Много лет назад, когда я работал на радио, мы обсуждали на редакционной летучке повестку дня, и одной из предложенных тем был юбилей Ханны Арендт, ученицы Хайдеггера, автора трактата о тоталитаризме и гипотезы «банальности зла». Кто-то заметил, что вот, дескать, надо осветить — как-никак, а практически единственная женщина-философ, — и когда на моей физиономии невольно обозначилась гримаса недоумения, меня призвали к ответу. Имя Элизабет Энскомб ни на кого впечатления не произвело, а когда я, в поисках общей платформы, назвал Айрис Мердок, меня просто подняли на смех: ну да, известная писательница, но причем тут философия?
Между тем, Энскомб — философ с мировой репутацией, ученица и близкий друг Людвига Витгенштейна, много лет преподававшая философию в Оксфорде. Там же преподавала и Айрис Мердок — на днях, оказавшись в книжном магазине Barnes & Noble, я обнаружил в отделе философии два ее объемистых труда. К списку можно, не напрягая памяти, добавить Филиппу Фут из того же Оксфорда, а также ныне здравствующих американок Джудит Джарвис Томсон и Марту Нусбаум — повторяю, речь идет о звездах первой величины. Но спроси сегодня в России наугад вполне образованного человека, каких женщин-философов он помнит, и услышишь от силы имя все той же Арендт — или Юлию Кристеву добавит, кто уж очень образованный. Нередко при этом можно услышать короткую лекцию об ограниченных способностях женщин в этой области.
Дело в том, что философский компас России был изначально и нерушимо настроен на Германию и Францию, британская эмпирическая традиция оставила здесь слабый след, и под философией упорно понимается либо «система», полное и исчерпывающее объяснение вселенной без единого гвоздя, как у Гегеля, либо достаточно темный текст, состоящий исключительно из метафор, как у недавних французов. Между тем вот уже сотню лет параллельно действует совершенно иной способ философствования, так называемый аналитический, восходящий к Готлобу Фреге, Бертрану Расселу и тому же Витгенштейну и доминирующий в Великобритании и США, хотя и приобретающий все большую популярность на европейском континенте. Его приверженцы не выстраивают никаких универсальных систем, а занимаются решением конкретных вопросов, многие из которых были заданы еще на заре философской мысли.
И большинство женщин, отличившихся на философском поприще, принадлежит как раз к этому направлению — возможно, у них просто нет склонности к всеобъемлющим системам, и тут я вполне на их стороне.
Возникает вопрос, какая из этих школ, аналитическая или континентальная, имеет больше права на вековое философское наследие, чьи корни уходят глубже в прошлое? С одной стороны, он как бы решен изначально: аналитики, по крайней мере на первых порах, просто не обращали на это наследие внимания и начинали свою работу с «нулевого цикла», а Витгенштейн, как известно, вообще мало кого из классиков читал. С другой, аналитики состоят в явном родстве с эмпириками, Локком, Беркли и Юмом и все чаще воскрешают или оспаривают аргументы великих предшественников, в том числе Канта и светил средневековой схоластики. Именно внутри аналитической традиции воскрес интерес к самой фундаментальной области философии — метафизике, «науке» о существовании и несуществовании, тогда как в континентальной традиции он практически угас.
Ребекка Ньюбергер-Голдстин в своей новой книге («Платон в Гуглплексе: почему философия никуда не девается») прямо этот вопрос не задает, но по мере ее чтения ответ напрашивается, и он явно в пользу аналитиков. Вот об этой весьма необычной книге я и хочу рассказать, но вначале — несколько слов о ее авторе. Ньюбергер-Голдстин — по образованию философ и преподаватель философии, она училась у Томаса Нагеля, одного из современных светил в этой области, и опубликовала книги о Курте Гёделе и Спинозе, но широкую известность ей принесла ее деятельность в области художественной литературы. Параллель с Айрис Мердок была бы тут неверной: для Мердок беллетристика была как бы отдельной сферой, так что читатели, как показывает приведенный мной пример, могли и не подозревать о ее философской ипостаси.
У Ньюбергер-Голдстин водораздела нет: ее предыдущий роман назывался «36 аргументов в пользу существования Бога», причем все 36 были аккуратно приведены в конце.
За свое творчество она удостоена многих наград и почестей, включая престижную премию Мак-Артуров.
Что касается «Платона в Гуглплексе» (так называется штаб-квартира компании Google в Калифорнии), то книгу трудно отнести к установившемуся жанру: это историко-философский трактат, перемежаемый диалогами по модели платоновских, в которых неизменно принимает участие сам Платон. Замысел заключается в том, что Платон попал в XXI век и отправился в рекламное книжное турне со своим бестселлером «Государство», начав с посещения Гуглплекса, где он узнает о краудсорсинге и обзаводится собственной Chrome Book, а также поселяет в головы собеседников сомнение в том, что правильно прожитую жизнь можно выстроить на основе господствующего общественного мнения. В дальнейших сценах он вступает в споры с теоретиками детского воспитания, нейробиологами и т. д., порой подрывая изначально твердые убеждения своих оппонентов, но иногда и себе на пользу.
Почему именно Платон? Одного из доводов в его пользу сама автор не скрывает: Платон не считал женщин менее способными к философии, чем мужчины, в его Академии не было сегрегации по полу, что резко контрастировало с общим положением женщин в классической Греции. Но главный довод, конечно, не этот. В свое время английский философ Альфред Норт Уайтхед охарактеризовал всю историю западной философии как «примечания к Платону». С одной стороны это как бы абсолютная дань уважения, с другой — постоянный камень преткновения для представителей естественных наук. Хотя в истории науки случаются резкие ухабы, в целом ее комплекс знаний кумулятивен, то есть новые добавляются к старым, вытесняя устаревшие. Никому не приходит в голову сегодня начинать изучение биологии с ее пионера Аристотеля, тогда как в курсе философии Платон обязателен. Если со времен Платона в философии не случилось ничего существенного кроме подстрочных примечаний, какой вообще от нее прок? Многие видные современные ученые, в том числе физики Леонард Саскинд и Стивен Хокинг, считают, что время философии бесповоротно миновало.
Книга Ньюбергер-Голдстин представляет собой развернутое возражение Саскинду и Хокингу — в частности, она замечает, что сами ученые, отвергая магистральную философию, тут же принимаются выстраивать свою, доморощенную, порой игнорируя элементарные и давно согласованные правила. Собственно говоря, они даже не могут определить характер научного метода и область его применения без того, чтобы сослаться на какого-нибудь философа, то ли Карла Поппера, то ли Томаса Куна (оба, замечу, аналитики, ссылка на Хайдеггера была бы комичной). Именно в порядке полемики с учеными-противниками Ньюбергер-Голдстин вбрасывает Платона в самые актуальные дискуссии современности, стараясь продемонстрировать релевантность философского подхода и при этом как можно меньше добавляя к его известным нам высказываниям: так например, спор о детском воспитании опирается на «Государство», где этой проблеме уделено немало внимания.
Платон в качестве инструмента такой отповеди может показаться странным из-за сложившегося в нашем сознании штампованного образа этого философа: мы склонны думать о нем именно как о создателе всеобъемлющей философской системы, в которой наша земная жизнь есть лишь бледное отражение идеальных форм в идеальном пространстве; это высмеивал Рассел, а Поппер с полной серьезностью обличал платоновское идеальное государство как прототип тоталитарного. Но на самом деле Ньюбергер-Голдстин возражает и им, и Уайтхеду.
Уникальность Платона не в том, что он совершил раз и навсегда некие философские открытия, а в методе постановки вопросов и поиска решений, радикально новом по сравнению даже с его греческими предшественниками.
Учение об идеальных формах изложено в «Государстве», но в «Пармениде» Платон подвергает собственную доктрину резкой критике, ответа на которую не находит. А что касается самого идеального государства, то автор довольно ясно дает понять, что это просто мысленный эксперимент, утопическое построение. Платона на самом деле трудно поймать на слове, и он сам достаточно внятно объясняет, почему.
Исторические эссе, которыми Ньюбергер-Голдстин перемежает свои диалоги, в чем-то напоминают античную моральную археологию британского философа Бернарда Уильямса: она пытается восстановить оценку Платоном собственной деятельности, опираясь в значительной мере на его так называемое «Седьмое письмо» (Диону), которое многие исследователи считают подлинным. Рассуждая о собственном учении, философ, по существу, резко понижает в ранге все, что им написано, утверждая, что истина передается лишь личным общением, в данном случае от ученика к учителю: «Знакомство [с этим учением] должно быть скорее плодом длительного обучения самому предмету и тесного контакта, когда внезапно, как вспышка от зароненной искры, оно возгорается в душе и тотчас обретает независимое состояние» (известный в России перевод не вполне совпадает с этой версией).
Иными словами, диалогическая форма произведений Платона — не просто художественный прием, а единственно возможный, по его мысли, способ обретения истины, и с этой точки зрения было бы неверным считать одного из персонажей (в данном случае Сократа) исключительным носителем авторской точки зрения. Философия — по необходимости коллективное творчество, одинокие гении в ней редкость (в качестве примера сама Ньюбергер-Голдстин называет Ницше), и именно этот принцип является основополагающим для аналитической философии. Все предшественники Платона, так называемые «досократики», имеют куда больше общего с Гегелем, чем, скажем, с Витгенштейном или даже Юмом: они пытаются вывести факт существования вселенной из произвольно выбранного универсального принципа. В их случае это, конечно, порок первопроходцев, но он проливает известный свет на сегодняшнюю ситуацию. Аналитическая философия — коллективный продукт, итог взаимных споров и поправок, непрерывного развития, и в этом смысле верно понятый Платон — явный ее предшественник, тогда как континентальная — всегда экзегеза, толкование загадочных коанов мастера, в основе своей непреложных.
Таким образом книга Ньюбергер-Голдстин — возражение не только Саскинду и Хокингу, но и Уайтхеду, ушедшему совершенно в другую сторону, чем его первоначальный соавтор Рассел. Философия не складывается из результатов, поскольку главных ее проблем мы никогда не решим, так что ни о каких примечаниях речи быть не может: в этом смысле высказывание Уайтхеда очень напоминает слова известного физика лорда Кельвина о том, что все главные открытия в науке давно сделаны. Напомню, что они прозвучали в канун открытия теории относительности. Суть философии — не в открытиях, а в методе, у нее гораздо больше общего в этом плане с наукой, чем подозревают некоторые физики. Только она работает на территориях, на которые науке, скорее всего, никогда не проникнуть, без возражений уступая этой последней все, на что та вправе претендовать.
