода и холода. Это стало следствием, с одной стороны, полной неподготовленности страны к войне, а с другой — сталинской стратегии «ни шагу назад», запрещающей военачальникам даже тактические отступления. В Сталинграде (о котором, кстати, любой учебник упоминает) Гитлер, к счастью, перенял эту стратегию: 6-я армия Паулюса вполне могла выйти из окружения и не сделала этого лишь по прямому приказу из Берлина.
О влиянии военных операций союзников на общий ход войны можно было бы спорить, но невозможно спорить о влиянии лендлиза, огромных поставок США Советскому Союзу, осуществленных в долг, который этот последний вскоре сам себе простил. Это решающий аргумент в любом споре, если приводить не денежные суммы, которые потом надо, пыхтя, поправлять на инфляцию, а списки поставок: 400 000 грузовиков и джипов, 12 000 бронированных машин (в том числе 7000 танков), 11 000 самолетов и вертолетов и более полутора миллиона тонн продовольствия. Но есть еще одна цифра, которую редко найдешь в подобных списках и которую приводит Киган: 13 миллионов пар валенок, изготовленных в США по представленным Москвой параметрам. Без этих валенок и грузовиков никакого знамени над рейхстагом не было бы.
Война, конечно же, была мировой, даже если ограничить ее территорией СССР, где помимо немцев воевали румыны, итальянцы, венгры, финны и даже добровольческая дивизия из нейтральной Испании. В Китае 70-летие победы, и уж точно не 9-го мая, впервые за много лет отметят военным парадом. Она никак не может быть Отечественной хотя бы потому, что украинцы, пострадавшие в ней гораздо больше россиян, уже не имеют доли в тогдашнем отечестве и не желают ее иметь. Она была мировой уже хотя бы потому, что Сталин, отказывая в помощи Варшавскому восстанию, прекрасно понимал, что целью польских патриотов было установление контроля над собственной страной, чему он намеревался воспрепятствовать.
Любая попытка приватизации истории, традиционно осуществляемая под заголовком «История нашего отечества», представляет собой насилие над историей: это попытка проложить границы по неразрывной ткани знания. Построенные на таких попытках учебники пестрят территориальными и культурными аннексиями и репарациями. Исправление — обычно длинный и мучительный процесс, но по крайней мере вернуть Великую Отечественную в лоно Второй мировой — куда проще, чем вернуть Крым Украине, и это, может быть, первый шаг к национальному прозрению. Каждый, кто путешествовал по небольшим городкам Европы или Америки, запомнил обелиски на центральных площадях со списками павших. Настало время внести их и в списки победивших, общие для всех.
