Не так давно мировая биологическую науку сотряс очередной крупный скандал. Японская исследовательница Харуко Обоката, вместе с рядом соавторов, опубликовала в ведущем научном журнале Nature две статьи, согласно которым зрелые клетки можно довольно легко превратить в стволовые путем кислотной бани и механического стресса. Эти работы могли бы стать провозвестником настоящей революции в биологии и медицине — при условии, что содержащиеся в них выводы получили бы независимое подтверждение.
Однако вскоре после публикации описанные эксперименты были подвергнуты сомнению и объявлены невоспроизводимыми. Под давлением неумолимых фактов Обоката в ходе публичной пресс-конференции признала ошибки, фактически сводящие на нет полученные ею сенсационные результаты, и принесла извинения введенным в заблуждение соавторам. В принципе это очень хорошая иллюстрация научного прогресса, в основе которого лежит вскрытие ошибок, хотя не всегда все идет так гладко и прямолинейно. Но прогресс не обходится без жертв, и в данном случае такой жертвой стала сама Обоката: по ее собственному признанию, исследования основаны на ее диссертации, и в результате она не только потеряла престижную работу, но и лишилась ученой степени. Ее научную карьеру можно считать несостоявшейся.
Существуют, однако, дисциплины, тоже полагающие себя науками, где ничего подобного ожидать не приходится. Вернее даже ровно наоборот: чем больше резонанса вокруг провала, тем чаще на слуху имя виновника, и подобная слава почти никогда не дает отрицательного результата: раз все об этом человеке говорят, значит он достоин внимания.
Один из самых ярких примеров — так называемая политология, а среди ее адептов — конечно же Френсис Фукуяма.
Четверть века назад, когда пресловутый соцлагерь лежал в руинах, он, в ту пору никому не известный сотрудник госдепартамента США, объявил окончательную и бесповоротную победу либерализма и демократии в глобальных масштабах. Этот тезис, изложенный на страницах журнала National Interest под скромным названием «Конец истории», обещал населению нашей планеты зажиточную и благополучную жизнь на все оставшиеся времена, хотя автор сетовал, что жить в этой воплощенной утопии будет несколько скучно.
Скучно, однако, не стало, и даже очень многим. Почти сразу после публикации статьи Фукуямы в Пекине были утоплены в крови протесты на площади Тяньаньмэнь, вспыхнула братоубийственная бойня в Югославии, затем геноцид в Руанде, теракты 11 сентября 2001 года, а из руин соцлагеря восстала воровская республика, которая, передав власть отставному полковнику КГБ, встала на путь перерождения в агрессивную фашистскую диктатуру с ядерной начинкой. Если полагать казус Харуко Обокаты прецедентом, имя Фукуямы давно следовало предать забвению, разве что историки вспоминали бы его как нелепый курьез. И однако, как я уже отметил, в политологии плохой славы не бывает. Фукуяма тем временем расширил свою дебютную статью до книги, числился в свое время в когорте неоконсерваторов, приветствовавших экспорт демократии в Ирак, а когда эта операция провалилась, публично отрекся от прежних единомышленников. Сегодня он — один из признанных авторитетов в своей области. Последний плод этого неугомонного таланта — статья в газете WSJ, тему которой я могу определить лишь как дальнейшие судьбы мироздания, на мелочи мы по-прежнему не размениваемся. Конец истории неизбежен, и демократия неминуема.
Тем временем в мире, обреченном, по приговору Фукуямы, на бесповоротное счастье, происходит кое-что из следующего. В Сирии мы наблюдаем генеральную репетицию конца света в масштабах одной отдельно взятой страны, и примерно тот же сценарий разыгрывается в Южном Судане и Мали. В Ираке, где только что прошли выборы, группировка, ассоциированная с Аль-Каидой, захватила третий по величине город страны, Мосул. Турция, еще не так давно образец демократии среди исламских стран, на наших глазах сползает в авторитаризм.
«Арабская весна», на которую многие возлагали надежды, фактически провалилась во всех затронутых ею странах кроме, может быть, Туниса, где ей было положено начало.
Китай пока никак не продвинулся в сторону демократии, но уже принялся демонстрировать свою мускулатуру испуганным соседям. В Таиланде в результате очередного военного переворота одерживает верх группировка, хронически недовольная результатами всеобщих выборов, а в соседней Бирме национально-религиозная рознь грозит задушить робкие ростки демократизации. Про Россию см. выше. В целом — убогий грунт для грядущей поросли добра и человечности.
И не то чтобы Фукуяма все это игнорировал, кое-какие неприятности из числа вышеперечисленных он упоминает и сам. Тем не менее он настаивает на том, что демократия — лучший из известных нам способов государственного устройства, и поэтому она практически обречена на победу. Тут поневоле вспоминаешь печальную пословицу: лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Казалось бы и спорить не с чем, и однако большинство населения планеты — люди скорее бедные, чем богатые, а болеют и умирают — так просто все поголовно. Знакомые с философией Дэвида Юма легко обнаружат в подобных рассуждениях классическую ошибку: не существует никакого логического перехода от экзистенции к долженствованию, от факта к ценности. Мы живем в мире, где сплошь и рядом у детей отнимают конфеты, а лежачих бьют, и у нас нет никакой возможности предъявить злодеям непогрешимое уравнение, из которого следовало бы, что поступать надо иначе.
Вернемся на минуту к вышеупомянутой Харуко Обокате и представим себе, что она, признав несостоятельность своих исследований, тем не менее продолжала бы настаивать на том, что поскольку стволовые клетки обещают медицине небывалые доселе успехи, рано или поздно кислотная баня и механический стресс приведут к желанным результатам, и поэтому правота остается за ней. И на этом основании ей надо предоставить престижную университетскую кафедру, хорошо оборудованную лабораторию и внушительный грант. Или, по крайней мере, впредь публиковать ее статьи в WSJ — то есть, пардон, в Nature. Кому-то такой поворот событий может показаться нелепостью, но именно так выстраиваются некоторые блистательные карьеры в политологии. Оборотистый политолог в любой ситуации приземляется на все четыре — у него, как у кошки, девять жизней.
Я вовсе не собираюсь объявить всю дисциплину мусорной на основании аномалий, пусть и все более частых в наше время, когда взращиванием гениев занялись телевидение и интернет. История политологии дала нам таких гигантов как Аристотель, Макиавелли, Гоббс, Локк, Монтескье. Замечу, однако, что хотя все эти люди тщательно анализировали и классифицировали способы государственного устройства и формулировали принципы правосудия и справедливости, никто из них из них не оставил нам авторитетного пророчества относительно того, каким неминуемо обречено быть наше светлое будущее. Нострадамус — это совершенно другой тип знаменитости.
Фукуяма, видимо, не читал Юма, но это не значит, что он чужд философии. Он принадлежит к совершенно иной ее традиции, той, которую сегодня именуют «континентальной». Его родословная восходит к Гегелю через его русско-французского интерпретатора Александра Кожева, весьма влиятельного в предвоенные годы. Гегель, как известно, расшифровал код истории — как предшествующий его жизни, так и весь последующий, не оставив сомнений. Людям моего поколения в свое время вдалбливали в голову марксистскую модификацию этого кода. Между тем, у истории никогда не было от нас секретов, претендующих на универсальность. Это убедительно продемонстрировала как она сама, так и Карл Поппер в работе «Нищета историцизма». И в числе ее несуществующих законов — пресловутая неизбежность всеобщего благоденствия, назови его хоть коммунизмом, хоть демократией.
У меня нет никаких возражений против того, что демократия — оптимальный из известных нам способов государственного устройства, к которому нужно всячески стремиться, и что ее возможное поражение в нашем будущем было бы трагедией. Но для того, чтобы убедиться в ее хрупкости и в отсутствии какой бы то ни было закономерной неизбежности ее воцарения, достаточно взглянуть на вещи глазами, не замутненными чрезмерным гегельянством. Всем навязла в зубах цитата из Черчилля о том, что демократия — худший из методов правления, если забыть про все остальные. Но у Черчилля есть о ней и еще более горькие слова: лучший аргумент против демократии — это пятиминутная беседа со средним избирателем.
История осуществляется не путем реализации мифических универсальных законов, а складывается из наших поступков, эффект которых может быть усилен либо авторитетом, либо АК-47.
Утешением может служить не пророчество самозванца, а тот скромный факт, что некоторые из угрожавших нам катастроф, видимо, все же удалось предотвратить — это единственное, что мы можем утверждать наверняка, потому что их не было. А те, которых избежать не удалось, пусть служат предостережением. В историю, как и в науку, никакая пружина прогресса не встроена.
Поразительнее всего в статье Фукуямы то, что она опубликована в год столетия начала Первой мировой войны, о которой он не упоминает ни словом. Он мог бы вспомнить предшествовавшие ей прогнозы в устах тогдашних гегельянцев и пыль, в которую они рассыпались. Мы так же не обречены на демократию, как и на всеобщее счастье. Мы вправе только надеяться — и не покладать рук.
