04.12.2014

Алексей Цветков Дело было в Фергю­соне

Отношения между Россией и США на протяжении по крайней мере последних 10 лет отличаются двойной асимметрией — я имею в виду не дипломатию, а взаимный интерес среди населения обеих стран. С одной стороны, до прямого вмешательства во внутренние дела Украины, аннексии Крыма и поддержки донбасских сепаратистов интерес к России в США был довольно прохладным, в то время как интерес России к Америке был неизменно пристальным, хотя и по-разному мотивированным в разных идеологических сферах. С другой стороны, в США и на Западе в последнее время опубликованы книги (не говоря уже о текущей журналистике), демонстрирующие неплохое понимание сегодняшних российских реалий, тогда как в России, по целому ряду причин, ничего подобного в отношении Америки не наблюдается и пока не ожидается.

Зеркалом этого парадокса стала история с чернокожим юношей Майклом Брауном, которого 9 августа застрелил белый полицейский Даррен Уилсон в Фергюсоне, предместье Сент-Луиса в штате Миссури. В данном случае меня меньше всего интересует освещение этого инцидента в официальных российских СМИ, но либеральная пресса, на мой взгляд, продемонстрировала прискорбную некомпетентность — частично из-за недостаточного понимания реалий, но в значительной мере из-за невнимания к демографическому или, если уж не прятаться за эвфемизмом, расовому контексту. 

Я хочу попытаться, насколько мне это под силу, вступиться за реалии и контекст.

Что касается самой истории, то она, в минимальных подробностях, такова. Майкл Браун вместе с приятелем шел по улице, судя по всему после того, как принял участие в мелком ограблении магазина. Уилсон попытался его задержать, и в ходе этой попытки убил его несколькими выстрелами, в т. ч. двумя в голову. Такое применение оружия полицейским в принципе разрешено, если они подозревают наличие оружия у задержанного и угрозу собственной жизни, но оружия у Брауна обнаружено не было. В связи с этим среди афроамериканского (но не только) населения по всей стране прокатилась волна протестов, кое-где сопровождаемая насилием и мародерством. Окружной прокурор Роберт Маккаллок мог передать дело в суд и предоставить жюри присяжных решить вопрос о виновности или невиновности Уилсона. Однако он воспользовался другой возможностью, предоставленной ему Конституцией США, и поручил так называемому «большому жюри» решить вопрос о предъявлении Уилсону обвинений. Жюри решило обвинений не предъявлять, и это привело к новой вспышке волнений.

В сообщениях об этом решении и последующих беспорядках прогрессивные российские СМИ показали себя не с лучшей стороны. Сайт meduza.io попытался составить объективный фоторепортаж, но уже в первом абзаце споткнулся, объявив, что Уилсона оправдал некий суд. Радио «Свобода» организовало по этому поводу беседу более компетентных комментаторов, но и они, на мой взгляд, не внесли ясности, и в ходе разговора неизменно всплывает все тот же «суд» и «жюри присяжных» — первое неверно совершенно, второе — верно только отчасти. Кроме того, сетуют на отсутствие адвокатов, что в данном случае совершенно неуместно. Что же на самом деле предпринял прокурор?

Прежде всего, он мог просто собрать улики и передать дело в обычный суд. Почему он этого не сделал, мы можем только гадать. Как правило, улики должны быть достаточно весомыми, чтобы прокурор имел высокий шанс выиграть дело, то есть добиться, чтобы присяжные сочли подсудимого виновным хотя бы по одному из предъявленных пунктов. В противном случае дело пополняет список его профессиональных неудач и отражается на его карьере. И аналогичная, хотя и полностью противоположная задача стоит перед защитником. Тут я резко расхожусь в мнениях с Александром Генисом в упомянутой беседе на «Свободе», считающим, что любой участник суда добивается «правосудия»: у прокурора, который этого добивается, налицо когнитивный сдвиг, он воображает себя судьей. 

Правосудие — цель судебного процесса в целом при условии, что каждый его участник правильно играет свою роль, и в этой игре цель прокурора — добиться обвинительного заключения, а защитника — оправдания.

Как бы то ни было, Маккаллок прибег к иной тактике: он передал дело в так называемое «большое жюри». Хотя оно набирается из того же пула, что и обычная коллегия присяжных, его цель совершенно иная: определить достаточность улик для предъявления обвинения. Вопреки всем ошибкам и догадкам, это жюри ни в коей мере не берет на себя функции суда, оно не может ни осудить, ни оправдать кого бы то ни было. Его деятельность не подпадает под конституционный запрет «двойной опасности», согласно которому человека нельзя дважды судить за одно и то же преступление, поэтому предъявление уголовного обвинения Даррену Уилсону все еще не исключено — допустим, если власти назначат для этой цели специального прокурора. Отсутствие на процедуре адвоката, которое затрудняются объяснить участники беседы на «Свободе», вполне закономерно ввиду отсутствия подсудимого.

Созыв такого большого жюри совсем не обязателен, а его исход почти всегда предсказуем: среди юристов популярна шутка одного ньюйоркского судьи о том, что компетентный прокурор может уговорить жюри предъявить обвинение бутерброду с ветчиной. Как отмечает в New York Times Бен Касселман, в 2010 году федеральные прокуроры представили в большое жюри 162 тысячи случаев, и обвинение не было предъявлено лишь в 11 из них. Возникает сразу два вопроса: почему Маккалок отдал дело на рассмотрение большому жюри, и почему оно пришло к такому маловероятному заключению?

Ответ на первый вопрос угадать, видимо, достаточно просто. Прокуроры стараются поддерживать хорошие отношения с полицией, и проще всего снять с себя ответственность за предъявление обвинения полицейскому путем возложения этих неприятных функций на большое жюри. С ответом на второй сложнее, поскольку выводы напрашиваются печальные. Отвечая на вопросы студентов-юристов о том, что в данной сессии большого жюри необычного, профессора юридической аспирантуры Колумбийского университета Джеффри Фейган и Бернард Харкурт утверждают: необычно все. Как правило, прокуроры предъявляют членам жюри некоторое количество улик и дают возможность опросить нескольких свидетелей обвинения. В данном же случае на них обрушили целую лавину самых разнородных улик и показаний, свидетели обвинения были подвергнуты перекрестному допросу (неслыханная в такой ситуации процедура, обычно прерогатива защитника на суде), а «мишени» (target — так называют в этом процессе человека, который подсудимым пока не является), Уилсону, предоставили возможность часами давать показания в свою пользу, и его-то как раз перекрестному вопросу не подвергали, что совершенно нетипично. Напрашивается вывод, что прокурор выступал в данном случае не просто в роли судьи, а в роли адвоката.

Хорошей иллюстрацией для пытливых умов здесь будет сводная таблица показаний свидетелей, изготовленная персоналом телекомпании PBS, из которой прокомментирую только один пункт. Уилсон утверждает, что Браун шел к нему навстречу в угрожающей позе, с опущенными руками, возбуждая подозрение, что он намерен извлечь оружие. Из таблицы, однако, видно (предпоследняя колонка), что по утверждению подавляющего большинства очевидцев руки Брауна были подняты, что свидетельствовало о его намерении сдаться, и стрельба на поражение в такой ситуации не была оправдана. Подобные свидетельские показания как правило очень ненадежны, но разбираться в этом пристало коллегии присяжных на суде, а не большому жюри, приведенному в замешательство лавиной противоречивых данных.

Судить о том, должно ли было такое решение привести к новой волне массовых беспорядков, невозможно без учета контекста, в первую очередь отношений афроамериканского населения с полицией. 

Я ни в коей мере не оправдываю выходы за пределы законного протеста, такие как поджоги и мародерство, но не секрет, что эти отношения остаются крайне напряженными, и все, что воспринимается как злоупотребление, может привести к взрыву.

И доходы, и имущественное положение афроамериканцев сильно уступают медианным по стране, живут они, как правило, в бедных районах, где полиция предсказуемо ожидает более высокой преступности, чем в зажиточных, а следовательно, и ведет себя иначе. Человек, живущий в гетто, гораздо чаще подвергается спонтанному задержанию и обыску на улице, а поскольку цвет кожи становится подсознательным маркером в глазах полицейского (и не только белого полицейского), такому человеку приходится привыкать, что его внешний вид и расовые характеристики вызывают у стражей порядка превентивную подозрительность.

Преступность среди афроамериканцев ожидаемо выше средней, экономические факторы и районы проживания достаточная для этого причина. И тем не менее, именно в силу подозрительного цвета кожи, их доля в контингенте клиентов пенитенциарной системы непомерно высока даже с учетом этого фактора. По данным сайта ProPublica, шанс быть застреленным полицией для чернокожего американца в 21 раз выше, чем для белого. Не удивительно, что афроамериканские родители, независимо от уровня достатка и образования, с детства приучают своих детей к тому, что к ним будут относиться иначе, чем к белым, и презумпция невиновности в их отношении имеет куда более низкий порог.

У меня нет возможности приводить здесь всю обойму аргументов, но вот красноречивая иллюстрация. Потребление марихуаны среди афроамериканцев и белых приблизительно одинаково. Но поскольку чернокожих останавливают на улице и обыскивают гораздо чаще, они с большей вероятностью оказываются под арестом и судом по обвинению в незаконном обладании наркотиками, тюремный контингент таких заключенных, часто с юных лет, непропорционально высок, а тюрьма преподает уроки, от которых польза в нормальной трудовой жизни невелика. Тот факт, что США занимают первое место в мире по количеству заключенных, в значительной мере обусловлен именно этим обстоятельством.

Стоит ли удивляться, что чернокожее население нередко относится к полиции как к оккупационной армии? В том же Фергюсоне, где афроамериканцы составляют две трети населения, в полицейском корпусе, насчитывающем 53 человека, афроамериканцев всего 3 — они просто не желают подавать заявления на открывающиеся вакансии. Трагедия Майкла Брауна в данном случае была не столько бомбой, сколько детонатором, чему свидетельство реакция всей страны.