10.11.2014

Остап Кармоди Побег из Гипер­болеи

Вырыв воронку, […] личинка [муравьиного льва] зарывается в центре ее в песок, выставляя наружу лишь челюсти, и поджидает добычу; различные насекомые, чаще всего муравьи, а также пауки и др., ступив на край воронки, скатываются с песком внутрь ее и схватываются личинками. Если насекомое сильное и энергично выбирается из воронки, личинка бросает в него песком (трудно сказать, прицельно ли или наугад), выбрасывая его резкими движениями головы.

Из Википедии


Пятница, 31 октября, канун Дня всех святых. Рубль преодолел отметку 43 за доллар. Один раз, в среду, он ее уже преодолевал, но к полудню четверга Центробанк сбил его до 42, а потом и до 41. Помогло ненадолго: всего день, и вот он уже опять здесь. Еще совсем недавно, 27 сентября, Минэкономразвития прогнозировало, что при неблагоприятной экономической конъюнктуре доллар может подняться до 42,8 рублей. В 2017 году. Это называлось «стрессовым сценарием».

Пятница, 7 ноября, годовщина Великой Октябрьской революции. Рубль скакнул за 48, потеряв за одну неделю 12% стоимости. Интересно, как по мнению Центробанка называется такой экономический сценарий? Гусары, молчать.

Еще совсем недавно русская птица-тройка неслась вперед, с гиканьем нагоняя Европу. Они были еще далеко впереди, но расстояние быстро сокращалось. Аналитики, в том числе и западные, предсказывали, что через два-три десятилетия россияне догонят по уровню жизни французов. Теперь это выглядит маловероятным, хотя многие россияне наверняка продолжают в это верить. Но любому разуму, не промытому российским телевидением, ясно, что ничем хорошим для России все происходящее, скорее всего, не кончится.

Ситуация эта совсем не нова и для России не уникальна. В той же свободной Украине дела в этом отношении не лучше, а много хуже. И не только из-за войны — проблемы начались еще до нее, война их только ускорила. Экономика падает, инфляция растет, капитал убегает, хотя украинские власти строго-настрого запретили ему это делать. Официальная деловая активность замерла, зато, благодаря не слишком умным шагам Национального банка, оживился черный рынок валюты. Коррупция процветает, люстрации толком не проводятся, зато народ уже вершит расправы над проворовавшимися чиновниками и депутатами — пока, к счастью, относительно бескровные.

Да что Украина — эта ситуация повторяется снова и снова, уже не первую сотню лет, в большинстве уголков мира — в Бразилии, Турции, Индии, Китае.

Все слышали, что с середины XVIII века европейская экономика росла сумасшедшими темпами, за счет чего Европа и обогнала гораздо более развитые в Средние века Индию и Китай. Всем известно и то, что с середины XIX века экономика Российской империи росла еще быстрее европейской и Россия быстро догоняла промышленно развитые державы.

И то и другое — не совсем правда.

На самом деле, по данным ведущих мировых экономических историков — Ангуса Маддисона, Поля Байроша и других, — экономика Европы в XVIII–XIX веках росла по нынешним меркам буквально черепашьими темпами — на 1–2% в год. Но этого вполне хватило, чтобы в разы обогнать весь остальной мир. Потому что этот однопроцентный рост в год был стабильным из десятилетия в десятилетие, и даже не с Промышленной революции, а с эпохи Возрождения. При этом в остальном мире (за исключением Японии) периоды роста сменялись десятилетиями, а то и столетиями, стагнации и падения экономики.

Та же проблема преследовала и Россию, причем и в, как считается, лучшие ее времена. В первое десятилетие после реформ Александра II Россия действительно росла быстрее всех европейских стран, но уже в 1870-е рост сменился падением, которое продолжалось и в 1880-х. В 1890-х опять начался бурный подъем, но в начале XX века — снова серьезный кризис. Потом опять бурный рост, закончившийся войной и революцией, после которой советские экономические показатели еще 60 лет сравнивали с 1913 годом. Как в анекдоте про то, чем жизнь похожа на зебру: белая полоска, черная полоска, белая, черная, белая, жопа.

Рис. 1. ВВП некоторых европейских стран, 18701913. Россия — вторая сверху в начале и в конце графика.

Источник: The Cambridge Economic History of Modern Europe.

В итоге суммарный подъем российской экономики за 50 дореволюционных лет был очень средним, значительно меньшим, чем, скажем, немецкой или скандинавской, не говоря уж об американской. Да и тот был достигнут в основном за счет быстрого увеличения населения империи. Рост ВВП на душу населения (то есть рост благосостояния этого самого населения) был совсем плохеньким, из всех европейских стран медленнее подушевой ВВП рос только в Португалии. Иными словами, за полвека с 1862 по 1913 год разрыв в уровне жизни между Россией и Европой не только не сократился — он увеличился.

 

Рис. 2. ВВП на душу населения некоторых европейских стран, 18151913. Верхняя линия — Великобритания, нижняя — Россия.

Источник: The Cambridge Economic History of Modern Europe.

Очередной эпизод этого сериала мы, похоже, видим, и сейчас: как только всем стало казаться, что Россия скоро войдет в клуб богатых и демократических стран, она вместо этого вошла в пике. Который уже раз. Почему?

Схема простая: отсталая, но полагающая себя сильной страна влезает в какую-нибудь авантюру, обычно военную, будь то Крымская (1853), Японская (1904) или Афганская (1979) война, и терпит унизительное поражение, обнажающее все ее многочисленные проблемы. Необходимость реформ для выживания государства становится очевидной, и к власти приходят люди, понимающие: для того, чтобы конкурировать с Западом на равных, стране нужны современные общественные институты. Эти люди проводят финансовые, бюрократические, судебные и конституционные реформы. Страна начинает бурно развиваться. Иногда сразу, иногда с некоторым лагом — это зависит от разных факторов, главным образом от глубины ямы, в которой она оказалась, и степени последовательности реформ.

Реформы приносят первые плоды — население богатеет. Количество людей, у которых есть чего отнять, растет. И у тех, кто находится у и при власти, растет искушение перераспределить это в свою пользу. Они начинают тянуть одеяло на себя. Расцветает коррупция, откаты и отжимы становятся нормой. Самоуправление и независимые суды, мешающие «элите» забирать все, что плохо лежит, постепенно упраздняются — не юридически, так фактически. На конституцию и законы плюют с колокольни Ивана Великого. Развитие страны замедляется, а то и вовсе прекращается. Но ни народ, ни, тем более, элиты этого пока не замечают — ведь они богаты как никогда, а последствия структурного кризиса еще не проявились. Власти решают, что им все позволено, и впутываются в очередную авантюру, обычно военную. Народ их поддерживает — он наелся, и теперь ему хочется, чтобы его боялись-значит-уважали. Авантюра обнажает все накопившиеся проблемы, и страна опять проваливается в яму.

Почему всего этого не происходит в западных странах? Почему они развиваются хоть и медленно, но стабильно, и не скатываются в подобные порочные циклы? Потому что Запад — общество договора, где институты не разрушают ради личной сиюминутной выгоды. А Россия, Украина, Африка, Латинская Америка и большая часть Азии — Гиперболея, где люди не привыкли задумываться о будущем и живут по принципу «здесь и сейчас». Но не как буддийские монахи, для которых каждое мгновение равно Вечности, а как люди, для которых не существует не то что вечности, но даже и следующей недели.

Узники Гиперболеи не способны договориться друг с другом и обречены повторять собственные ошибки потому, что Гиперболея — система с положительной обратной связью. 

Чем меньше люди задумываются о будущем, тем оно менее предсказуемо. Чем менее оно предсказуемо — тем меньше смысла о нем думать.

Как было сказано выше, граждане большинства стран, в том числе и России и Украины, время от времени понимают, что так больше жить нельзя, и начинают строить надежные общественные институты: честные выборы, ограниченные полномочия исполнительной власти, свободную прессу, независимые суды. Но стратегические планы быстро уступают текущим надобностям, ради которых эти институты быстро раздербаниваются. Это похоже на пьяницу, наркомана или курильщика, время от времени честно пытающегося завязать, но каждый раз снова срывающегося в рутину вредной привычки.

Бороться с этим, как и с любой вредной привычкой, крайне сложно — именно потому, что для такой борьбы нужно иметь большой горизонт планирования, а проблема-то как раз и состоит в его отсутствии. Большинство стран, несколько раз обжегшись на безуспешном копировании западных институтов, решают идти своим уникальным путем, основанным на национальных традициях — хотя почему-то у всех таких стран этот уникальный путь очень похож на банальную авторитарную клептократию. За последние полвека только двум государствам удалось выбраться из институциональной ловушки и стать процветающими правовыми государствами, приближающимися по жизненным стандартам к Западу. Эти страны — Тайвань и Южная Корея. Да и в них относительно процветающее общество (которое пока только приближается к Западу, но не догнало его) существует лишь 20–25 лет — слишком короткий срок, чтобы говорить об окончательном успехе. Есть еще, правда, Сингапур и Гонконг, но это особые случаи, о них позже.

Некоторые спросят: «А как же Китай?» Да так себе. То, что Китай стал второй экономикой мира, обусловлено в первую очередь его громадным населением. А по уровню благосостояния граждан Китай пока даже близко не подошел к США и Европе и находится примерно на одном уровне с Ираком и Ботсваной. О правовом государстве, отсутствии коррупции (несмотря на регулярные казни) и, тем более, личных и политических свободах нечего и говорить. К тому же, по мнению многих экономистов, в Китае давно назрел жесточайший структурный кризис, который может разразиться в любой момент и по крайней мере на время положить конец мечтам о процветании.

Некоторые пьяницы и наркоманы, осознав неспособность самостоятельно справиться с пагубным пристрастием, прибегают к помощи провайдеров стабильности — то есть людей, которые не дадут им сорваться. Например, ходят к врачу или посещают собрания «анонимных алкоголиков». Со временем, по крайней мере в теории, они привыкают контролировать свои порывы и планировать свои действия, после чего могут прекратить эти визиты. То же происходит и с некоторыми странами — они, добровольно или нет, прибегают к помощи других стран для достижения институциональной стабильности.

В мире есть два главных провайдера демократических институтов: США и ЕС. Но действуют они очень по-разному.

Америка поступает примерно так же, как екатеринбургский фонд «Город без наркотиков»: ищет клиентов по принципу «На вас жалуются соседи? Тогда мы идем к вам!» и отучает их от недемократического поведения, приковывая наручниками к кровати. Особых успехов, как и у екатеринбургских борцов с наркоманией, этот метод не приносит.

Принято считать, что после Второй мировой войны США силой насадили демократию в Западной Германии и Японии. Если это и правда, то только частично: и в Германии, и в Японии до американской оккупации были очень сильные, полувековые, традиции реального парламентаризма и правового государства. Американцам пришлось не строить с нуля, а чинить сломавшееся. Там, где таких традиций не было — на Кубе, на Филиппинах, в Ираке, в Афганистане, — успехи американцев были, мягко говоря, гораздо скромнее.

Такими же неудачными, кстати, были и попытки англичан насадить британские общественные институты в своих африканских и азиатских колониях. Построить успешное общество удалось лишь в Гонконге и Сингапуре — потому что и там и там до прихода англичан были не сложившиеся общества с собственными традициями, а маленькие рыбацкие деревушки. Иначе говоря, если в Пакистане или Нигерии англичане приперлись со своим уставом в чужой монастырь, то в Гонконге и Сингапуре они сначала построили свой монастырь, и уже потом туда переселились люди, готовые жить по его уставу.

ЕС действует не так, как американцы. Он свои услуги никому не навязывает. Наоборот, клиенты сами записываются в очередь на прием — и далеко не каждого из них ЕС соглашается принять. К тому же, в ЕС никого не держат — страны, недовольные тем, что Евросоюз навязывает им свои правила, в любой момент могут из него выйти. Тем не менее ни Румыния с Болгарией, которых не пускают в Шенген, ни Чехия с Польшей, которым сократили дотации, ни Греция с Испанией, которым навязали крайне непопулярные реформы, выходить из ЕС и не думают. Потому что южно- и восточно-европейские страны изначально вступили в ЕС не столько из-за дотаций или свободной торговли с северо-западными соседями, сколько для того, чтобы гарантировать себе стабильное развитие. Португалия, Греция, Польша, Румыния слишком хорошо помнят собственную историю и понимают, что им нужен внешний сдерживающий фактор, кто-то, кто не даст им опять войти в штопор. Теоретически гарантируемые ЕС правовые институты могут обеспечить гражданам этих стран достаточно внешней стабильности, чтобы те смогли начать планировать свою жизнь не тактически, а стратегически. А это, в свою очередь, позволит им построить стабильное Общество договора. Получится ли это на практике, судить еще рано, хотя пока что успехи вышеназванных стран в построении такого общества несколько выше, чем у соседних, не входящих в Евросоюз, государств.

По той же причине стремится в ЕС и Украина. Не чтобы получить дотации, а чтобы укрепить правовые институты и не оказаться снова втянутой в дурную компанию. 

И даже не членство в ЕС, а просто перспектива такого членства может удержать ее на правильном пути — как иногда даже не врачебная помощь, а просто назначенный на следующую неделю прием у врача способен на время удержать алкоголика от срыва в запой. Механизм тут простой: само появление сверхважной и достижимой отдаленной цели заставляет мыслить стратегически. Хотя случается такое далеко не всегда — в конечном итоге все зависит от самого пациента.

По длинному и крутому склону песчаной дюны часто можно подняться только на четвереньках, отбросив лишнюю гордость. Тем, кто, увлекшись первоначальным успехом, слишком рано поднимается с колен, грозит опасность поскользнуться на сыпучем песке и съехать вниз в совершенно несолидной позе. Но и на четвереньках до верха доберется далеко не каждый. Очень помогает в этом вовремя протянутая сверху рука. Особенно когда снизу в тебя плюется песком хищная личинка муравьиного льва.