В отличие от большинства комментаторов ноябрьско-декабрьского валютного кризиса, не могу похвастаться уверенным прогнозом его последствий. Разумеется, довольно быстрая и почти двукратная девальвация национальной валюты не может не отразиться на экономике РФ, и основания предполагать, что влияние это будет сугубо положительным, сейчас может быть только у должностных лиц (в силу должностных инструкций), у штатных оптимистов на договоре (в силу договора) и у внештатных оптимистов (в силу глупости). Впрочем, даже сейчас, в конце декабря 2014 года, уверенное предсказание перерастания девальвации в системный банковский кризис, в банковскую панику — видимо, за пределами очевидного и предсказуемого.
Во всяком случае, ранее января 2015 года для такого прогноза нужно больше оснований, нежели подозрительные разговоры у банкоматов.
Напротив, предсказать спад деловой активности, который последует за валютной паникой середины декабря, можно и даже необходимо — с некоторыми уточнениями. Падение рубля состоялось, и в этом нет необходимости сомневаться, главным образом, в силу снижения цен на главные экспортные товары России — нефть и нефтепродукты. Если бы волшебным или, напротив, прозаическим образом Банк России удерживал бы курс на некотором условном уровне, все, что ждет экономику с I квартала 2015 года на неопределенный пока срок, — ликвидация ранее сделанных неактуальных инвестиций, резкое повышение оценки любых деловых рисков, стремление предпринимателей по возможности уйти в менее рисковые активы и юрисдикции (то есть все то, что принято описывать как спад ВВП, снижение деловой активности и увеличение оттока капитала), — в любом случае было бы неизбежно. Среди аналитиков со ссылкой на формальность, экзогенный шок от падения нефти, уже сейчас принято описывать будущий спад как внециклический. Однако несложно показать, что это именно формальность: сам по себе шок лишь усилит глубину и увеличит длительность начавшегося в 2013 году спада, признававшегося циклическим, — и структурным в России он объявлялся только благодаря структурным проблемам в экономике, которые не позволяли рассчитывать на скорый и плавный циклический подъем: на фоне тех же событий в остальных крупных мировых экономиках от США до Японии он ожидался бы уже в 2015 году. Сейчас мы можем лишь предполагать, какой вклад в будущую рецессию внесла именно девальвация в том масштабе, в котором она произведена и произошла, а что от поведения или бездействия российской власти на практике не зависело.
При этом основания для довольно расхожих сейчас мыслей вроде «глубина девальвации есть оценка недоверия действующей власти со стороны рынков», «санкции обвалили рубль» и «курс рубля есть плата России за конфликт с Украиной и с Западом», конечно, есть. Но чисто механистическое понимание происходящего ничего не дает. Да, масштаб ухода в долларовые и евроактивы, технически обеспечивший обвал курса в декабре, определен оценкой истории России со стороны населения, среди которого немало предпринимателей и собственников бизнесов. Однако среди странностей кризиса 2014 года — а в нем немало необычных, хотя и объяснимых моментов: чего стоит, например, гомерический потребительский бум в Москве с угрозой обрушения перекрытий в подмосковной IKEA и истерической скупкой бытовой техники на последние деньги, — наиболее интересна та, что характеризует участников происходящего
Валютная паника декабря 2014 года — видимо, первый в истории кризис, в котором его политический механизм может быть значимее, чем технические подробности и макроэкономическое объяснение.
Оно достаточно банально, по крайней мере для картины декабря: от обвала нефтяных цен в момент отказа ЦБ поддерживать курс вряд ли кто-то, в том числе и сам ЦБ, ждал какого-то другого результата; во всяком случае нет причин считать, что Банк России результатом сейчас сильно недоволен. Дело в том, что кризис, по существу, происходит внутри самого государственного аппарата в широком смысле.
Неоднократные указания Банка России на то, что характер вакханалии валютному кризису придало активное участие населения, не отменяют более широкого соображения. Большая часть денег, активов, полномочий на принятие решений, компетенций в оценке разного рода рисков в ходе декабрьского валютного кризиса находились и находятся в государственном секторе экономики. Вклад в узком смысле «населения» в отрицательное сальдо капитального счета, явно превышающее по итогам года $130 млрд., составил немногие десятки миллиардов долларов; отделить от всего «населения» частных предпринимателей, для которых рубли, конвертированные в валюту (пусть даже и наличную), являются не личными сбережениями, а деньгами их предприятий, в той же мере невозможно, в какой владелец любого бизнеса в РФ, кроме высокопрофессионального, вообще не может отделить личные деньги от корпоративных. В остальном же практически во всех событиях декабря битву за курс вели друг с другом представители одного и того же государственного сектора экономики.
Мало того, с большой вероятностью «экономические диссиденты» во властных структурах РФ (по месту работы части их идеологической верхушки назовем их «академики»), имеют довольно косвенное отношение к валютной панике. Можно предполагать, что в ее разгар администрация президента, особенно привечающая академические регалии, и пыталась играть свою партию в этой игре, но во всяком случае не видно, чтобы в этом кто-то преуспел. Напротив, если отрешиться от категории «полноты осознанности действий» и «соответствия результата замыслу», то валютная паника декабря 2014 года — абсолютно рукотворные события. А как, в общем-то, относиться к событиям, определяющее участие в которых имели правительство РФ, Банк России, три крупнейших госбанка (Сбербанк, ВТБ, Газпромбанк) и десяток крупнейших госкомпаний (Роснефть, Газпром, Транснефть, РЖД, Росатом, Ростех и т.д.)?
Кроме того, влияние госбанков, поддерживаемых всей мощью российского государства после кризиса 2008 года, на экономику в 2013–2014 годах достигло локального пика.
Несмотря на то, что предполагаемым механизмом трансформации девальвации в спад ВВП является необходимость экстренного погашения части внешнего долга и корреспондирующего спада инвестиционной активности (санкции, риски странового рейтинга и политические риски, очевидно, лишь усиливают происходящее, но не определяют его смысла) не только государственными, но и частными компаниями, — банковский и даже в большей степени госбанковский канал поступления капитала в РФ в 2009–2012 годах из-за рубежа был очевиден и преобладал.
Рубли, участвовавшие в валютной панике декабря 2014 года, двигались по большей части по указанию агентов, контролируемых государством, доллары — в целом, тоже; траекторию движения средств в системе определяли также преимущественно государственные агенты, как устанавливавшие препятствия, так и прокладывавшие дорогу тем или иным операциям. Участие «Норникеля», «Альфа-Банка» или даже Романа Абрамовича в кризисе было, видимо, настолько второстепенным событием, что их никто даже не заподозрил в заговоре. При этом принятие в самом неудачном и конфликтном виде закона о «деофшоризации» (о контролируемых иностранных компаниях), который Владимир Путин пытается дополнить пока загадочной «офшорной амнистией», вполне позволяет делать именно такие предположения, хотя и очень умозрительные: капиталисты, не дожидаясь 2015 года, бегут из страны, избавляясь от рублей, почему нет.
Но нет. Встречались на просторах блогосферы даже версии в духе «Миллиарда лет до конца света» (рубль обрушила некая благая и неведомая Мировая Сила, снижающая таким замысловатым путем вероятность ядерного конфликта с участием РФ). Авторство США в происходящем видит, кажется, никак не меньше чем каждый пятый комментатор. Но вот соображения «олигархи обвалили деревянный» — нет. Кто бы ни был злодей, в списке Forbes его нет — это определение, вынесенное самим народом в ходе стихийного самосуда (вердикта пока, слава Богу, нет). Скорее всего, сама власть и обрушила, полагает большинство, в силу ротозейства и головотяпства — вряд ли в такую неприятную историю кто-то полезет обдуманно. Да даже и сдуру — вера в исходную запланированность девальвации как части исполняющегося по графику тайного плана противоречит и нервной реакции предполагаемых алхимиков, и народным знаниям о том, что и как обычно все эти люди планируют: попыток превращения дряни в золото от власти не ждут уже несколько лет, да она и сама не очень поощряет антинаучные эксперименты в этой сфере.
Народонаселение РФ, как и любое другое народонаселение, в силу множества причин очень нечасто выглядит правым в своих определениях экономических процессов. Но мои соображения на этот счет во многом совпадают с предполагаемыми народными.
С моей точки зрения, все, что пока продемонстрировала валютная паника, — это очевидную дискоординацию работы государственного аппарата.
Для противников советской/российской власти добавлю утешительное — дискоординацию с признаками распада. Сторонников тоже есть чем утешить — видимо, редко когда распад такого рода приводит к социальным переустройствам, революциям и катастрофам, обыкновенно в таких случаях народ безмолвствует, тогда как в государстве, сотрясаемом кризисом управления изнутри, его функционерам не до рефлексии: видел бы народ, как нас трясет, убежал бы в ужасе. Но выживем, конечно, хотя и непонятно как.
В сущности, главный сюжет, который критики власти полагают «спусковым крючком» декабрьской валютной паники, сюжет с загадочным кредитованием на 625 млрд. руб. «Роснефти» — именно о дискоординации, а не о заговоре. Нет оснований полагать, что ключевые игроки, чьи действия на рынке денег значимы для курса рубля, не владели общими параметрами происходящего, — с большой вероятностью, все знали все. Зато можно с большой уверенностью утверждать: смысл эффектной «цыганочки с выходом» президента Роснефти Игоря Сечина к рефинансированию компании из Банка России был воспринят во всех других houses of power России от Сбербанка до администрации Воронежской области совсем не так, как это полуофициально объясняла организовывавшая «заем свободы» команда Эльвиры Набиуллиной. Началось это непонимание совсем не вчера. Не только «второй китайский контракт» Роснефти (2014 год), но и ее «первый китайский контракт» (2009 год, по всем признакам именно его проблемы косвенно решались в ЦБ в разгар кризиса) не были толком поняты другими участниками властной кооперации и зачастую не одобрялись. Но в декабре 2014 года все сошлось со всем — и в итоге вылилось в весьма уморительный коллективный поиск с участием Службы внешней разведки, ФАС и разве что не Россельхознадзора «спекулянтов на валютном рынке», посмевших посягнуть на национальное достояние, российский рубль. Поиск был, по многим признакам, удачным, итоги его тщательно засекречены. И именно после этого в Кремле и в Белом доме начались совещания администрации президента, правительства и ЦБ с участием компаний-экспортеров (большинство из которых аффилированы с государством) и госбанков, на которых все стороны клятвенно обещали друг другу хранить рубль как зеницу ока, выделять ему усиленное питание и беречь от комаров, убирать со сквозняка и осуществлять влажную уборку с хлорамином; почти уже похороненный рубль после этих слов немного воспрял, но про его выход с больничного коллектив клиники пока что даже и не заикается.
При этом никаких внятных признаков заговора российского государства против национальной валюты, который в иных обстоятельствах можно было бы предположить (и даже предполагалось — в конце концов, для экспортоориентированных производств в каком-то смысле искусственно ослабленная национальная валюта является среднесрочно действующим допингом, применение которого, однако, имеет массу неприятных побочных эффектов), тоже не обнаруживается. Рубль — тема, в отношении которой именно внутри российского государства существует целый спектр суждений и схем, почти никогда не совпадающих друг с другом. Можно сделать даже более жесткое утверждение: декабрьская валютная паника показала, что в вопросах чисто экономических в российской экономике, при всей ее огосударствленности благодаря банковской экспансии 2009–2012 годов, никакой «вертикали власти» нет, деньги — это слишком интимный для каждой части государственной корпорации вопрос, чтобы над ним имело власть начальство.
Иными словами, если бы власть была жесткой сплоченной когортой, объединенной общим интересом и подчиненной общей системе координации/управления, декабрь 2014 года был бы невозможен.
В конце концов, у вас в кошельке дензнаки не поедают друг друга и не выскакивают из кошелька на волю сами по себе. Да и в целом — в большинстве стран с типичными авторитарными режимами валютные кризисы не редкость, но, как правило, они случаются по другим сценариям: примеры Белоруссии, Казахстана, Узбекистана показывают, как это бывает обычно. В России это несколько необычно: имея почти все возможности управлять курсом в масштабах, существенно более широких, чем произошедшая девальвация, государство в силу кризиса управляемости столкнулось с неспрогнозированным результатом и сейчас ведет довольно яростную, хотя и чисто внутреннюю полемику о том, что с этим результатом дальше делать.
Скорее всего, ничего не придется делать: несмотря на шок и госаппарата, и граждан от происходящего, какой-то особенной катастрофы девальвация рубля принести сама по себе не должна, и с большой вероятностью ее вклад в достаточно умеренный (во всяком случае, в сравнении с тем, что принято именовать «катастрофой» в среде экономистов — 20–30% снижения ВВП и более) спад в экономике в 2015 года будет также скромным. Гораздо интереснее и, на мой взгляд, важнее наблюдение за тем, как госсектор экономики будет обсуждать внезапно обнаруженный фасон нового платья короля и какие выводы из происходящего будут извлекать основные действующие лица.
При всей условности аналогий, такого рода «странные кризисы», как в декабре 2014 года, советская экономика демонстрировала в 1988–1989 годах.
И как раз после этого (и это наихудшим образом описанный экономическими историками отрезок для российской/советской экономики: 1990–1992) на фоне политических потрясений появилось то, что потом превратилось в новые постсоветские экономики. Падение рубля, сейчас видящееся нам концом света, дальнейшим ходом событий вполне может быть низведено до запоминающегося, но рядового эпизода истории — особенно если национальную валюту поддержит малопредсказуемая нефтяная конъюнктура, а внутри госаппарата обнаружатся резервы для временного «мобилизационного» восстановления управляемости рынком денег, тем более, что примерно в этом ключе сейчас в Кремле и предполагают действовать. Но с не меньшей вероятностью трагикомический потребительский карнавал накануне большого поста скрывает более интересные процессы, чем простое стечение неблагоприятных обстоятельств для сильно заигравшейся элиты. Его-то, вероятно, можно преодолеть неприятными, но терпимыми жертвами.
А вот те закономерности, которые меняли советскую экономику в 1980-х и взаимодействовали с социальными, политическими и культурными изменениями в советском мире, — вряд ли умиротворятся сжиганием денег в пользу воображаемых духов. И пусть даже речь идет о сжигании не бутафорских денег, как это принято у китайцев, а настоящих рублей, а то и долларов, — этим тоже от этой дружелюбной для одних, беспощадной для других сущности не откупиться.
