Кажется, я начинаю, наконец, понимать, что такое «утрата доверия». Судите сами. 26 апреля глава Калмыкии Кирсан Илюмжинов в программе телеведущего Владимира Познера сообщил о своих контактах с инопланетянами в желтых скафандрах. 7 сентября он объявил о своей отставке, предрешенной Кремлем. В свою очередь, 29 апреля мэр Москвы Юрий Лужков в беседе с журналистами сообщил о своих контактах с белыми плавающими десятисантиметровыми тараканами, живущими в подземном русле реки Неглинной. 17 сентября глава администрации президента предложил ему то ли возглавить «Олимпстрой», то ли стать заместителем спикера Совета Федерации, но мэрию безусловно покинуть — Лужков упорствовал, поэтому в его официальной биографии, в отличие от Илюмжинова, «утрата доверия» фигурирует в явной форме.
Не спрашивайте меня, что ранее привиделось Георгию Боосу, Муртазе Рахимову и Минтимеру Шаймиеву, скажу лишь, что, скорее всего, срок проверки поступившей необычной информации администрацией президента занимает около четырех с половиной месяцев, а с деятельностью главы региона в обычной, а не паранормальной сфере доверие или недоверие президента, в общем, не связано. Владимиру Ресину, известному жесткой приверженностью материалистическим или, даже проще, материальным ценностям в противовес миру непонятного и необычного, Москву доверили на несколько недель — впрочем, вряд ли и он не под подозрением, поскольку Лужкову ни в чем не противоречил. В самые ближайшие дни, думаю я, потенциальных кандидатов на пост главы крупнейшего города Европы будут тщательно и ненароком опрашивать: говорящие растения, потаенные истины каббалы, русалки, черти, честный работник санэпидемстанции, птица Гамаюн — нет, не встречались?
Нет, что вы, мы-то вам вполне доверяем, но ведь доверие — такая вещь: сегодня есть, и 17 лет есть, а завтра с утра — раз, и нет.
И среди потенциальных кандидатов, увы, нет и не может быть никого, кому можно было бы доверять с самого начала, — в этом вся прелесть ситуации. Утратив доверие к Юрию Лужкову, российская власть совершила, кажется, самую серьезную ошибку, которую она могла совершить за последнее десятилетие. В своей прошлойколонке я именно поэтому скептически относился к возможности его отставки и теперь могу лишь поблагодарить президента за то, что он ее совершил. Лужков действительно не рядовой политик в российской власти: он не строитель, но краеугольный камень, и именно на нем держалась и держится и по сей день вся конструкция.
И сторонники, и противники Лужкова в Москве вменяют ему в вину и ставят в заслугу одно и то же свершение. Первые призывают осознать, как изменилась вверенная Лужкову Москва с 1993 по 2010 год. Вторые предлагают то же самое. И мало кому приходит в голову сообразить, как Москва не изменилась со времен развитых 1980-х годов. Впервые я увидел Прагу в 1988 году, Киев — в 1990 году, Лондон — в 1991 году, Стамбул и Нью-Йорк — в 2003 году. Сейчас это пять совершенно тех же и в то же время совсем других городов. Москва, которую я впервые увидел в 1979 году, изменилась до неузнаваемости — и осталась совершенно тем же самым городом, в котором царствует вечный градоначальник. Этому градоначальнику даже видятся те же самые мистические белые тараканы, которых в 1988 году наряду с крысами-мутантами обсуждали читатели «Аргументов и фактов», подустав от сенсаций c любовницами Берии.
Самое важное в 17-летней карьере мэра Москвы — это не жена-миллиардер, не патенты на расстегаи, не пластмассовые ульи и не сенсационный проигрыш президентских выборов в 1999 году, на которых власть, казалось бы, сама падала Юрию Лужкову в руки. Это невероятный для обычного человека, твердокаменный и несокрушимый консерватизм, остановивший интеллектуальное и политическое развитие мэра Москвы в 1987 году, когда тот был назначен покойным Борисом Ельциным первым зампредседателя Мосгорисполкома. Именно тогда и был подан первый иск Лужкова к СМИ. «Литературка» написала что-то весьма некомплиментарное о качестве колбасы одного из подчиненных Лужкову колбасных комбинатов, и отвечать за свои слова газете пришлось по иску в суде. Тот иск закончился ничем, но что изменилось за эти годы? Ничего, оно живет, как жило, в том же стиле.
Москву изуродовали точечной застройкой — да, но что она представляет собой как идея? Да взгляните на район Бронной с Пушкинской площади. Видите эти замечательные кирпичные многоэтажки посреди застройки конца XIX — начала XX века? А вот эти панельные уродцы отраслевых химических НИИ? А обернитесь на здание «Известий»? То, что на них не хватает башенок, — всего лишь дань времени. Все, что происходило с Москвой в архитектурном плане в последние два десятилетия, — совершенно то же, что происходило с ней с 60-х годов XX века. Московский мэр не придумал ровным счетом ничего, просто сменил прогрессивные финско-чешские многоэтажки 1970-х на прогрессивный монолит 1990-х, а в поздних 2000-х к ним добавились столь же прогрессивные ни к селу ни к городу стеклянные крышицы и «сохраненные элементы стиля». А так — то же самое. Недаром наш старший коллега по Ъ Григорий Ревзин, говоря о проектах Москвы вокруг Кремля как о «вставной челюсти» московской мэрии, описывает происходящее ровно в тех же выражениях, как в свое время описывали Калининский проспект.
Лужков ничего не придумывал — он был часовым, которого забыли снять с поста, как в рассказе Аркадия Гайдара, и он оправдал доверие. Он строил Третье транспортное кольцо, первые сведения о проектировке которого относятся к генпланам развития Москвы 1935 года. Он развивал по проектам блаженной памяти товарища Сайкина сеть снабжения москвичей сезонными овощами и фруктами через структуры соответствующего департамента мэрии даже тогда, когда эта проблема была решена рыночными структурами, — московский бюджет на 2011 год, я сверялся, содержит соответствующие расходы. Он поощрял кооператоров, содействовал выпуску городских газет, о существовании которых забыли даже 70-летние читатели, и заводил новые такого же свойства. Он без устали боролся с «монетаристами» в правительстве Владимира Путина, плевав на то, что последние из экономистов, которых можно было бы причислить к «монетаристам», что бы это не значило, покинули правительство еще при Викторе Черномырдине. Он сохранил в арсенале мер госрегулирования экономики города в основном лишь рецепты 20-летней давности, хотя за это время федеральная бюрократия изобрела сотни новых способов прижать к ногтю зарвавшегося предпринимателя. Он ничего не изменил в смысле строительной отрасли и, во многом, в способе контроля над ней — даже сталкиваясь с запредельным ростом цен на недвижимость, который для города был скорее проблемой, чем приобретением, он не хотел и не мог ничего в этой отрасли менять. Он поощрял народные гулянья и конкурсы баянистов, покровительствовал рационализаторам и изобретателям, в том числе записываясь в их ряды, развивал хозрасчет в подшефном агрохозяйстве в Медыни и бесконечно сетовал на неготовность правительства страны вернуться к остающемуся злободневнейшим проекту — повороту северных рек.
Представление о советском консерватизме как общественном настроении, немыслимом без серпа и молота, ракет и собесов, КПСС и помощи Африке, достаточно наивно. Юрий Лужков — последний полноценный идеолог живого, а не мемориального советского «социализма с человеческим лицом», и главный вклад этого выдающегося политического деятеля в идеологию нынешней власти — то, что именно он последние 17 лет без устали стоял на страже его достижений. Даже типы коррупции в московском правительстве существенно отличаются от «федеральных». Ее даже неудобно называть иностранным словом «коррупция» — это довольно типичные c 1970-х «хищение социалистической собственности», «растрата» и «злоупотребления служебным положением»: современные методы воровства бюджета в Москве освоены лишь на низовом уровне; на среднем и верхнем — это, по меркам российской элиты, немыслимая для современных коррупционеров архаика. Всем этим древностям всего лишь нужно было дать развиваться, оберегая от внешних воздействий, — что, собственно, и делал Лужков все эти 17 лет, и с огромным успехом, ибо Москва — не поменялась. А должна была поменяться — город, с 1987 года менявший лишь формы — с обрыдших на уродливые, но не менявший суть, является живым памятником умершей пренеприятнейшей эпохе.
И этим Москва, крупнейший город страны, не мог не оказывать влияния на все, что происходило последние 17 лет в России.
Уверен, что никакой кадровик не сможет подобрать на пост Лужкова равноценного кандидата.
Им может быть кто угодно — найти консервированного деятеля Мосгорисполкома, не сопротивлявшегося переменам, а менявшего форму, не меняя сути, практически невозможно.
Казалось бы, Медведев, прожужжавший уши модернизацией и инновациями, не мог не иметь в виду в отставке Лужкова именно эти обстоятельства. Возможно, и так. Тем не менее, вряд ли он задумывался о том, какую роль Лужков, оставшийся, по сути, скромным хозяйственником и строителем коммунизма (с поправками на новые реалии), играл в стабильности действующей власти. Так эффективно, как Лужков, «подмораживать» крупнейший город не сможет и не будет уже никто.
Неудивительно, что «выражение недоверия» к нему мэр воспринял с такой яростью: уверяю, он отлично понимает, что дело его продолжить некому. Москва, крупнейший и самый важный город страны, неизбежно выйдет из многолетнего наркоза. Это, кстати, не гарантирует комфорта — недаром опасения значительной части горожан связаны как раз с тем, что преемник Лужкова вместо того, чтобы, отказавшись от коррупции, совершенствовать столь прекрасное городское хозяйство и выводить его на новые рубежи, займется другими делами. На деле это не очень важно, будет он пилить бюджет, смотреть в рот иностранным консультантам, устраивать еженедельные парады или вообще запьет. Вряд ли он сможет продолжать в том же духе, что Лужков: московский мэр — уникум, раритет. А если он не будет продолжать — город отойдет ото сна в течение 1,5–2 лет. Во всяком случае, это не 17. И тем более все, что теперь должно происходить, не гарантирует комфорта ни Дмитрию Медведеву, ни Владимиру Путину. Если вычесть из них хранимую Юрием Лужковым не по форме, а по существу советскую идеологию — то, что останется? Обрывки мыслей философа Ильина и любовь к гаджетам будут вызывать у кого-то доверие?
